Легионер. Эра первая.

НЕНАСТОЯЩИЙ МУЖЧИНА

 

СЕРГЕЙ ЗАВЬЯЛОВ

 

ЛЕГИОНЕР

 

УДК 82-311.6

 

Сергей Завьялов. Легионер. − М.: Наемник, 2020. − 220 с.

Основано на реальных событиях.

Присутствует нецензурная лексика, сцены сексуального насилия, употребления наркотиков и алкоголя.

18 +

 

Огромную благодарность выражаем Дмитрию Кондрашову, Алексею Ливанову, Александру Карпунину, Леониду Скорпиону, Татьяне Дорогойченко и Артему Абрамову за помощь в издании данной книги.

 

Действие книги разворачивается в Риме, в 133 году до н.э. Марк Теренций Нерва, ветеран многих походов, бывший опцион, а ныне эдил Фабианской трибы, защищает римские законы и нравы. Расследование сложного и кровавого преступления, приводит плебейского магистрата к выводу, что Республика в преддверии революции. Не желая того, Нерва оказывается в гуще политических интриг. На фоне грядущей земельной реформы, которую инициировал народный трибун Тиберий Семпроний Гракх, перед ветераном встает дилемма. Ему предложено сделать свой выбор и примкнуть либо к оптиматам, олигархам жаждущим богатства, либо к популярам, желающим помочь беднейшим слоям римского плебса. Ни те, ни другие, не вызывают у Марка доверия и он поступает так, как велит ему совесть.

 

© Сергей Завьялов и наследники, 2020

© Издательство Наемник, 2020

Посвящается моим

сыновьям — Родиону и Мирону

 

Великаны-сосны вырываются бурей чаще, 

высокие башни обрушиваются тяжелее, 

а молнии всегда ударяют в вершины гор

 

Гораций Квинт Флакк

 

ПРОЛОГ

 

Рим. Небольшая квартира трехэтажного дома в бедном квартале на Авентине. 1 декабря 134 г. до н.э. 

 

Подвинув поближе к деревянной кровати жаровню с мерцающими углями, похожими на догорающие руины Карфагена, я молча смотрел на угасающий огонь. Сегодня ночью в декабрьские календы 620 года от основания Рима мне, Марку Теренцию Нерве, исполнилось тридцать три года. Тридцать три года как я, хвала Юпитеру, появился из чрева своей матери. Корнелия из рода Дециев умерла в родах и я воспитывался своим отцом. Мой старик, Гай Теренций Север, имел все основания стать легендой, но боги не благоволили ему в почестях, которых он так жаждал. Наш плебейский, но очень древний род Теренциев так и не дал Риму ни одного триумфатора и отец не стал исключением. Он не стал даже квестором, а в армии всегда занимал пост обычного центуриона. Печально, но в нашем поражении при Каннах, когда погибло более семьдесят тысяч римлян, в том числе почти сотня сенаторов, обвиняли моего двоюродного деда. Наверное, он тоже был чертовски честолюбив и жаждал славы. 

Судьба определенно не благоволит нашему роду. Кроме консула, сгубившего цвет римской армии, род Теренциев может похвастаться лишь стряпчим монет и вошедшим в род краснозадым комедиантом Публием, вольноотпущенником из африканских варваров.

Из окна подуло сыростью и мне стало зябко. Налив себе дешевого неразбавленного вина, я сделал три больших глотка. Накинув на себя рваное одеяло, я продолжал размышлять, глазея на мерцающие угли затуманенным взором.

«Паршивый актеришка», — я сжал кружку, но тут же сердце кольнуло раскаяние.

Комедиограф Публий Теренций Афр был вхож в патрицианские круги. Этот примак вольноотпущенник умер, когда мне исполнилось тринадцать. Он завещал свои сбережения мне. По крайней мере это наследство спасло последнего из рода Теренциев от бесчестья стать наемным убийцей или разбойником.

Сколько себя помню отец воспитывал меня непреклонным честолюбцем. 

«Главное слава и победа, сын!» — приговаривал он глядя, как я поднимаюсь на дрожащих ногах после очередного жестокого удара деревянным мечом.

«Какую же ты уйму денариев потратил отец, чтобы твой сын прославил нашу фамилию», — я улыбнулся, вспоминая сколькие гладиаторы лупили меня, а ведь мне тогда не было и четырнадцати. Отец брал бойцов в аренду у знакомого ланисты. Он тратил на это в год не менее десяти тысяч сестерциев, а ведь на эти деньги можно было снять квартиру побольше.

Как только началась третья война с краснозадыми и Катон наконец-то перестал бубнить свои знаменитые «Карфаген должен быть разрушен» я, как и многие молодые римляне жаждущие славы и добычи, завербовался в легион, отплывающий в Африку. Мы все ждали этого момента, когда ненавистный город Ганнибала будет стерт с лица земли и позор Рима будет смыт кровью подлых торгашей. Когда наши легионы обложили проклятый Карфаген, пуны испугались и отдали нам почти все оружие, они думали мы уйдем. Тут они ошиблись, глупцы. Римляне не прощают никогда, ничего и никому. 

Краснозадые оборонялись отчаянно. Я видел горящих живьем женщин обнимавших своих детей, дряхлых старцев, сжимающих в руках кухонные ножи, но не желавших пощады. Они были правы что не сдавались. Мы никого тогда не жалели, мы всегда ненавидели пунийцев и их проклятый город.

Посмотрев на дно кувшина, я опрокинул остатки кислой влаги себе в горло. Тело опять стало легким, но тяжелые мысли не отпускали и тянули душу вниз, в царство Плутона, к мертвым.

Мне было двадцать лет, когда, отбросив щит и взяв в каждую руку короткий испанский клинок, я забрался на крепостную стену и стал рубить проклятых южных варваров. Отец часто покупал для меня уроки димахера и я сносно управлялся двумя мечами сразу. Крови было просто море. Друзья поговаривали, что на стене я оказался первым. Забавно, но тщательное расследование показало, что первым легионером, забравшимся на крепостную стену Карфагена, был сынок какого-то знатного патриция, служивший ординарцем у военного трибуна. Он то и получил Корону Муралес. Я тогда хотел от тоски на гладий броситься. Холеный, чистенький патрицианский ублюдок долгое время щеголял в золотом венке. Сын галльской шлюхи.

Вспомнив историю тринадцатилетней давности, я еще больше загрустил. Если бы я положил награду к ногам наших пенатов, возможно отец был бы еще жив. Хотя пути богов ведомы лишь богам.

 

ГЛАВА I. ЛУПАНАРИЙ

 

«Ведомы лишь богам», — повторял я, гладя лезвие меча.

Вдруг, сквозь моросящий дождь за окном я услышал свист.

— Марк, Марк Теренций Нерва, — раздался с низу пьяный мужской бас, — выходи или я, клянусь Марсом, возьму штурмом твою жалкую конуру!

Вздохнув я подошел к небольшому окну своего жилища. Моему взору предстала знакомая картина. Мой друг и сослуживец Гней Клодий Сатурнин стоял во дворе под аркой. Он ждал меня накинув на голову капюшон серого мокрого плаща. Слепому было видно, что пол дюжины кувшинов неразбавленного вина совсем недавно перекочевали в брюхо моего товарища.

— Становись в строй, — начал петь Гней и хлебнув из бурдюка продолжил, — легион идет в поход. Четвертый легион врагам покоя не дает, пуниец ты иль грек четвертый легион расколет тебе череп как орех.

Сатурнин хлебнул еще вина и тут же надсадно закашлял. Видимо пойло пошло не в то горло, хотя клянусь Вакхом, сколько бы ни было глоток у Гнея Клодия Сатурнина, все они к утру будут залиты вином до краев.

Нацепив под шерстяную тунику гладий я взял тощий кошелек, в котором едва набралось бы пятьдесят сестерций и накинув серый поношенный плащ быстро спустился вниз.

— Ну наконец-то, дружище, — заорал Гней и полез обниматься.

На меня пахнуло чесноком и перегаром.

— Договорился с одним трактирщиком, — заговорщически зашептал мне в ухо Сатурнин, — шлюхи сегодня будут что надо и божественные благовония из Персии.

Я молча смотрел на друга, который не мог устоять на месте от возбуждения. 

Моя хандра почему-то усилилась, а идти по грязным зимним улицам Авентина не хотелось совершенно.

— Пойдем, пойдем, — Сатурнин схватил меня за руку, — последнее время ты сам не свой, — приговаривал Гней увлекая меня в темные кривые улочки вечного города.

Шел противный дождь, а мы все шлепали по жидкой грязи.

— Долго еще? — раздраженно поинтересовался я, кутаясь в уже насквозь промокший плащ.

— Вон там, — Гней показал рукой, в которой держал полупустой бурдюк с вином, в сторону длинного двухэтажного здания из серого камня.

— Осторожно, — Сатурнин переступил через мертвое тело.

Тут же дав пинка обнаглевшей псине, которая грызла лицо бесхозного мертвеца, я последовал за своим провожатым.

Через несколько минут Гней уже долбился в двери лупанария.

— Кто там, — послышался голос с акцентом, который выдавал в его владельце кельтибера, — мы закрыты!

— Это я, — ответил Сатурнин и громко икнул.

Зашумел тяжелый засов и перед нами предстал бородатый крепыш с замысловатыми татуировками на мускулистых руках и шее.

— Проходите, уважаемые, — испанец отошел в сторону и мы с уже немного протрезвевшим Гнеем деловито проследовали в не слишком многолюдный обеденный зал.

Повесив плащи около закопченного камина, мы уселись за липкий от вина стол. Краем глаза я поймал раздраженный взгляд главаря компании каких-то перегринов, азартно играющих в кости.

— Вина и травы, — нетерпеливо защелкал пальцами Сатурнин и бросил на стол три серебряных денария, — и пожрать.

Спустя пару минут я уже пил белое цикубское вино, а Сатурнин довольно улыбаясь набивал глиняную курительную палочку пахучими измельченными листьями конопли.

— Сказочная вещь, — Гней прикурил от лучины и сделав пару затяжек задержал дыхание.

Он сидел с красной мордой, выпученными глазами и выглядел так забавно, что я невольно улыбнулся.

Сатурнин увидев мою улыбку резко выдохнул и закашлял сквозь смех.

— На, — Гней хлебнув вина подал мне курительную палочку, — это лучшее лекарство от хандры.

Через некоторое время я уже уничтожал куски жаренной свинины изрядно политой рыбным соусом, а Гней с аппетитом ел горячий хлеб с копченым салом.

— В общем переоделся я матроной, — Сатурнин вытер руки о тунику и изобразил как он обмахивается веером, — и вместе с толпой женщин пробрался в сад, где проходили мистерии весталок. Фламин осел, так и не понял, что в овчарню пробрался волк.

Гней замер с хитрой улыбкой, дразня меня своим молчанием.

— Ну, — спросил я, жуя сочный кусок, — а дальше?

Сатурнин сделал большой глоток вина и смачно рыгнул.

— В общем уединился я с ней в сторонке, — Гней встал и имитируя совокупление продолжил, — и сделал из святого места лупанарий. Лупанарий, — повторял Сатурнин дергая тазом, — лупанарий.

Ковыряясь в зубах тонкой зубочисткой, я смотрел, как мой друг с упоением рассказывает о том, как он совокуплялся с весталкой.

— Ты в курсе, — выбросив зубочистку в полыхающий камин спросил я, — что если все вскроется ее закопают живьем?

— Пустяки, это не мои проблемы, если весталка слаба на передок, — Сатурнин задрал голову и залпом осушив кувшин с вином продолжил, — Венера над женщиной имеет большую власть чем Веста.

— Ну что, — Гней сладострастно улыбнулся, — приступим к десерту.

— Сегодня не хочу, — ответил я и отхлебнул вина.

Мне было так хорошо и спокойно около горящего камина, что уходить даже к экзотическим жрицам любви не хотелось.

— Все нормально, друг, — поднял ладонь Сатурнин, — я плачу.

Закинув в рот кусок лепешки, я посмотрел на своего друга, с которым брал штурмом Карфаген и Нуманцию, бился с нумидийцами и пиратами. Он изменился. Заплыл жирком и утратил задорный блеск своих голубых глаз.

— Извини друг, — я взял кружку с липкого стола, — но сегодня нет настроения.

— Ну как знаешь, — Сатурнин позвал молодого раба из Испании, стоявшего с большим железным чаном и охапкой гусиных перьев.

— Бхакххх, — мутная вонючая струя вырвалась из глотки Гнея в железный чан, который держал раб.

Раб подал еще одно перо и Сатурнин запихал его себе глубоко в горло.

— Бхакххх, — опять выблевался Гней.

Опустошив желудок, Сатурнин вытер руки о волосы раба и прополоскал рот вином.

Моему другу повезло больше чем мне. Удача была на его стороне не потому, что он выходец из обеспеченного плебейского рода промышлявшего работорговлей. Деньги здесь не главное. Сатурнин не обладал таким честолюбием как я и мои предки. Над ним и его родом не висела печать поражения и проклятье нищеты. Гней Клодий Сатурнин вошел на Марсово поле и был записан в трибу чистым как свежий пергамент. Его задачей в этой жизни было не слишком испачкаться и он ее успешно выполнял. Его загулы со шлюхами тут не в счет. Если все пойдет своим чередом, то когда его труп поставят к траурной стене, а диктор зачитает хвалебную эпитафию за пять денариев, в окружении актеров с масками предков рода Клодиев, никто из римлян не скажет хулительных слов. 

Почувствовав мой взгляд Гней поднял голову и посмотрел мне в глаза. На его лбу выступили капли пота, а кудрявые светлые волосы слиплись. Его сыновья, которых я обучал три раза в неделю искусству боя на мечах, смуглые и черноглазые, совсем не походили на Сатурнина. Хотя, о чем это я. Он признал их и они теперь Клодии.

— А помнишь, опцион, — спросил меня Гней, — как мы резали краснозадых?

— Да, брат, — я криво ухмыльнулся, — и черномазых, и белобрысых.

Сатурнин придвинул табуретку ближе. Он схватил меня обеими руками за затылок и приложив свой лоб к моему тихо запел.

— Становись в строй, — начал петь маршевую песню нашего легиона Гней, — легион идет в поход.

— Четвертый легион врагам покоя не дает, — подхватил я, — пуниец ты иль грек, четвертый легион расколет тебе череп как орех.

Мы еще некоторое время пели песню под неодобрительные взгляды посетителей лупанария. Наконец Сатурнин вскочил, вытянув правую руку отдал приветствие легионера и развернувшись направился в комнаты для любовных утех.

Когда мой друг удалился я вздохнул и задумался. Прошлое всегда было неотъемлемой частью моих мыслей, особенно когда я был сыт и сидел в тепле. Раньше я был полон сил, был заточен на победу как пилум. Бросок и тяжелое копье с длинным сверкающим наконечником летит по дуге пробивая насквозь щит врага, впивается в его тело. Моя жизнь должна была быть такой же. Я должен был лететь как пилум к славе. Я был обязан намертво вцепиться в нее и прославить наш род. После моих подвигов в трибе должны были забыть о виновнике поражения в битве при Каннах. И вот я иду в чистой тоге, с золотым венком на голове. Соседи смотрят на меня и перешептываются. Отец воздает хвалу Юпитеру и Марсу… Но все пошло не так. Теперь я простой гражданин, которому за тридцать. Последний из рода Теренциев перебивается нерегулярными заработками в сфере охраны жирных тел и не слишком дорогого имущества торгашей. Я имею работу лишь потому, что услуги ликторов и гладиаторов последнее время выросли в цене.

Раб подкинул дров в камин и поленья весело затрещали. Проливной дождь за окном лупанария добавлял контрастности и я чувствовал себя почти счастливым. Облокотившись на спинку стула, я закрыл глаза. Голова сразу закружилась, но это не помешало мне окунуться в воспоминания о далекой войне.

————————————————————————

— Круг, строимся в круг, — закричал опцион нашей центурии Кезон Вителлий Сцевола и тут же с силой засвистел в свисток, — бегом.

Полторы сотни гастатов, в том числе и я, а также около пятидесяти велитов были отправлены трибуном на разведку местности прилегающей к Карфагену. Наш отряд успел пройти лишь около трех миль, но по-видимому мы оказались не в том месте или не в то время. Холмы вокруг нас покрылись конницей. Самое интересное, что кавалерия была нумидийской. Забавно, ведь политические разногласия между нумидийскими кочевниками и карфагенскими торгашами послужили предлогом для того, чтобы раз и навсегда покончить с Карфагеном. 

— Командир, — обратился я к опциону, — это же союзники Рима!

Велиты бежали в наш круг что есть силы. Один из них запнулся и упав снова вскочил, заметно прихрамывая.

— Это варвары, Нерва, — Сцевола сплюнул, — им насрать, мы для них не более чем добыча.

Сглотнув от волнения, я отметил, что во рту у меня было сухо как в пустыне. Хромой велит пытался добавить темп, но все еще был слишком далеко чтобы спастись. Нумидийский, черный как смоль всадник, в цветастой чалме наклонился и махнул кривой саблей. Голова в кожаной шапочке чуть подпрыгнула, разбрызгивая кровь. Безголовый велит пробежал еще около десяти локтей и лишь потом упал в пожухлую траву.

Раскрасневшиеся, потные и напуганные легкие пехотинцы вбегали внутрь нашего строя. Для легкой пехоты нет ничего ужасней, когда на нее охотится кавалерия.

— Сомкнуть щиты, — скомандовал опцион, — пилумы готовь!

Строй легионеров зашевелился, готовя смертоносное оружие, с помощью которого можно уничтожить даже слона, да что там, самого трехголового цербера, охраняющего царство мертвых.

Конница врага была уже в шестидесяти футах от наших щитов, а с холмов уже бежала пехота пунов. Наконец опцион пронзительно засвистел в свисток и по рядам прошелся крик.

— Барра, — закричали все как один и в конницу врага полетели двухметровые тяжелые копья – гордость римских легионов.

Пилумы пробивают всю известную цивилизованному миру броню. Любой самый тяжелый щит не устоит против металлического наконечника длинной в два локтя. При попадании в цель наконечник сгибается и даже если противник жив, его щит уже будет бесполезен, так как пилум застревает в нем намертво.

Боевые порядки нумидийцев были мгновенно нарушены. Первая линия конницы погибла, а вторая замешкалась и повернула назад. Как следствие, мощный удар, который должен был разметать наши боевые порядки у нумидийцев не вышел. Мой пилум попал вражеской лошади прямо в голову. Острый наконечник пробил череп животного и вошел в плоть почти полностью. Всадника в чалме и серой тунике выбросило вперед. Он подкатился практически к моим ногам. Нумидиец быстро сел на колени пытаясь нашарить саблю. Он искоса, бешеными глазами посмотрел на наш строй. В них сверкнула ненависть и досада. Эти варвары своих лошадей и верблюдов любили больше чем жен. Хотя если посмотреть на нумидийку вблизи, то начинаешь понимать пристрастия этих пожирателей нечистот к своим вьючным животным, одновременно удивляясь, что их дети появляются не с лошадиными мордами и без горбов.

Опять раздался свист.

— Барра, — закричал третий ряд гастатов, кинув свои пилумы.

— Держать строй! — скомандовал опцион.

Некоторые, самые горячие легионеры пытались выбежать и добить раненых всадников, которые валялись у нас практически под ногами. Но товарищи удерживали каждого впереди стоящего легионера за ремень. Строй нельзя было нарушать, так как на нас двигалась вторая волна пехоты. Велиты находившиеся внутри круга, без команды начали обстреливать приближавшихся врагов легкими дротиками и свинцовыми шариками, которые выстреливали из пращей.

По моим прикидкам нас окружило не менее пяти сотен врагов. Я уже слышал их воинственные крики, понимая, что мой первый бой может стать последним.

Лавина вражеской пехоты неуклонно приближалась. Они кричали во всю глотку пытаясь воодушевить себя и деморализовать нас. Это был разномастный сброд. Скорее всего деревенщина с окрестностей. Они понадеялись на свое численное превосходство и на нумидийскую конницу, глупцы.

— Держать строй, — еще раз скомандовал опцион Сцевола.

Он стоял от меня справа. Высокий матерый вояка лет тридцати пяти. Сломанный нос, высокие скулы и тонкие губы выдавали в нем настырного бойца. Ходили слухи, что вскоре он должен стать центурионом.

Не удержавшись, я взглянул назад. Мой товарищ держал мой поясной ремень и пот струился у него из-под шлема, а глаза блестели как у лихорадочного больного. Велиты нервно швыряли дротики и стреляли из пращей. Некоторые схватили пики и приготовились к бою. Если до них дойдет резня ни один легковооруженный не выживет. Бездоспешному и не имеющему щита воину не уцелеть в рукопашной. Иногда раздавался стук. Пуны обстреливали нас из пращей, но римские, почти ростовые щиты, дарили нам безопасность. Черепаху применять не было смысла, ведь скоро будет резня.

— Аааа, — кто-то в центре круга закричал.

Но мне было уже не до этого. Семьдесят футов. Враги бежали на нас. Их глаза сверкали ненавистью, а рты были оскалены как у диких собак. Пятьдесят футов. С наших рядов полетели последние запасы пилумов. Бежавший прямо на меня смуглый, атлетично сложенный боец в грязном платке получил удар пилума прямо в грудь. Весь наконечник копья вошел в его тело. Древко сразу согнулось влево. Труп швырнуло назад, но тут же появились другие и перепрыгивая через мертвых бежали на нас. В их руках сверкали короткие сабли, пики, топоры. Тридцать футов. Их лица ужасны. Они жаждут мести за убитых. В их глазах смерть.

— Барра! — закричал Сцевола.

— Барра! — подхватили я и остальные.

Все. Удар сотряс наши ряды. По римским щитам загрохотало железо. Вопли стояли повсюду. Началась пляска смерти.

Не глядя на врага, который был передо мной, я быстро, снизу-вверх, нанес колющий удар в подмышечную область пуну, который схватился за круглый щит Сцеволы. Раненый пуниец вздрогнул и тут же, получив от опциона короткий удар в лицо мечом, упал. Две пары рук попытались вырвать щит и у меня. Быстро открывшись я нанес резкий укол в шею чернокожему варвару. Он охнул и упал на колени схватившись за горло, как будто пытаясь закрыть пробитую артерию руками. Из-под его ладоней заструилась алая кровь.

В дюйме от моего лица пролетело копье. Сзади кто-то застонал и я понял, что теперь меня никто не прикрывает. Моего напарника, который держал меня, больше нет.

Еще удар в мой щит. Не обращая внимание на противника, который был напротив меня, я опять ударил того что справа. Так нас учили. Бей бокового, а о недруге напротив позаботится товарищ. Есть. Острие моего гладия угодило точно в печень врага, который крушил щит опциона. 

«Клинок в печень, никто не вечен», — подумал я со злорадством.

Несмотря на потери, враги упорно напирали на нас. Мы же пятились, но держали строй. Это был наш единственный шанс. Если строй прорвут, то перебьют всех нас по одиночке. Легионер не силен в поединке один на один. Солдаты Республики побеждают своим единством и дисциплиной. По большому счету любой галл побьет римлянина. Но сотня римлян, вставших в строй, уничтожат тысячу галлов. Мой щит зацепили топором и потянули вниз. Быстро присев я дал возможность двум велитам кинуть дротики. Есть. Мой щит опять легок. Вскочив я ударил верхней кромкой щита в челюсть нападающему на меня с топором пунийцу и тут же уколол его в живот. Есть.

Рядом послышался вскрик — опцион Сцевола упал на колено. Вся его кольчуга была в крови. Велиты его тут же оттащили в центр круга, а место опциона занял следующий легионер.

— Барра! — закричал я, ударив гладием впереди стоящего врага.

— Барра! — подхватили находящиеся рядом легионеры. 

Варвары начали выдыхаться, но и наши силы были на исходе.

Выдохнув я быстро ударил нижней кромкой щита в живот впереди стоящего смуглого бойца с саблей и маленьким узорчатым щитом. Он чуть наклонился и стал ловит ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Короткий укол в лицо. Острие гладия прошло лицевые кости как сквозь масло.

— Барра! — выдохнул я и ударил врага справа наотмашь, отрубив ему половину уха.

— Акхх, — закричал смуглый варвар, наскочив брюхом на мой гладий.

С выпученными глазами и пеной у рта он повис на моем мече, мертвой хваткой вцепившись в мою руку. Несколько врагов потянули в сторону мой щит и сильный удар в голову опрокинул меня навзничь. В моих ушах стоял шум, а в глазах засверкали звезды. Лицо варвара оказалось в дюйме от моего. Его глаза смотрели на меня тусклым, умирающим взором.

Несколько пунийцев в хороших доспехах ворвались в центр и начали биться с легкой пехотой.

«Это конец. Нужно что-то делать», — пролетело в голове лихорадочная мысль.

Отпихнув труп в сторону я вскочил на ноги. Щит валялся недалеко, но времени поднять его у меня уже не было. Пунийцы бежали на меня с горящими от ярости глазами. Они понимали, что наш строй прорван и победа не за горами. Уклонившись от рубящего удара длинным палашом, я наотмашь полоснул мечом первого варвара. Гладий разрезал его плоть, но я уже был занят другим врагом. Тело двигалось само по себе. Все как на тренировках. Мозг только фиксировал оконченные движения и траекторию полета моего клинка.

Легионеры смогли сомкнуть строй, но с пол дюжины варваров уже ворвались в круг и убивали вопящих велитов. Еще взмах. Кисть с зажатым топориком отлетела в сторону. Варвар дико закричал, схватившись за обрубок своей руки, из которого брызнула кровь. Мою спину обожгла боль. Быстро развернувшись, я левой рукой схватил врага за грудки и ударом гладия снизу полоснул ему между ног. Даже сквозь рев битвы был слышен визг кастрата.

Кровь бурлила в моем теле, а уши и лицо жгло точно огнем. Спина становилась мокрой от крови и пота. Последние трое пунийцев в дорогих доспехах убивали велитов как волки овец. Они вот-вот могли покончить с застрельщиками и ударить легионерам в спину. Быстро сократив дистанцию я точным ударом рассек затылок пунийского воина. Его голова наклонилась вниз. Показались шейные позвонки. Хлынула кровь заливая трупы и римлян, и варваров. Еще один пуниец в доспехах и с круглым щитом завалился на спину. В его лице торчал дротик. Последний враг ворвавшийся в круг сделал размашистое движение длинным мечом, похожим на кавалерийскую спату. Это был не пуниец, а скорее эллин, возможно спартанец. Рядом стоящий велит упал, схватившись за вскрытое горло из которого толчками била кровь. Быстро оценив ситуацию, я поднял с земли пилум и со всего маха кинул в эллина. С десяти футов промазать было сложно, а уклониться смог бы лишь Меркурий. Пилум пробил и щит, и доспехи эллина, который по-видимому был наемником-профессионалом. Велиты тут же бросились с кинжалами и пиками добивать раненых пунийцев. Того варвара, которому я отрубил кисть, два велита повалили на землю и перерезали глотку. Быстро приблизившись к мертвому эллину, я тремя ударами отсек его голову.

— Барра, — крикнул я и швырнул ее через строй в гущу врагов.

— Барра, барра, — то тут, то там закричали легионеры.

Пунийцы стали отступать. Мы оказались им не по зубам. Слава Юпитеру и Марсу.

————————————————————————

— Уважаемый, — напротив меня за столом сидел незнакомец и тряс стакан с игральными костями, — не желаете ли развлечься игрой в кости.

«Барра, барра», — звучало в моей голове.

Перед глазами стояла сцена убийства раненых пунов. Велит прижимал спину пунийца коленом, а два других скалясь резали горло кинжалами. Кровь лилась с пунийца как со свиньи. Опцион Сцевола лежал на спине и его серые мертвые глаза смотрели в чистое африканское небо.

— Так господин желает испытать судьбу? — бородатый незнакомец не унимался.

— Благодарю, — ответил я и выпил вина из кружки, — мой ответ нет.

— Гражданин боится, — бородатый брезгливо скривил губы, — что грации написают ему на лицо?

Услышав дерзкую остроту бородатого, компания из трех крепышей, эмиссаром которой был бородач, громко захохотала. Мне было так хорошо и уютно сидеть в тепле, что ввязываться в драку я категорически не хотел. Проигнорировав дерзость головореза, я уставился в огонь камина, продолжая потягивать вино.

Перед моими глазами стояли картины того боя с пунийцами. Мы тогда потеряли двадцать семь велитов и тридцать восемь легионеров, в том числе Сцеволу. После этого боя примипил легиона назначил меня опционом и поблагодарил перед строем. Хвала Марсу и Юпитеру Капитолийскому отец узнал о моем подвиге и заказал праздничный обед в честь своего сына. Поговаривали, что он плакал от счастья.

«Бедный старик. Я скучаю по тебе», — подумал я об отце и мои глаза увлажнились.

— А я знаю тебя, — мои размышления прервал грубый голос лысого высокого громилы, беспардонно подсевшего за мой стол.

Теперь напротив меня сидели два головореза, которые явно нарывались. За другим столом сидели еще трое крепких мужчин с душами, темными как подземелье Плутона.

Странно что моя бедная одежда привлекла внимание негодяев, а гладий не отпугнул. Что им нужно от вооруженного ветерана? Навар явно не окупит тех проблем, которые я могу доставить.

— Ты Теренций Нерва, — продолжал лысый здоровяк, издевательски ухмыляясь, — опцион из 4 легиона.

«Что надо этим проходимцам от меня, простого гражданина, не отягощенного ни должностью, ни деньгами, ни популярностью», — мысли копошились в моей голове как змеи в яме.

— Говорят, именно твой предок сгубил нашу армию в битве при Каннах, — вставил в разговор свои пять ассов бородатый и мерзко хихикнув подмигнул лысому.

«Кому я перешел дорогу? У меня нет врагов в Риме», — незаметно положив на рукоять меча правую ладонь, я пытался понять, кто же на меня имеет зуб.

Вся пятерка негодяев была вооружена длинными кинжалами и еще чем-то серьезным, а у лысого за поясом была видна спата.

— Да говорят, консул Варрон перед битвой отсасывал у Ганнибала, — влез в разговор еще один бандит сидевший за другим столом, но явно связанный с теми, кто пытался спровоцировать меня. 

Все бандиты громко захохотали.

Расклад был не в мою пользу. Пятеро вооруженных головорезов против одного.

— Клянусь Юпитером, — раздался вдруг удивленный голос Сатурнина, который видимо уже пресытился дарами Венеры, — Нерва предпочел обществу прекрасных нимф общение с какими-то перегринами.

Негодяи, беседовавшие со мной, повернулись от неожиданности, отреагировав на появление моего друга.

«Пора. Другого шанса не будет», — подумал я, резко выхватив гладий.

Мой меч сделав короткую петлю рубанул по горлу лысому громиле. Мелькнули удивленные глаза головореза, у которого под подбородком образовалась еще одна пасть. Бородатый очень быстро сориентировался и выбросил правую руку с длинным кинжалом. Он целился мне в лицо. С низу вверх я отбил выпад негодяя. Лезвие моего заточенного меча ударило владельцу кинжала по пальцам. Короткий клинок вместе с отрубленными пальцами взлетел вверх. Бородатое лицо бандита скривилось от боли и досады. Следующим движением гладия, сверху вниз, я ударил своего недруга по голове. Мой меч зашел в левую височную область бородача как в кочан капусты. Кровь полетела веером на грязную посуду расставленную на столе. После быстрого убийства самых настырных негодяев, я тут же уклонился от деревянного табурета, который бросил в меня один из бандитов сидевший за соседним столом. Табурет ударившись о каменную кладку разлетелся в куски. Пятерка наемных убийц (в том что меня заказали я уже не сомневался) похудевшая на две боеспособных единицы пошла в атаку. Двое кинулись на меня. Один, крепкий коротко стриженный кельтибер, с татуировкой на горле держал в правой руке небольшой топорик, а в левой кривой сапожный нож. Другой был похож на грека. Его черная курчавая борода была аккуратно стрижена, а в черных цепких глазах сверкнула ненависть и досада. В обеих руках грек держал длинные кинжалы восточной работы. Третий, последний бандит, бросился с дубиной, усеянной шипами на моего друга Гнея Клодия Сатурнина. Забавно, ведь мой богатый и распутный товарищ брал меня с собой в интересах личной безопасности.

Быстро намотав на левую руку шерстяной плащ, я пнул под ноги наступающим на меня убийцам стол, за которым так мило провел несколько часов. Кельтибер запнувшись о труп бородатого чуть замешкался и на секунду я остался с греком один на один. Эллин сделал два быстрых удара кинжалами. Его правый клинок увяз в складках моего плаща, которым я обмотал левое предплечье, а гарда левого кинжала была блокирована моим мечом. Оскаленная пасть грека оказалась в нескольких дюймах от моего лица. Чуть отклонившись назад, я что было сил ударил его лбом в горбатую переносицу. Выпустив оружие, эллин упал назад, сделав кульбит через перевернутый стол.

Не успели сандалии грека мелькнуть подкованными подошвами, как на меня накинулся кельтибер. Лезвие его топорика мелькнуло в лучах пламени камина. Быстро вскинув обмотанную плащом руку, я принял рубящий удар на нее. Предплечье левой руки пронзила боль и она онемела. Топор испанца прошел по касательной, но даже через плащ он нанес мне серьезный урон. Возможно даже перелом. Понимая, что надо рисковать, я сделал быстрый под шаг и колющим ударом снизу загнал гладий по рукоятку в левый бок кельтибера. Испанец повис на мне и затрясся как лист на ветру. На меня пахнуло грязным телом, луком и дешевым вином.

«Ты не в моем вкусе», — с иронизировал я, оттолкнув агонизирующий труп и готовясь убивать следующих работников ножа и топора. Но ни грека, ни владельца дубины с устрашающими шипами уже не было, только входная дверь скрипела петлями, да клиенты лупанария, шурша туниками, робко поднимали свои головы из-под столов.

Утерев с лица пот и кровь плащом, я посмотрел на Сатурнина, вернее на то что от него осталось. Увесистая дубина со стальными шипами делает из человека фарш.

Переступив через лужу крови на трясущихся ногах, я подошел к телу Гнея Клодия. Он лежал в коридоре, в луже собственной крови. Его руки были изломаны, а из деформированных предплечий торчали белые кости. Когда его били дубиной он видимо пытался закрыться руками. Лицо было сплошной кровавой раной. Череп был проломлен до мозга. Прикрыв туникой мертвеца его оголившийся пах, я присел рядом с трупом Сатурнина. Прислонясь спиной к забрызганной кровью стене, я задумался.

«Бедняга Сатурнин, у тебя совсем не было шансов. Это я виноват. Прости меня, друг», — горестная мысль стала сверлить мозг.

Гней Клодий прошел со мной всю Третью Пуническую и погиб от рук разбойников в дешевом лупанарии.

— Убийца, — закричала горбатая карлица проститутка, выскочившая в коридор из своей комнаты, — убийца.

— Держите его, — крикнул не понятно откуда взявшийся привратник. В руках у него я заметил длинную кавалерийскую пику.

Встав, я поднял вверх левую руку.

— Квириты, — громко декламировал я, — на меня и моего друга напали разбойники.

Когда я начал речь, в обеденном зале скопилось уже несколько десятков человек. Клиенты, проститутки, рабы с интересом осматривали место схватки. 

— Моего друга, лежащего здесь зовут Гней Клодий Сатурнин. Он принадлежит к уважаемому на Авентине роду Клодиев, — я показал острием гладия на обезображенный труп своего товарища, — прошу хозяина заведения отнести труп родственникам убитого, так как я сам ранен и мне нужна помощь эскулапа.

Люди молча слушали мою речь, а некоторые уже пошли заниматься своими делами.

— Никуда ты не пойдешь, убийца, — привратник угрожающе поднял пику, — ты останешься здесь до прихода эдилов Фабианской трибы, а потом тебя потащат на суд к претору перегринов.

Меня стала раздражать подобная несправедливость, которая, однако, не противоречила Законам XII таблиц.

— Я убил трех головорезов быстрее, чем кончают твои уродливые проститутки, — я указал гладием на трупы бандитов, — и я, Марк Теренций Нерва, внучатый племянник консула Гая Теренция Варрона, опцион 4 Африканского легиона, очень сомневаюсь, что какой-то не мытый член педераста сможет меня остановить, даже если у него в руках пика.

Подняв меч, я пристально посмотрел в глаза привратнику. После моей речи его глаза забегали, а боевой пыл угас. Чуть помедлив он отошел в сторону и я, не убирая в ножны гладий, вышел во двор.

Свежий декабрьский воздух ночного Рима ударил в голову. Только теперь мне стало понятно, насколько же я был близок к лодке Харона.

«Хвала Марсу, я еще на что-то годен», — подумал я, поцеловав испачканное в крови и внутренностях лезвие своего гладия.

Вдруг рядом я почувствовал движение. Мне послышались звуки, как будто кто-то ногтями царапает металл. Сердце опять застучало, а рука сама собой перехватила меч поудобнее. Но это были не разбойники и не эдилы. Всмотревшись, я наконец разглядел мальчика-раба, сидящего на завалинке. Он руками доставал из металлического чана блевотину посетителей лупанария и с жадностью ее поедал, смачно облизывая пальцы.

 

ГЛАВА II. КОЛЕСО ФОРТУНЫ

 

— Вы, опцион Марк Теренций Нерва, сын центуриона Гая Теренция Севера, внучатый племянник консула Гая Теренция Варрона? — хриплым голосом спросил меня судья.

Претор перегринов, тучный патриций лет пятидесяти, в белой тоге с красной всаднической каймой, сидел в курульном кресле и смотрел на меня, как легионер на торгующегося маркитанта.

«Мда, закат фамилии Теренциев на лицо. Консул дед, центурион отец, сын кутила, внуку не хватило», — пронеслась в моей голове горькая мысль.

— Да, магистрат, — я встал и положил руку на рукоять гладия, — это я.

От моего привычного движения два ликтора, стоящие по бокам от претора, занервничали. Что поделаешь, обычаи Рима — они священны. Хотя даже если бы претор был вне городской черты, то и четверо телохранителей ничего не смогли бы сделать со мной, если вдруг мне придет в голову мысль погадать на ливере судьи. Их фасции с сакральными топориками могли в наше время испугать лишь детей, да и то тех, которые еще пьют молоко матрон.

— А вам известно, гражданин, — судья нахмурился, — что на суд нельзя приходить вооруженным?

— Я почти безоружен, — улыбка пробежала на моем лице, — обычно у меня кольчуга, гладий, спата и пилум.

От моей дерзости претор еще больше нахмурился.

— Разоружить его! — отдал приказ судья своим ликторам.

Я все также стоял издевательски ухмыляясь, наблюдая за тем, как ликторы переглянувшись направились ко мне, неуверенно перехватив свои фасции.

«Клиторы греческих проституток», — мысленно обозвал я телохранителей. 

Этих трусливых членососов набирали из вольноотпущенников и назначали им заработок выше, чем добыча легионера после удачной компании.

— Что вы топчетесь, как рогоносец у спальни жены, — выкрикнул струхнувшим ликторам раздраженный претор, — взять его!

Обычно на суде так как я себя не ведут. Но в последнее время я был сам не свой. Гибель Сатурнина совсем выбила меня из колеи, а придирчивость судьи меня просто взбесила. Претор решил показать свою власть и унизить меня, отобрав оружие. 

«Ну уж нет. Мой гладий они возьмут лишь с трупа. Тупые ослы», — яростная мысль опалила мозг как всполох огня.

Моя рука все еще лежала на рукояти меча, а он сам был в ножнах. Но опытный боец, увидев положение моей кисти, сразу бы понял — я достану клинок меньше чем за половину секунды.

Ликторы стали обходить меня с флангов. Я же все стоял в прежней, надменной позе. Последнему потомку рода Теренциев уже не чего терять в мире живых. Может, в царстве Плутона мне повезет больше.

— Слава великому Риму, Квирину и Юпитеру, — раздался за спиной звучный голос, — оставьте гладий этому славному легионеру. Это единственное, что получил ветеран за свои подвиги в Африке. Вот она — справедливость патрициев!

В открытый дворик двухэтажного дома, где меня должны были осудить за убийство, зашел высокий мужчина в скромном сером плаще. Его сопровождала вооруженная охрана, толпа просителей и нищих.

— Какие фурии привели тебя сюда, Тиберий Семпроний Грах, народный трибун? — выкрикнул претор, и его рожа стала кислой, как будто он хлебнул кружку гарума, разбавленного мочой.

— Я защитник плебеев, — Гракх сел на услужливо подставленный ему табурет, — и слышал, что ты творишь неправый суд. Обижаешь ветерана, который лил свою кровь за Рим.

— Этот ветеран пришел на суд с оружием, — заворчал претор жестом отзывая ликторов, — и я еще его не осудил.

— Мы все с оружием, магистрат, — Гракх откинул полы плаща, показав на поясе длинный кинжал, — кто защитит простых людей, если не они сами? Может ты или другие патриции?

— Трибун, клянусь Юпитером, — претор начал раздражаться, — ты пришел мне мешать?

— Нет, что ты, — Гракх улыбнулся, — просто этот ветеран, — трибун кивнул в мою сторону, — не виновен и если твой приговор будет обвинительным, то мое вето не заставит себя долго ждать.

В толпе сопровождающих народного трибуна зашептались и одобрительно закивали.

— Мы, граждане великого Рима, плебеи волею судьбы, — Гракх встал и начал свою речь, — проливаем кровь за отечество, спасаем Республику раз за разом, но сами живем в нужде.

Претор вздохнул с досадой и подперев подбородок кулаком, приготовился слушать плебейского защитника, которого злые духи, не иначе, привели на преторское судилище. 

— Бывшие рабы и проститутки — продолжал декламировать Гракх, — зарабатывают больше, чем прославленные ветераны. Даже варвар живет лучше плебея, если пляшет под дудку сената и нобилей.

— Заклинаю Янусом, — магистрат не выдержал, — Марк Теренций Нерва не виновен.

Претор, ударив молотком стол встал и махнув ликторам, направился в дом. Толпа, окружающая Гракха, зааплодировала, а люди стали подходить ко мне с поздравлениями и хлопать по плечу.

— Рад видеть тебя, Марк Теренций Нерва, — Гракх протянул мне руку для приветствия, — мы не встречались с тобой со времен взятия Нуманции.

Я молча пожал жилистое предплечье народного трибуна. Жизнь научила меня тому, что «долг платежом страшен», а в случайное появление защитника плебеев на судилище, я верил примерно так же, как в девственность проститутки из портового лупанария.

Гракх же смотрел мне в глаза и улыбался. 

— Ты все правильно понял, — трибун смерил меня оценивающим взглядом, — мне нужны верные, проверенные люди из плебейского сословия.

— Продолжай, — я скрестил руки на груди отпустив наконец рукоять меча.

— Пойдем ко мне, — моя мать распорядилась накрыть сытный обед, — там и поговорим.

Через некоторое время, мы с Тиберием Семпронием Гракхом уже возлежали за длинным столом, накрытым в его скромном доме на окраине Авентина.

— Как ты видишь свое будущее, Нерва? — Гракх положил в рот кусок белого хлеба с тонким ломтиком копченого сала. — Не устал еще охранять добро и тела толстосумов и шляться по тавернам?

Пригубив вина, я обмакнул хлебную корку в оливковое масло и стал медленно жевать, как бы давая себе время подумать с ответом.

— Неужели тебя устраивает такая жизнь, — продолжал Гракх, — безусловно, бедность не порок. Да я и сам не богат.

Гракх широким жестом руки показал лаконичную обстановку своего жилища.

Я молча ждал его предложения, все шло к этому.

«Он хочет, чтобы я стал его сторонником. Иначе зачем все это», — думал я медленно жуя нехитрую снедь.

Гракх на некоторое время сам замолчал и задумался. Его высокий лоб покрылся морщинами, хотя плебейскому трибуну только-только исполнилось тридцать.

— Знаешь, что я понял, когда рыл рвы вокруг Нуманции, — Гракх пристально посмотрел мне в глаза, — главное не честь рода и ни собственная слава.

— А что же тогда, — я начал раздражаться, — только не говори мне о том, что главное это величие Рима. Мы не под стенами Карфагена, так что не утруждай себя дешевой демагогией.

Гракх громко засмеялся, показав крупные белые зубы.

— Понятно почему ты так и ходил в опционах, — трибун вытер руки о серое полотенце и налив вина мне и себе продолжил.

— Ты видел, как живут простые римляне? — его голос изменился, в нем почувствовалась беспросветная тоска. — Мы покорили пол мира, а живем хуже варваров. Греки смеются над нами. Перегрины заполонили улицы Рима. Всюду беззаконие, коррупция, взятки. 

— Так всегда было, — я начал откровенно тяготиться обществом идеалиста, — еще с тех времен, когда Ромула призвал к себе Марс.

После моих слов о вознесении Ромула Гракх опять засмеялся и с интересом уставился на меня.

— Нерва, — в глазах трибуна запрыгали озорные искры, — ну ты же взрослый человек. Ты серьезно веришь в то, что Ромула взял к себе Марс? Прямо на заседании сената?

Мне не понравилось то, как со мной разговаривает этот молодой выскочка. Он хоть и лил кровь варваров в Испании, но в разы меньше чем я.

— Да, — резко бросил я, — Ромула призвал к себе Марс!

— Друг, — в голосе Гракха опять почувствовалась тоска, — Ромула убили сенаторы, разрезали на куски и вынесли под своими тогами, рассказав всем эту небылицу про вознесение.

— Глупости, — не сдавался я, — зачем им идти на такое безрассудство, да еще и навлекать на себя проклятие богов.

Гракх плеснул еще вина и тут же сделал несколько жадных глотков. Было заметно, что он уже пьян, хотя его речь все еще была четкой и внятной.

— Понимаешь, — народный трибун облизнул губы и уставился в выложенный мозаикой пол, — Ромул был рексом и как любой единоличный правитель поддерживал простых людей и ограничивал аппетиты знати. Поэтому и погиб, а как только необузданный основатель вечного города отправился кормить червей, на его место поставили кроткого Нуму Помпилия.

Гракх замолчал и в обеденном зале повисла тишина. Только дождь барабанил по крыше уложенной черепицей, да жаровня чуть дымя давала некоторую толику тепла в сырой холодной комнате.

— Я хочу предложить тебе магистратуру эдила, — Гракх посмотрел на меня, как будто оценивал лошадь перед скачками, — естественно не курульного, так что выборы в трибах для этого не понадобятся.

Народный трибун выпил еще и с аппетитом принялся за жареную треску.

— И это, Нерва, — спросил меня трибун с набитым ртом, — расскажи мне, что же в конце концов произошло той ночью в этом проклятом лупанарии.

Вкратце я рассказал всю историю той стычки в злополучной таверне, не особо утруждая себя подробностями.

— Ты уложил троих меньше чем за минуту, — бровь Гракха удивленно поднялась, — клянусь Марсом, ты состоишь у Харона на жаловании.

Народного трибуна впечатлил мой скупой рассказ о недавней стычке в борделе. У Гракха даже взгляд изменился. Его глаза заблестели, как у ланисты, который приобрел за дешево хорошего бойца.

— Сколько ты убил людей в своей жизни? — спросил меня трибун сощурившись. — Ну хотя бы примерно и вообще, откуда у тебя такие навыки?

— Сколько точно убил не знаю, — я лениво закинул в рот миндальный орех, — сотни три, три с половиной, не считая мирных жителей конечно. Ну а навык, навык димахера мне привил мой отец. Кучу денариев потратил на учителей и все, как видишь, не впрок.

— Пью за твоего отца, — Гракх поднял бокал, — это был настоящий римлянин и жаль, что его имени уже нет в списке трибы.

Мы молча выпили красного сладковатого вина и трибун немного охарактеризовал мои будущие обязанности. Хотя конечно могут быть проблемы с назначением. Ведь мою кандидатуру на должность эдила должны были утвердить в коллегии понтификов. По поводу моих опасений трибун отмахнулся, намекнув на то, что за небольшую мзду, «сборище старых педерастов» (как он выразился) сдаст в аренду под лупанарий даже храм Януса.

— Работа эдила трудна и опасна, — Гракх громко икнул, — так что твой отец потратил деньги не зря. Будешь специализироваться в сфере контроля за богослужениями. Твоего предшественника, кстати, убили при странных обстоятельствах. С недавних пор, на Авентине стали пропадать дети, иногда совсем маленькие. Исчезают, как сам понимаешь, в основном дети плебеев, клиентов и перегринов, т.е. из свободного сословия. Это раздражает людей. Они требуют чтобы я, как их защитник, принял меры. Сенату, консулам и преторам как обычно плевать. 

— А кому понадобились дети, — я съел еще кусок рыбного филе и понял, что объелся, — ведь в Риме нет голода!

— Трупы младенцев и детей постарше находят в канализационных стоках, а иногда на берегу Тибра, — сказал Гракх лежа, закинув руки за голову.

Было видно, что трибуна клонит в сон.

— Все трупы обескровлены, — продолжал говорить трибун сонным голосом, — все это похоже на жертвоприношения. Сам понимаешь, законы Рима запрещают такое варварство.

Молодая рабыня, тихо ступая по выложенному мозаикой полу, принесла новых полыхающих углей на большом глиняном подносе и аккуратно выложив их в жаровню тихо удалилась. 

«Варварство. Рим запрещает такое варварство», — подумал я и в который раз вспомнил полыхающий, залитый кровью Карфаген.

————————————————————————

Перед глазами поплыли жуткие картины резни на узких улочках пунийской столицы. Я бегу впереди отряда гастатов. Шлема нет, как и щита. В руках гладий и спата, которую я взял у мертвого варвара. Из узкой двери, прямо на меня, выскакивает седой старик. Его глаза сверкают безумием. У него в руках маленький сапожный нож. Взмах моего меча вскрывает сонную артерию безумца. Хотя кто здесь сошел с ума. Я выбиваю дверь дома ногой и она слетает с петель. Внутри уже горящего здания, в тесной гостиной, в углу сидит женщина. Она прижимает к себе двух маленьких сыновей. Детям нет и трех лет, наверное. Увидев мое окровавленное лицо и мечи в каждой руке, пунийка дико кричит. Она хватает своих детей, прижимает их к себе и убегает в глубь полыхающего дома. Жуткая картина. Дети визжат от страха, а в глазах их матери стоит ужас. Легионеры великого Рима для нее страшней, чем гибель в огне.

————————————————————————

Рядом раздался храп. Народный трибун наконец уснул, разморенный обильной пищей, вином и многочасовой беседой с новоиспеченным магистратом. Не знаю, что побудило Гракха дать именно мне эту опасную, но почетную и прибыльную должность. Вероятно, колесо Фортуны повернулось в нужную для меня сторону. Но будучи Теренцием до мозга костей, я знал, что иногда колесо Фортуны, очень быстро превращается в ящик Пандоры.

 

ГЛАВА III. БОЛЬШЕ ТРУПОВ – МЕНЬШЕ БЕДНЫХ 

 

После того, как я прошел посвящение на магистратуру эдила в коллегии понтификов и получил от Гракха двадцать тысяч сестерциев для найма и содержания себя и своего помощника, я отправился к своему старому знакомому по легиону. Мне был нужен надежный товарищ, для расследования запутанного дела связанного с незаконными жертвоприношениями на Авентине.

Пару слов скажу об обстановке на территории моей трибы. Авентин издревле был беспокойным местом. Многочисленные банды без конца враждовали между собой, внося хаос в размеренную жизнь Фабианской трибы. Разбойничьи шайки состояли в основном из опустившихся граждан, клиентов знатных фамилий и даже рабов, которые за возможность жить относительно свободной жизнью, платили за это своим господам звонкой монетой. 

На Авентине функционировало множество храмов, причем сугубо римских было не так много. Трибу заполоняли различные варварские культы, наиболее опасными из которых, по моему мнению, были кельтские и иудейские. Последние действовали открыто и в синагогах собирались потомки Авраама без страха, так как еврейская община была щедра с многочисленным патрицианским семьям. Многие раввины и богатые евреи получали покровительство у таких семей как Антонии, Горации, Тарквинии. Культ друидов же был запрещен, так как считался опасным для устоев Республики. Ходили слухи, что галльские жрецы регулярно приносили человеческие жертвы свои богам-деревьям. Мало того, поймать друидов на месте преступления было сложно, так как кельтские таинства совершались скрытно и многие рабы галльской расы выступали соглядатаями своих жрецов.

Я шел по тесным, кривым улочкам Авентина раздумывая, с чего же начать свое расследование, которое обещало быть сложным и скорее всего опасным. Ни с кельтами, ни с иудеями желающих связываться не было. Галлов боялись за их буйный нрав, а евреев опасались из-за их связей и влияния. Наконец заветная дверь предстала моему взору и я без стука ее распахнул.

— Ба, — послышался голос старого легионного знакомца, — опцион Нерва, наслышан, наслышан.

Переступив порог трехкомнатной инсулы я оказался в объятиях Тита Афрания Магнуса, бывшего сигнифера центурии, где я когда-то служил, мясника, пьяницы и задиры.

Он радушно обнял меня и тут же повел к столу, у которого хлопотала жена и бегали его ребятишки. Дочь лет восьми и сынишка пяти лет отроду. Усадив меня за стол, Магнус дал знак жене, чуть полноватой женщине лет двадцати пяти, которая быстро увела шумящих малышей.

— Ну рассказывай, Нерва, — Тит разлил вино в кружки и пододвинул тарелку с кусками жареного кролика, — какими судьбами новоиспеченный эдил трибы почтил моих пенатов своим визитом.

Поправив висящую на моей шее бронзовую табличку с гербом, подтверждающим мои полномочия, я выпил разом половину кружки кислого вина и пытливо оглядел бывшего хранителя значка центурии и сбережений легионеров.

Предо мной сидел плотный тридцатипятилетний римлянин в серой, аккуратной тунике. В свое время Магнус показал себя стойким и хладнокровным легионером, который лучше умрет, чем бросит значок центурии. Хотя его природная жадность не позволила бы ему оставить врагам все накопления легионеров, которые хранились в сигнуме.

— Не устал еще мясо рубить, — спросил я, старательно жуя крольчатину, — хочу дать тебе достойную работу.

— Сколько? — быстро спросил Магнус и его глаза хищно сверкнули.

— Пять тысяч сестерций до конца следующего года, — ответил я и быстро допив кислятину стукнул кружкой о стол.

— Я согласен, — Тит, не отводя от меня глаз закинул кусок мяса в рот и его мощные челюсти стали молоть хрящи, — кого-то надо убить?

— Отнюдь, — я чуть улыбнулся, — хочу предложить тебе должность моего помощника.

— Ну я и говорю, — криво ухмыльнулся Магнус, — кого-то придется убивать, в нашей трибе по-другому законы блюсти не получится.

————————————————————————

В это же время, в доме Публия Корнелия Сципиона Назики Серапиона, на Палатинском холме, проходит тайная встреча римских оптиматов.

 

За длинным столом, в просторном обеденном зале, возлежал цвет римской аристократии. 

По прошествии веков, с момента изгнания последнего рекса Тарквиния Гордого, богатые плебеи и патриции нашли общий язык и сплотившись образовали класс нобилей. У этих вершителей судеб и кормчих великого Рима, было два главных противника — городской плебс и жадность. С первым врагом они боролись успешно, а второму проигрывали, даже не подозревая об этом.

Нищие плебеи, эти жалкие людишки, мнившие себя гражданами, но ничего кроме потомства не имевшие, мешали аристократам спокойно набивать брюхо несметными сокровищами разграбленных стран Ойкумены. 

Давно минули те времена, когда плебс мог своим неповиновением и бойкотом военной службы подорвать боеспособность римского войска. Теперь нет необходимости патрициям убеждать чернь взять в руки мечи и вернуться в ряды легионов. Сегодня у Рима нет врагов и Республика не нуждается в крикливых гусях, в которых превратились лидеры плебса. Теперь можно не сравнивать сенат с желудком, который переваривая пищу распределяет по кровеносным сосудам блага простому народу, как несколько веков назад это сделал прозорливый патриций, проведя остроумную, но не слишком честную аналогию.

Сенат уже не желудок и даже не брюхо, а скорее бездна, в которую проваливаются тонны золота, серебра и шелка. Как в свое время поговаривал Марк Порций Катон, умерший вскоре после начала Третьей Пунической войны: «Тот, кто грабит простых людей — заканчивает свою жизнь в колодках. Но обкрадывающий общину — купается в роскоши, почете и славе». 

На смену этому знаменитому ненавистнику Карфагена, который до конца своих дней питался луком и хлебом, а его сыновья работали вместе с рабами, пришли совсем иные персоны. Они не желали жить в прежней Республике суровых, простых и храбрых воинов-земледельцев. Нобили стали презирать не замутненность прежних римских порядков, пропитанных чесноком и лаконичной сдержанностью благородной бедности.

Увидев сокровища пунийцев и познакомившись с философией греков, нобили завладели первым и развратились вторым.

Теперь слой аристократов, впитавший в себя как патрицианскую, так и плебейскую кровь богачей, жаждал разделаться с выскочками, которые будоражили умы бедняков своими посулами, подогревая амбиции плебса. Республика честных и простых, как Цинцинат римлян, давно похоронена, а груды награбленных в Сиракузах, Карфагене и Пергаме сокровищ стали ее надгробием. Древние римские боги уже не почитаются образованной и алчной до удовольствий аристократией. Республика, которая оказалась не по зубам диким галлам, честолюбивому Пирру и кровожадному Ганнибалу, была развращена гедонизмом греков и избалована богатством пунийцев.

Публий Корнелий Сципион Назика, прозванный так из-за своего длинного носа, вот уже несколько лет служил Республике в чине верховного понтифика. Приходясь двоюродным братом народному трибуну, Тиберию Семпронию Гракху, Назика ненавидел любимца плебса всеми фибрами своей патрицианской души. Сципион Назика, опытный военный и политик, которому не исполнилось еще и пятидесяти, сверлил взглядом Публия Сатурея, лежащего напротив. Сатурей, плебей по крови, но преданный делу оптиматов, был избран народным трибуном в противовес популяру и демагогу Гракху.

— Так, ты говоришь он решил принять закон о раздаче общественной земли бедным? — спросил верховный понтифик у пьющего дорогое вино Сатурея.

Народный трибун-ренегат энергично закивал головой, не спеша, однако, прекратить дегустацию вина, кувшин которого стоил как месячный заработок чернорабочего.

— Гракх этого обязательно добьется на плебисците, — Сатурей наконец поставил серебряный кубок на стол, — но это… это еще не все.

— По-моему этого больше чем достаточно, — вмешался в разговор Квинт Цецилий Метелл, пятидесяти семилетний легат плебейских кровей, месяц назад подавивший восстание италийских рабов, — надо приструнить этого выскочку!

— А что потом, — с раздражением выкрикнул лежащий по правую руку от понтифика пятидесятилетний претор, патриций Луций Валерий Флакк, — у меня тысячи югеров в Кампании. Мне что, все отдать?

— Пролетариям тоже надо что-то есть, — проворчал с досадой консул из плебеев, Публий Муций Сцевола, которому недавно исполнилось сорок три года, — того и гляди Рим заполыхает…

Лежавшие по обе стороны от консула квесторы Марк Порций Катон, внук того самого, и Квинт Марций Рекс одобрительно закивали после слов своего начальника. Квесторы были относительно молоды, им обоим еще не было и сорока.

— Больше трупов — меньше бедных, — ухмыльнулся легат из патрициев Гней Сервилий Цепион, не так давно распявший в канун своего пятидесяти пятилетия четыре тысячи восставших рабов в Синуэссе, небольшом городишке недалеко от Рима.

— Так ты говоришь, дело аграрным законом не ограничится? — нервным жестом понтифик попросил присутствующих замолчать.

Назика неотрывно сверлил глазами Сатурея. Лидер партии оптиматов всем своим видом показывал, что народный трибун от патрициев не оправдал надежд нобилей.

Публий Сатурей поджал губы и отвел глаза в сторону, не решаясь продолжать.

— Во имя Юпитера, — Луций Валерий Флакк повысил голос, его лицо стало красным от злости, — продолжай, трибун!

Десятки глаз уставились на Сатурея. Народный трибун как будто весь съежился. Было видно, что он уже не рад своему священному статусу трибуна. Наконец Сатурей вздохнул.

— Гракх хочет образовать комиссию децемвиров, чтобы распорядиться Пергамским наследством! — на одном дыхании проговорил трибун и уткнулся взглядом в пол украшенный цветной мозаикой.

— Это возмутительно! — закричал консул Сцевола.

— Он жаждет царской власти, не иначе, — выкрикнул претор Флакк подняв к потолку указательный палец с крупным перстнем, — мы должны его остановить!

В обеденном зале поднялся галдеж. Оптиматы были возмущены до глубины души тем фактом, что судьбой целого Малоазийского царства, которое якобы было завещано Риму, будет распоряжаться не сенат, а коллегия верных лидеру популяров людей.

Эти люди, аристократы, никогда не испытывавшие нужды, наоборот — всегда купавшиеся в достатке и даже в роскоши ассоциировали себя с Республикой, хотя давно утратили связь с римским народом. Оптиматы были искренне возмущены тем фактом, что Пергам, этот жирный кусок азиатского пирога, пройдет мимо их ртов.

— Во имя фурий, — понтифик сверкнул глазами, — почему ты не использовал свое вето?

Публию Сатурею было горько осознавать, что он не справляется со своей миссией.

— Его постоянно окружает толпа вооруженных сторонников, — ответил Сатурей не поднимая головы, как будто в горьком раздумье, — меня не пустили на плебисцит. Везде у него верные и сочувствующие ему люди. Они есть даже среди ликторов.

— Я введу в Рим свои центурии и раздавлю Гракха как бешеного пса! — крикнул Цепион ударив кулаком по столу. – Я…

— Легионы не могут входить в пределы померия, — перебил легата консул Сцевола, — ты забываешься! Это еще большее святотатство, чем то, что задумал Гракх!

В обеденном зале стало тихо. Оптиматы как будто сами испугались своих мыслей и желаний. Весь фундамент их власти и влияния строился на традициях и римских законах, а не на силе легионов. Армия убивает врагов Рима, но не трогает граждан и не участвует в политической борьбе. Вся легитимность римского управления строится на гражданских принципах республиканского устройства. Если нарушить это исходное начало и вмешать в политический спор армию, то рухнет все.

— Легионов в Риме не будет, — еще раз, громко и четко проговорил консул, — красный плащ следует за тогой, а не наоборот. Я не допущу гражданской войны!

Опять воцарилась тишина. Только плеск воды в фонтане нарушал величие момента.

— Если ты гаруспик, — наконец подал голос понтифик, — то не рассчитывай, что твои руки останутся чистыми.

 

ГЛАВА IV. КЕЛЬТЫ

 

Лес в предместьях Рима, не далеко от Апиевой дороги. 28 января 133 г. до н.э.

 

Раб висел на толстом суку клена, крепко привязанный за руки. Галл слегка мог касаться носками старых сандалий желтой, пожухлой травы. Его запястья были крепко связаны, а все тело вытянулось в струну. На его грязной шее виднелся шрам от клейма хозяина.

— Я не знаю, господин, — шептал допрашиваемый, — я этого не делал.

— Хватит мне врать, — я сжал ладонь в кулак и скорлупа ореха приглушенно хрустнула. 

— Понимаешь, раб, — большим пальцем сжатого кулака я ткнул себе в грудь, — я добрый и я эдил Фабианской трибы, но это не значит, что он, — я кивнул в сторону сидящего на высоких корнях дуба и явно скучающего Тита Магнуса, — не будет пытать тебя с изощренностью старого легионера.

— Тит, — обратился я к другу, — помнишь, как нам в руки попал нумидийский лазутчик?

Магнус оживился, его лицо просветлело и расплылось в улыбке.

— Конечно, опцион, — Афраний хлебнул вина из армейских мехов и отломив кусок хлеба закинул его в рот, — сначала он упрямился, прям как испанская шлюха, но потом я стал отрезать у него палец за пальцем и выкладывать эти обрубки у него перед носом, а чтоб он не истек кровью, я прижигал раны раскаленным железом.

Кельт, которому было на вскидку лет двадцать задергался как раненый олень.

— Господин, я ничего не знаю, — раб был явно впечатлен рассказом и внешностью Магнуса, — клянусь, на Авентине нет друидов.

Похлопав в ладоши стряхивая ореховую скорлупу я встал и размяв шею приблизился к висящему, испуганному пленнику.

— Где и когда вы будете праздновать Имволк, — я зашептал ему в лицо глядя в его расширенные от ужаса глаза, — где и когда?

Раб молчал, а его тело, одетое в серую грубую тунику, от холода била дрожь.

Вздохнув я кивнул своему помощнику. Магнус встал и перехватив кинжал поудобней подошел к пленнику и наклонив голову некоторое время смотрел на раба. Раба еще больше затрясло.

— Прошу Вас, господин, не делайте этого! — зашептал раб потрескавшимися губами. — Я ничего не знаю!

Магнус быстро схватил указательный палец пленника и резко дернул его в сторону. Раздался тихий хруст и тут же галл закричал.

— У тебя их еще девятнадцать! — я протянул руки к костру, который нещадно дымил. — Говори где и когда вы будете отмечать свой сраный кельтский праздник?

Опять раздался чуть слышный хруст и раб опять закричал. Жестом я показал Афранию, что пока хватит. Галл тем временем горько зарыдал. Слезы текли у него по грязным щекам. От боли он обмочился и от него жутко воняло, даже на расстоянии десяти футов.

— Где, когда и какие будут жертвоприношения? — я тер над огнем замерзшие ладони щурясь от дыма. — Скажешь и мы тебя отпустим. Мы же не разбойники. Поверь, твои собратья не узнают о твоем предательстве.

Галл молча висел чуть всхлипывая. Его суставы вытянулись, а тело побелело от холода. 

— Праздник будет проходить в ночь на второе февраля, — наконец зашептал раб, — около заброшенной хижины. От Тибуртинских ворот примерно в трех милях идти по дороге до большого сухого дерева. Потом налево и примерно через половину мили будет заброшенная охотничья хижина.

— Сколько вас будет, — я продолжал допрос, — и кого должны принести в жертву? Используют ли друиды кровь для восхваления своих запрещенных богов? 

— Какую-то женщину рабыню из арвернов, — раб застонал, — прошу освободите меня, господин!

Я кивнул Титу и он перерезал веревку. Галл упал на мокрую траву как мешок с навозом. Садясь он вскрикнул, случайно задев сломанные пальцы.

— Сколько вас будет, — я протянул рабу меха с вином и он жадно, захлебываясь стал пить живительную влагу.

— Человек десять-пятнадцать, — отложив меха, раб схватил кусок хлеба, который я ему протянул и жадно вгрызся в него, — все арверны. Нас больше, но не все могут уйти на ночь.

Раб жадно ел хлеб, держа кусок здоровой рукой, а раненую спрятал за пазуху.

— Кто ребятню потрошит? — присев на корточки я пытливо заглянул в глаза галлу. — Зачем вам кровь?

— Это не мы господин! — зашептал раб. — Мы детей богам не жертвуем. Наши жертвы — это взрослые добровольцы.

— Друид тоже раб? — я ковал железо пока горячо.

— Нет, — невольник собирал крошки с туники и отправлял их в рот, — он свободный. Обещал нас всех постепенно выкупить, если мы не будем забывать родных богов.

— Хорошо, — сказал я и отойдя кивнул стоящему позади пленника Магнусу, — ты можешь идти.

Раб улыбнулся и закивал в знак благодарности. Магнус же, схватив левой рукой раба за густые, кудрявые волосы, резким движением полоснул ему по горлу кинжалом.

Спустя два часа мы уже сидели в таверне, с наслаждением попивая разогретое вино и закусывая жареной рыбой.

— Клянусь Марсом, Нерва, — Магнус вытер рот ладонью и смачно приложился к кружке с вином, — ты меня никогда не слушаешь. Я же говорил тебе, что это не галлы мелкоту режут.

Взяв небольшой кусок жареной трески, я отправил его в рот и запив вином молча смотрел как обжирается мой друг. Эдилу и его помощнику во всех тавернах Авентина накрывали стол бесплатно. Шлюх в лупанариях также предоставляли за счет заведения. Тит Афраний Магнус, словно в подтверждении моих мыслей громко рыгнул.

— Магнус, ты жрешь как свинья, — я улыбнулся, — веди себя прилично, ты же помощник эдила.

— Я думаю это евреи, — Тит облизал жирные пальцы, — все знают, что они в лепешки кровь младенцев льют. Это точно они. И зачем ты вообще к этим галлам и их друидам привязался. Ну режут и режут. Своих же.

Я молча смотрел в окно и почти не слушал чавкающего друга.

— Столько трудов и все напрасно, — Магнус защелкал пальцами подзывая раба с новой порцией вина и свежей жареной рыбы, — половину декабря и весь январь с этими галлами возились. 

Тит снова выпил и стал есть рыбу, но уже не так активно. А вообще, Магнус жрет так долго, что к концу трапезы успевает проголодаться. Хотя даже и его брюхо имеет дно.

— Да ладно, — я выпил вина и снова стал флегматично жевать кусок трески, — ты что, перетрудился? Подумаешь, с дюжину галлов зарезал. А вообще должен тебе сказать, что ты ленив, а жрешь как центурия новобранцев. Мало того, шлюхи с лупанариев Авентина уже разбегаются, заслышав наши шаги. Ты пойми Магнус, если что-то тебе дают бесплатно — это все равно имеет свою цену.

— Да провалиться мне в царство Плутона, — от возмущения у Магнуса изо рта выпал кусок, — с декабрьских ид и по настоящее время я вот этой рукой, — Тит поднял правую руку, на которой бугрились мышцы, — отправил к Церберу двадцать восемь рабов и семь галлов перегринов.

— Ну вот видишь, — я улыбнулся, — на тридцать пятом кельте Фортуна нам улыбнулась. 

Магнус наклонился ко мне и пытливо заглянул в глаза.

— Скоро все забудут о мелкоте, — зашептал Тит, — так как хватятся рабов, трупами которых усеяны окрестные леса Рима.

Было не понятно, серьезно он говорит или шутит. Магнус еще некоторое время смотрел мне в глаза. Потом уголки рта Тита Афрания исказила улыбка и вот он уже ржет как конь.

Наконец Магнус успокоился и прищурясь взглянул на меня, как бы оценивая.

— Нерва, вот скажи мне, — Тит скрестил мощные руки на груди, — ты не любишь галлов?

— Это тебя не касается, — одернул я зарвавшегося друга, — в календы будь у меня в инсуле. Возьми гладий, а лучше два и кольчугу надень. До первого февраля ты свободен.

— Может мне еще пилум и щит взять, — брови Тита поползли вверх, — фурия меня разорви, не хочу я ходить в кольчуге, что за шутки, Нерва?!

— Пилум и щит привлекут внимание, — я допил вино и встал, собираясь уходить, — можешь взять несколько легких дротиков.

— Нерва, — Магнус сморщил лоб, так как его мучил вопрос, — зачем?

— Мы должны взять друида и прикрыть кельтскую лавочку, — спокойно ответил я.

Поправив под плащом гладий, я усталой походкой направился к выходу. Последний месяц очень меня утомил. 

— Так почему ты не любишь галлов? — Магнус схватил меня за руку, его целый месяц мучил этот вопрос.

— Они убили моего отца! — я выдернул руку и открыв дверь таверны вышел во двор и вдохнул свежий воздух римских улиц.

 

ГЛАВА V. ИМВОЛК

 

— Куда мы идем, — проворчал Тит Афраний Магнус держа под мышкой два дротика, — Тибуртинские ворота в другой стороне.

Он выглядел напряженным и все время поправлял свой грязный шерстяной плащ. Моросил противный февральский дождь и сырость пробирала до костей. Мимо пробежал прихрамывая уличный пес. Облезлая псина села под старой телегой и начала вылизывать раненую лапу подозрительно косясь на нас.

— В храм Марса, — я поправил пояс нагруженный спатой и гладием, — у меня договор со старшим фламином, он нас ждет. 

— А без меня никак, — раздраженный Тит не мог скрыть досады, — я бы лучше в лупанарии посидел, там тепло и не нужно месить ногами холодную грязь. Нам и так еще мили три маршировать. Сдались тебе эти галлы.

Я не ответил на неуместную ремарку своего помощника, который всегда был возмутительно равнодушен к религиозным таинствам квиритов. Не иначе его бабка в свое время переспала с дюжиной разномастных перегринов.

— Шлюхи не помогут тебе в грядущей резне! — коротко ответил я.

Настроение было паршивым из-за жидкой противной грязи, которая холодила ноги, пропитав обмотки под солдатскими калигами. На узких улочках Авентина даже в такую погоду можно было увидеть редких прохожих, снующих по своим мелким и возможно темным делишкам. 

Сегодня я не мог уснуть целую ночь и пришлось сходить к целительнице за успокаивающим снадобьем. Все тело ныло, а голова шла кругом. Ну вот и ворота храма. Инвалид без правой руки понуро сидел на грязной ступени и только лихорадочный блеск голодных глаз был виден из-под грязного капюшона. Нищий калека протянул в нашу сторону помятую металлическую миску, в которой виднелись медяки.

Остановившись я внимательно стал всматриваться в убогую фигуру попрошайки. На меня смотрели глаза старого ветерана, калеки, который теперь вынужден вымаливать мелочь на грязных улицах вечного города.

— Где ты служил, легионер? — спросил я его сев на корточки напротив его убогой фигуры.

Рядом недовольно заворчал кутаясь в плащ Тит.

— Где ты служил? — повторил я, настойчиво схватив калеку за грязный, рваный плащ.

Вдруг мне стало не по себе. Нищий посмотрел мне в глаза и кровожадно улыбнулся. Его лицо не могло принадлежать сломленному жизнью инвалиду. Это было лицо убийцы и победителя.

— Убей их всех, — шептал одними губами нищий, — убей их всех, вырви их сердца.

На меня пахнуло свежей кровью и тем незабываемым запахом вспоротой брюшины. Глаза инвалида стали желтыми как у собаки. Калека схватил меня за ворот кольчуги и приблизил ко мне свое жуткое лицо.

— Вырви их нечестивые сердца, — шептали тонкие губы.

Меня затрясло и я попытался встать, но поскользнулся и упал в жидкую грязь. В глазах потемнело. В голове стали мелькать кричащие лица легионеров, варваров, умирающих в агонии мирных жителей городов, которые мы брали приступом и жгли огнем, убивая все живое. В панике я замахал руками пытаясь сбить морок.

— Убей из всех, — кричал калека мне в лицо, — убей всех!

В ужасе я закричал. Вокруг меня стоял вой. Сонм окровавленных лиц и тел, переплетенных в агонии.

— Марк, Марк, — послышался голос Магнуса, — что с тобой?

Открыв глаза, я не сразу пришел в себя. С вечернего неба моросил дождь, как будто небо оплакивало павших и судьбу выживших.

— Не знаю, — ответил я хриплым от волнения голосом.

Тит протянул мне руку и я встав огляделся.

Нищего не было, а Тит Афраний удивленно смотрел на меня.

— Где он? — спросил я друга оглядываясь по сторонам, пытаясь увидеть фигуру уходящего калеки.

— Кто, фламин? — Магнус непонимающе склонил на бок голову. — Здесь только мы.

— Идем, — я резко развернулся и быстрым шагом направился в сторону Тибуртинских ворот.

— Ты же хотел в храм, — выкрикнул ничего не понимающий Магнус, — Марк, Марк.

— За мной, сигнифер, — крикнул я другу ускоряя шаг и ощупывая рукой, чуть надорванный ворот кольчуги, — быстрее легионер, боги нас благословили… боги с нами.

Спустя час мы уже шли по вымощенной булыжником Тибуртинской дороге. Мой помощник и обличенный властью эдил, то есть я, направлялись в предместье Рима, дабы пресечь мерзкий кельтский праздник Имволк. Вообще мрачные друиды и их жуткие древообразные боги внушали страх всем цивилизованным народам и прежде всего римлянам. Вопреки здравому смыслу и простому человеколюбию, кельты, эти грязные и необузданные дикари, все еще практиковали человеческие жертвоприношения и по слухам даже людоедство. Сенат именем римского народа и Януса запретил кельтские игрища во всех провинциях Республики, но это мало помогало. Галлы, даже будучи рабами, не желали отказываться от своего бесчеловечного культа. Они все еще помнили те времена, когда квириты в страхе тряслись за стенами Рима при приближении покрытых татуировками разбойников, пьяниц, насильников и убийц.

Галлы настолько кровожадны, что поводом к резне между ними могла послужить неудачная шутка или косой взгляд. Ну а для того, чтобы пустить кровь римлянам им вообще повода не требовалось. Когда проклятый Ганнибал, как лавина, обрушился на Италию, именно галлы первыми присоединились к нему, дабы испить римской крови. Испить в буквальном смысле. Ветераны рассказывали, что кельты мешали кровь пленных легионеров с вином и напивались до пьяна. 

— Марк, а сколько там будет кельтов на игрище? — прервал мои размышления Магнус.

— Не знаю, сигнифер, — я снял капюшон, так как дождь прекратился, — может дюжина, а может и два-три десятка.

— Ты точно не в себе, — пробурчал Тит и нахмурившись замолчал.

Вскоре мы сошли с удобной дороги. Углубившись в чащу, мы старались идти осторожно и не хрустеть валежником. Через некоторое время стал чувствоваться запах костра.

— Кельты на праздник придут не простые, — зашептал я на ухо товарищу, — возможно будут пастухи, вольнонаемные гладиаторы и даже вольноотпущенники, а значит придут с оружием.

— Да уж понятно что не простые, разорви их фурии, — заворчал Магнус тяжело дыша, — простые под хозяйской крышей заперты и ночами не шастают.

— Тихо, — прошептал я Магнусу.

Мы присели и я стал вслушиваться. Примерно в ста футах от нас маячило серое пятно. Это был крепкий мужчина с окладистой рыжей бородой. В руках он сжимал длинный топор с резной рукоятью. Все его предплечья и шея были покрыты вязью замысловатых рисунков.

— Кельт, — зашептал Тит, — на часах стоит. Матерый. Боец. Я его видел на подпольных поединках.

Убедившись, что караульный один, Магнус по моей команде стал действовать. Сняв плащ и передав мне гладий с дротиком, он очень осторожно приблизился футов на 40 к фигуре, облаченной в серую толстую попону. С собой Тит взял лишь кинжал и второй дротик подлиннее. Магнус быстро размахнувшись метко метнул смертоносный снаряд в кельта. Не успело стальное острие впиться в брюхо караульного, как Тит, несколькими прыжками, преодолел оставшуюся дистанцию. Он с размаху рубанул кинжалом раненого, целясь в горло задыхающемуся от боли лежащему на земле галлу, которого скрутила судорога. Выхватив гладий я бросился на помощь.

«Началось», — промелькнуло в голове.

Магнус навалившись на раненого кельта левой ладонью держал его рот, а правой рукой, сжимавшей кинжал, пытался добраться до глотки подранка. Галл, как будто забыв о своем дырявом брюхе, двумя руками вцепился в вооруженную руку моего друга, а его желтые крупные зубы впились в пальцы Тита. Мое сердце стучало как молот о наковальню, когда я загнал острие гладия прямо в глаз не желавшему умирать караульному. 

Такое сопротивление было неприятным сюрпризом для нас.

Не торопясь мы сели на бьющийся в агонии труп, чтобы перевести дух и переглянулись. Лицо Тита стало еще более мрачным чем раньше.

— Вцепился как Цербер, — сказал Магнус осматривая свою окровавленную ладонь, — я думал он мне руку оттяпает.

— Ага, хорошо, что ты не членом ему пасть затыкал! — мрачно пошутил я, зная пристрастия своего друга к различным шалостям, которые выдумала Венера для услады мужской похоти.

— Будь прокляты все галльские шлюхи, из чрева которых выходят такие живучие ублюдки, — Магнус не обращая внимание на мою колкость глубоко вздохнул, а потом медленно выдохнул, пытаясь восстановить дыхание, — сколько таких резвых кабанов говоришь будет на этом богомерзком празднике?

— Я эдил, а не оракул, — ответил я, вытирая измазанное в мозгах лезвие гладия о плащ трупа, — если не желаешь быть моим помощником, я не держу.

— Не горячись, Нерва, — улыбнулся Тит, осматривая уже негодное острие дротика, — такое веселье я пропустить не имею права. Убьем их всех, делов то.

Последние слова Тит произнес не слишком уверенно. 

Еще немного посидев на уже переставшем дергаться трупе, мы двинулись дальше. Запах дыма стал еще более насыщенным. Мужские и женские голоса стали заполнять чащу. Кельты пели какую-то замысловатую песню на неизвестном мне наречии.

«Из вооружения один дротик, кинжал и гладий у Тита. Кавалерийская спата и гладий у меня», — анализировал я ситуацию, аккуратно обходя горы валежника.

Дротики и пилум обычно можно было использовать всего один раз, так как острие этих метательных снарядов приходило в негодность после первого же броска. Это было задумано не случайно. Нельзя было допускать, чтобы враги римлян воспользовались нашим же оружием против нас. 

— Что-то многовато их, Марк, — зашептал Тит, — боюсь домой к ужину не успеем.

Из кустов мы наблюдали сидящих вокруг большого костра людей на опушке, в плащах и с неизменными капюшонами на головах.

— Нас всего двое, — не унимался Магнус, — эх, еще бы пару ветеранов. Их тут дюжины две. Без подмоги не обойтись. 

— Ты готов уменьшить свое жалование в три раза? — ответил я Титу доставая спату и снимая плащ.

— Нет, не готов, — ответил Афраний ухмыляясь, — мне нравится быть при деньгах. Хотя не уверен, что мне удастся их потратить.

— Нас благословил Марс, — ответил я, глядя в глаза Магнусу.

— Судя по ситуации, у меня возникает чувство, — скривился Тит, — что нас сюда привел не Бог войны, а повелитель мертвых.

На опушке заголосили. Два голых по пояс, мускулистых кельта повели в круг, ближе к костру, тоненькую фигуру закутанную в грязный плащ. До костра, который вдруг вспыхнул ярким пламенем, троице оставалось футов десять, когда словно из ниоткуда возник жрец. Высокий и худой мужчина в черном балахоне с головой, увенчанной оленьими рогами. Глаза друида сверкали, а лицо было окрашено красной краской. Вся и так рыжая борода словно горела огнем. В руках жрец держал длинный кривой жертвенный клинок. Круг фанатиков оживился и они сидя на коленях закачались из стороны в сторону. Песня стала монотонной и давящей на мозг. Два полуголых, изрисованных кельта резко сорвали плащ с жертвы. Она оказалась полностью обнажена. Холодный февральский воздух будто отрезвил молодую светловолосую девушку, которая еще секунду назад сама желала своей смертью умилостивить неведомое ей божество.

— Нет, — закричала жертва, — нет!

Полуголые кельты, державшие девушку, вопросительно посмотрели на жреца.

Друид махнул рукой, дав понять, что мистерия должна продолжиться. Здоровяки переглянулись и продолжили, уже волоком тащить обнаженную девку на заклание к друиду, который поднял жертвенный клинок вверх и завыл как волк.

Наблюдая все это, я фиксировал наиболее крупные, мужские фигуры, выбирая самых опасных на мой взгляд бойцов.

— Дротиком кинешь вон в того, — указал я на мощную фигуру из-под плаща у которой торчал длинный кельтский палаш.

— Может в друида, — Тит взволнованно наблюдал за плачущей и ошалелой от ужаса жертвой, — он сейчас девку зарежет.

— Она уже принадлежит мрачным лесным духам, — я чуть присел, готовясь атаковать ничего не подозревающих фанатиков, — если жертва будет принесена, то убийство адептов не вызовет мести богов.

— Остановись, — Тит навалился на меня всем телом, прижав к мокрым истлевшим листьям, — тебя Мания лишила разума? Их там не менее двух дюжин, нас обоих зарежут как свиней! 

Напрягшись всем телом, я оттолкнул Магнуса в сторону.

— Ты думал я шутки шутить буду?! — меня трясло от бешенства и я еле сдерживал себя. — Я тебе, тупому ослу, сразу сказал, что их будет не менее двух десятков!

— Ты совсем сбрендил, — зашептал Афраний крутя пальцем у своего виска, — это чистое самоубийство! Они крепкие ребята, а не хлюпики. Одно дело резать тщедушных, трусливых рабов и совсем другое иметь дело с такими тертыми калачами, как тот дозорный, которого мы зарезали в перелеске. Ты же погибнешь, Нерва! Ты это понимаешь? 

Тит поджал губы и в сердцах ударил меня по щеке ладонью. Тут же раздался вой друида и кельты запели громче. 

— А зачем мне такая жизнь? — горько прошептал я, немного остыв. 

Не обращая внимание на пощечину, я прислонился спиной к сырой коре толстого клена. 

— У тебя вот есть все основания жить, — продолжил я, вытерев пот с лица тыльной стороной ладони, попутно размазав грязь по лицу, — есть семья, дети, твой род не обременен бесчестьем. У меня иной случай, понимаешь? Лучше смерть в бою, чем такая жизнь. Это будет славная смерть!

Афраний сидел, держа в руке грязное древко дротика и молчал, неотрывно глядя на меня. На его лице отражалось попеременно жалость и досада. От его взгляда мне стало еще хуже и я выругался про себя. Я, последний из рода Теренциев, не хотел чтобы меня жалели, кто бы это ни был. Пусть даже и мой старый боевой товарищ. Жалость унижает мужчину и лишает его последней капли самоуважения. 

— Я освобождаю тебя от должности, — холодно бросил я Магнусу, — можешь идти! Это моя война и она тебя не касается. 

Афраний не шелохнулся, только взгляд его стал жестче. 

— Иди, — продолжал я, счищая грязь со спаты, — я сам улажу свои дела… и дела своей семьи. 

— За стенами Рима у эдила нет полномочий, — Магнус грустно улыбнулся и выложил на землю кинжал и гладий, — ну а раз ты меня уволил, то как помощнику ты мне приказывать не имеешь права. Так что соси мой хер, Марк Теренций Нерва.

Проигнорировав грубость своего бывшего помощника (ну по сути, после его увольнения, вне стен города я ему и правда не указ), я отвернулся и стал смотреть на празднество кельтов, которое близилось к своей заключительной фазе. Обнаженную жертву посадили на колени перед друидом. Жрец держал свой жертвенный клинок двумя руками, подняв голову и нараспев читал непонятные мне мантры. Перед моим, наверное, последним боем меня стало немного трясти. Не обращая внимание уже ни на что, я смотрел на фигуры в капюшонах и прикидывал траекторию движения своих клинков. 

«Быстро приближаюсь и убиваю здоровяка ударом в шею, далее худого с секирой бью гладием в живот, затем двух полуголых и друида. Ну а после… после все», — думал я про себя. 

Ко мне пришло какое-то спокойное равнодушие. Я как будто стал инструментом, марионеткой, от которой уже ничего не зависит. 

«Мы лишь куклы в руках Фортуны. Мы галеры без весел, которые плывут по течению. От нас ничего не зависит… Убей их всех», — вспоминал я фразу нищего ветерана-калеки, который был по-видимому последствием снадобий, которые я принимал в течении нескольких дней. 

«Убей их всех, убей, убей», — голос призрака все звучал и звучал в моей голове.

— Я останусь с тобой, Нерва, — послышался вдруг голос Магнуса, — ты не назвал ни одной, действительно важной причины, что бы я жил, после того как брошу друга одного, на растерзание этим бешеным кельтским псам. 

Повернув голову, я быстро взглянул Титу в глаза. В них была решимость и злость. Я кивнул и Магнус ответил мне кривой улыбкой, которая не предвещала ничего хорошего кельтским фанатикам. 

— Я люблю тебя брат, — Тит схватил меня за шею и прикоснулся своим лбом к моему, — знай этой. 

— Я тоже тебя люблю, брат, — ответил я и мы обнялись. 

— Убьем этих грязных галльских ублюдков, — зашептал Магнус. 

— Всех до одного, дружище, — я с трудом ответил, так как к горлу подошел ком. 

Наконец мы вышли на линию атаки. Магнус сжимал в правой руке дротик, а в левой гладий. 

— Если выживешь, — Магнус посмотрел мне в глаза и его лицо перекосила судорога, — позаботься о моих родных, а если выживу я, клянусь все узнают, что последний из рода Теренциев пал как герой. 

Сглотнув вязкую слюну я молча кивнул. Меня устраивал подобный расклад. 

«Некоторые пытаются жить как волки, а умирают все равно как бараны. Но это не мой случай. Я жил как волк, а умру как лев», — мысли чертили судорожные линии в моей голове. 

Друид все так же читал молитвы, а на обнаженной спине девки, стоящей на коленях, которую вот-вот подарят злым лесным духам, появились первые порезы из которых сочилась кровь. Надрезы ей делали два полуголых изрисованных здоровяка. Они стояли сзади и следили, чтобы жертва не скрылась с места жертвоприношения.

— Дротик кинешь в здорового слева, — прошептал я. 

— Иди на хер, — усмехнулся Афраний, — ты меня уволил, так что обойдусь без твоих указаний. 

Пожав плечами, я вскочил и молча помчался к первой крупной фигуре, сидящей в круге. Рядом тяжело дышал бежавший с дротиком на перевес Магнус. 

«Я иду к тебе, отец», — мелькнуло в голове, когда я быстрым, размашистым движением спаты разрубил на двое удивленное бородатое лицо кельта.

Лицо кельта перекосила жуткая гримаса. Он был здорово расстроен, перед тем как отправиться к Церберу, или кто там у них заведует вратами мира мертвых. Моя спата еще не закончила свой полет, после того как развалила надвое бородатое лицо галла, а гладий уже вонзился в брюхо следующему почитателю деревьев и крепкого пойла. Им оказался вскочивший на ноги здоровяк, который держал в руках небольшую секиру. На мгновение наши с мертвецом взгляды (уж поверьте, дырявые кишки — это верная гибель) встретились. В его угасающем взоре, без сомнения опытного бойца, мелькнула досада, обида и боль. 

Выдернув клинок, я бросился к костру, на уже обернувшихся полуголых конвоиров жертвы. Мое тело было легким, а движения четкими, быстрыми, несущими смерть. 

Мыслей в голове не было никаких, они только мешают бойцу. Понимаете, если вы попали в передрягу, то необходимо полностью довериться своему чутью, опыту и мышечной памяти. Именно для этого, каждый опытный боец непрестанно тренируется, повторяет удары и блоки десятки тысяч раз.

В бою, когда ты оказался вне строя, как сейчас, помогает выжить лишь Фортуна и опыт. Ну и если с первой у меня зачастую бывали размолвки и недоразумения, то второго у меня было в избытке. 

Боковым зрением я уловил мелькнувший дротик, который метнул Тит. Снаряд пролетел на расстоянии фута от головы голой девки, стоящей на коленях и вонзился друиду в бедро, ближе к паху. Тело жреца согнуло пополам в приступе дикой боли. Тут же послышался хрип и еще одна фигура в капюшоне упала под ударом клинка Магнуса.

Не отвлекаясь на окружающих хаос, я летел на двух конвоиров. Нужно было их нейтрализовать, иначе всему конец. Моя интуиция подсказывала, что они были самыми опасными. 

Оба полуголых, изрисованных здоровяка бросились мне на встречу. В их глазах стояла такая ненависть, которой я не видел даже у жителей Карфагена, когда наш легион сокращал население проклятого города. Голые фанатики оскалили свои рты в диком вопле. Их бороды топорщились как у Пана, а мускулистые руки держали короткие испанские клинки, мало чем отличающиеся от обычного римского гладия как по форме, так и по смертоносности наносимых ран. 

Как я уже говорил, в свое время, бою на мечах меня учил димахер — обоерукий фехтовальщик. Те приемы, которые я усвоил на очень дорогих и признаюсь жестоких занятиях, мало годились для боя в строю. По большому счету, они для обычного легионера излишни. Простому вояке, чтобы выжить, требуется лишь навык дисциплины, выносливости, хладнокровия и умения далеко бросать пилум. Но мой отец (не иначе сами боги наделили его даром предвидения) настаивал именно на этом экзотическом опыте — опыте димахера. Это и помогло мне выжить на стене Карфагена, да и в других стычках с варварами, когда наш строй прорывали и начиналась лютая резня. 

Первый кельт, на мощной груди которого, сквозь жесткую щетину волос, виднелась искусно набитая фигура орла, попытался нанести колющий удар мне в лицо. Чуть повернув корпус, я взмахнул спатой, взрезав сухожилия на правом предплечье атакующего и тут же вонзил свой гладий в бороду второму полуголому фанатику. Кровь галла брызнула из сонной артерии мне на руку. На миг кожу обожгло горячей, удушливой, алой струей, хлынувшей из шеи кельта. Мой левый бок тут же пронзила боль. Перед смертью галл успел ударить меня клинком, но лезвие, скользнув по кольчуге, оставило на моем теле лишь царапину — метку моей удачи.

На поляне тем временем стоял вой, крики, ругань и стоны умирающих. Где-то в толпе сражался Тит. По-видимому, кельты еще не поняли, что их атаковали лишь двое. Они поддались панике, наверное, самые сильные их бойцы уже пали от наших ударов. Мы убили волков, остались лишь волчата.

Некоторые фигуры в серых плащах (судя по хрупким фигурам это были женщины) побежали в чащу, но основная масса осталась на поляне, пытаясь уничтожить осквернителей их незаконного празднества. Раненый в правую руку галл на миг упал на колени, ослепленный болью, но он быстро оправился. Кельт, схватив свой короткий меч левой рукой и попытался снизу проткнуть мне пах.

«Мерзкий ублюдок», — выругавшись, я быстро прижал ногой вооруженную руку галла. Далее я, резко рубанув спатой раскроил его мохнатую голову. Череп варвара хрустнул и в разные стороны полетели ошметки мозга и брызги крови.

Быстро развернувшись я взглянул на Магнуса. Тит стоял весь в крови, как Марс в битве с титанами. Афраний держал в правой руке гладий, а в левой длинный кинжал. Все его лицо и кольчуга были в крови, а глаза бешено сверкали. Вокруг него раскинув руки, в неестественных позах валялось человек пять или шесть. Только после этого я понял, что Фортуна нам улыбается и мы выживем в этой схватке. Тит размахнулся, метнув острый кинжал в плотную, невысокую фигуру, бегущую на него с коротким копьем, предназначенным для травли зверей в цирке.

Копейщик вскрикнул и захрипев упал, выронив копье. Рядом опять кто-то дико завизжал. На рефлексах я сделал длинный выпад и вонзил спату в живот нападающему. Острый длинный клинок вошел практически во всю длину. Молодая, рыжеволосая девушка, вооруженная коротким ножом сирийской работы, сама налетела на мой клинок. Ее глаза расширились, красивое лицо перекосила гримаса боли, а крик перешел в хрип.

Толкнув ногой мертвое тело я резко выдернул спату из трупа. После этого я понял — это победа.

На поляне в живых остались только я, Магнус, голая девка и корчившийся от боли друид.

Обнаженная рабыня, которая должна была быть принесена в жертву, лежала в грязи, обхватив колени руками. Ее худое, изрезанное тело била дрожь. Друид же, потеряв оленьи рога, да и свою харизму, корчился рядом и из его бедренной артерии вытекала жизнь.

У меня за спиной раздался нервный смех Магнуса. Обернувшись я увидел своего друга, сидевшего на трупе.

— Клянусь Янусом, мы сделали это, Марк, — пробормотал Тит и сплюнул кровь, — это была славная битва!

Мне вдруг стало плохо и встав на колено я стал блевать жгучей, густой жижей. Странно, ведь перед боем я никогда не ем. Пока мое нутро содрогалось в спазмах, в голове проносились образы только что произошедшей резни. 

Наконец мой желудок опустел и с чувством легкости в брюхе меня накрыла волна блаженства.

«Я жив. Слава богам. Жив. Жив. Слава Янусу», — нервные фразы проносились в голове, как свинцовые шарики, выпущенные из пращи велита.

Только теперь я понял, насколько была сумасбродной идея напасть на превосходящий нас по численности отряд кельтов.

«Кому и что я хочу доказать. Я все и всегда делал правильно. Никогда не бежал с поля боя. Почитал предков и римских богов», — не смотря на полную победу, в моей голове, как тараканы, опять забегали мрачные мысли.

Встав, я рукавом вытер лицо. На губах появился металлический привкус. Я совсем забыл, что мои руки опять по локоть в крови.

«Я игрушка богов. Я делаю то, что должен. Отец, узри мою победу», — после этих мыслей ко мне пришло холодное равнодушие и сожаление о том, что я опять выжил.

Распрямив спину до хруста, я задрал голову к небу, которое стало заметно хмуриться.

— Марс! Марс! — закричал я, подняв к небу окровавленные клинки, — посвящаю тебе эту кровь.

Послышался звук падающих капель холодного дождя. Небо в который раз отворило свои врата. Небеса опять оплакивали павших и выживших.

На поляне стояла гнетущая тишина. Только тяжелое дыхание умирающего друида, треск догорающего костра и шелест дождевых капель, бьющихся о пожухлую траву, нарушали покой убитых нами древо поклонников. 

Засунув клинки в ножны, я не торопясь направился к жрецу, которому, судя по вытекшей из него крови, недолго осталось служить лесным духам.

Проходя мимо обнаженной девки, которую кельты так и не успели порезать на ремни, я заметил, что она смотрит на меня во все глаза. В ее взгляде отражалась благодарность, смешанная со страхом.

Но она меня пока не интересовала. Мне был нужен друид.

Наконец я подошел к умирающему жрецу и присев на корточки стал всматриваться в искаженное болью лицо служителя опасного для устоев Республики культа.

Мутный взгляд друида сфокусировался на мне и он оскалился в страшной гримасе. Даже чувствуя приближение смерти жрец пытался сохранить лицо.

— Ты умрешь в жутких мучениях, проклятый римлянин, — зашептал бледными губами жрец, — вы все умрете, а ваших женщин будут насиловать на ваших трупах. Скоро придут орды и Рим перестанет существовать.

Наклонив голову, я смотрел на того, кого искал долгие годы. 

— Я, Марк Теренций Нерва, — представился я своему давнему недругу, — сын Гая Теренция Севера. Я и мой друг убили твоих людей и будем при любой возможности повторять данную процедуру.

— Теренций, — друид мерзко улыбнулся, — внук неудачника, погубившего свое войско, сын ненавистника кельтов. Ты умрешь также как твой отец.

Жрец попытался засмеяться, но силы стали покидать его и он лишь беззвучно открыл рот.

— Перед смертью твой отец молил о пощаде, как последний трус, — бледные губы друида скривились, — так будет с каждым, кто выступит против нас.

Волна ненависти стала туманить мой мозг. До боли сжав зубы, я присел на колено и что было сил ударил жреца в переносицу кулаком. Послышался чуть слышный хруст. Лицо друида скорчилось от боли. Он открыл рот и попытался завыть по-волчьи. Я ударил еще и еще. Зубы кельта хрустнули. Жрец стал давиться их обломками и кровавыми ошметками порванных губ. Продолжая наносить удар за ударом, я превращал лицо своего недруга в кусок отбитого мяса, пока не почувствовал, что он уже мертв, а костяшки моего правого кулака разбиты в кровь. Встав на другое колено, я продолжил выплескивать свою ненависть уже с помощью своего левого кулака. Перед моими глазами стояло лишь изодранное ударами лицо друида. Кожа на челюсти мертвеца сползла к уху вместе с бородой. Показалось голое мясо и лицевые кости.

— Нерва, остановись, он мертв, — сквозь шум в ушах я услышал голос Тита, — пожалей свои кулаки!

Голос Афрания немного отрезвил меня. Встав, я еще раз посмотрел на ненавистного мертвеца и достав гладий направился к голой девке.

Обнаженная рабыня, увидев, что я иду к ней с обнаженным клинком, сжалась еще больше. Как будто силясь превратиться в маленькую букашку, в ничто. Ее синее от холода тело забила крупная дрожь. 

— Злые духи, — громко начал я, встав над рабыней и занеся над ней гладий, — отдаю вам ваше. Мы боремся с людьми, а не с демонами. Не вредите нам и не лишайте нас удачи.

Глаза рабыни расширились от ужаса и из них хлынули слезы, чертя борозды на грязных щеках.

— Прошу Вас, господин, пощадите! — сквозь слезы зашептала девка. — Пощадите. Пощадите. Я хочу жить, не убивайте меня!

Перехватив гладий двумя руками, я уже хотел было вонзить его острое жало в горло жертве, которая лежала на спине подведя колени к животу. Ее руки были прижаты к небольшой груди с бледными маленькими сосками, как будто она стыдилась своей наготы. Рот рабыни был открыт в ужасе. Ее крик застрял в горле. От страха грядущей смерти она уже не могла произнести ни слова. Вдруг сильные руки обхватили меня и повалили на землю. 

— Ты совсем спятил, — шептал Тит, всеми силами пытаясь блокировать меня, — тебе мало трупов?!

— Пусти, идиот, — шипел я, силясь вырваться из медвежьих объятий Магнуса, — мне не нужны проблемы с проклятыми кельтскими демонами.

Афраний меня не слушал и мы некоторое время молча боролись друг с другом освещенные затухающим костром, среди окровавленных галльских трупов. Наконец силы кончились у обоих. Мои руки болели, а содранные костяшки жгло огнем. 

Странно, за все время нашей возни рабыня даже не попыталась сбежать и все также лежала в грязи, с ужасом ожидая развязки. У рабов цепи в головах.

— Слезь с меня уже, тупой осел, — сказал я выбившемуся из сил, но все еще державшему меня, Магнусу.

— Пообещай, что не зарежешь девку, — прошептал Тит.

Вздохнув, я оглядел место битвы. Везде были разбросаны мертвые тела. Некоторые лежали внахлест. Из тела друида торчал дротик, похожий на вставший член Пана. 

Меня вдруг накрыла волна безразличия. Не хотелось больше ничего, даже дышать. Мысли стали тяжелы, как колодки должника.

«Будь что будет, от судьбы не уйдешь», — подумал я с тоской.

— Хорошо, — прошептал я и Тит в изнеможении откатился в сторону, — хватит на сегодня трупов. Если демонам нужна кровь, то они сегодня получили ее сполна.

 

ГЛАВА VI. ЗЛЫЕ ДУХИ

 

Обыскав трупы и отрубив голову друиду, для подношения в храме Марса, мы направились в Рим. Шли мы не быстро. Усталость, пережитое напряжение и темнота давали о себе знать. Да еще и добыча. Знал бы я, что Афраний жаден, как сотня пунийцев, то лучше бы сжег все то, что Магнус себе загреб.

После битвы, я на свою беду милостиво разрешил Титу все найденное на кельтский трупах забрать себе. К слову Магнус был вновь принят мной на должность помощника эдила. Как следствие, спасенная рабыня, тихо пыхтя, несла всю добычу на себе, вплоть до оружия и обуви снятой с мертвых кельтов. 

— Домой не пойду, надо помыться сначала, — произнес Магнус и высморкавшись, вытер пальцы о рваную тунику невольницы, которая шла рядом, сгорбившись от тяжелой ноши, — весь в крови как жертвенный бык, жена увидит и в следующий раз волноваться будет.

— А когда от тебя за версту вином и шлюхами несет, то жена не волнуется? — спросил я с издевкой, подтянув тяжелый ремень. 

— А что ей переживать, — не заметив подвоха ответил Магнус, — в лупанариях друидов и этих сумасшедших древо поклонников нет.

Мне сразу на ум пришла обезображенная дубиной голова Сатурнина.

— Гней Клодий бедняга, так же думал, когда горбатых проституток пользовать пошел, — проворчал я.

— Я не Сатурнин, — самодовольно парировал Тит, — травой не балуюсь, вино в меру и с гладием даже в лупанарии не расстаюсь.

Мы на некоторое время замолчали. Все-таки Гней Клодий был нашим сослуживцем.

— Тут слухи ходят, — наконец нарушил молчание Тит, — что тогда, в кабаке, целью убийц был не ты.

— Продолжай, продолжай. Прям жажду услышать твою версию, — я начал раздражаться, ведь так приятно быть тем, к кому подсылают убийц влиятельные персоны, это добавляет славы и веса имени, — ты же все знаешь, все проститутки и беззубые членососы тебе информацию в уши льют.

Магнус покосившись на рабыню наклонился ко мне.

— Я слышал, это из-за весталки, — зашептал мне на ухо Тит, — у нее влиятельная семья, а у Сатурнина рот дырявый, как египетское решето для зерна.

Я задумался. Как бы ни было мне неприятно, но я был должен признать эту версию гибели Гнея Клодия более правдоподобной.

— Разберемся, — буркнул я, — в любом случае Сатурнин не останется не отмщенным.

После того, как мне вспомнился Гней я немного загрустил. Чего нельзя было сказать о Магнусе. Этого потянуло на разговоры.

Дорога до дома мне показалась вечной, так как рот у бывшего сигнифера по-видимому был создан для того чтобы жрать, орать песни и пить вино. Если же он этого не делает, то болтает. К слову, монологи Магнуса могли даже самого кроткого стоика вывести из себя и заставить взяться за нож.

В общем Тит мне всю плешь проел, по поводу того, какой я ненормальный и на сколько он, Тит Афраний Магнус, удачливый, смелый, сильный и красивый. 

Мне нечем было крыть его аргументы, так как Магнус отправил к Плутону шестерых сектантов, а я лишь пять. Да и если бы не он, то не шел бы я сейчас в свою инсулу, а плыл в лодке Харона с медными ассами на глазах.

Ну вот, мы и дома. Топчан, жаровня, большой сундук с оружием и нехитрой одеждой. Даже Магнус, не привыкший к роскоши и тот скорчил свою рожу, узрев спартанскую обстановку моего жилища.

— Понятно, почему ты все еще не женат, — съязвил Магнус присвистнув, — опасаешься, что твоя избранница увидев, насколько ты богат станет тянуть с тебя подарки?

— Вино там, — показал я Титу на каморку, служившую мне кухней, — мне надо прилечь. 

Афраний ничего не ответил, так как уже самозабвенно брякал на кухне посудой.

— Голову друида обсыпь солью, — приказал я рабыне и завалившись на топчан закрыл глаза, — теперь ты моя собственность, никто не смеет тебя трогать, бить и совокупляться с тобой без моего разрешения.

Перед тем, как улететь в царство Морфея я отметил, что рабыня, если ее отмыть и прилично одеть, довольно таки миловидна.

«Оставлю себе. Злые духи обойдутся трупами», — подумал я и провалился в сон.

— Изнасилуешь рабыню, лишу премии, — будучи брезгливым, я тут же поставил на вид Титу обязанность воздержаться от засовывания своего члена в мою собственность.

Услышав мои слова, по поводу того, что рабыню теперь нельзя, Магнус подавился вином и громко закашлял.

— Ээээ, — заныл Тит, — почему это нельзя.

— Потому что от нее будет Магнусом вонять, — пробормотал я засыпая, — а ты мне и так надоел.

Проснулся я под утро от густого храпа Магнуса, который спал прямо на полу, подстелив старую тунику. Дыхание Афрания было пропитано винными парами, а на его щетинистом лице засохла слюна, лесная грязь и капли крови.

Размяв шею, я взглянул в маленькое окно, выходящее во двор в сторону Тибра и храма Марса.

Солнце уже вышло из своей колыбели в садах Гесперид и освещало нехитрое убранство моей квартиры.

«А ведь я за нее не платил уже месяца три», — подумал я и улыбнулся.

Для владельцев доходных домов магистраты-арендаторы таких убогих инсул явление непривычное.

Сразу напротив моей спартанской кровати с матрасом, набитым соломой и застеленной серой, грубой простыней стоял бюст моего отца. Он даже теперь выглядел суровым, несгибаемым воякой, каким и должен быть настоящий римлянин. Ведь даже если колесо Фортуны не крутит в нужную тебе сторону, то всегда можно наслаждаться жуткими дарами ящика Пандоры, которые сыпятся на неудачников как из рога изобилия. За них по крайней мере не нужно расплачиваться страхом потерять свою сытую и счастливую жизнь. В бедности и неудачах тоже есть свои плюсы — ты готов умереть смертью храбреца не раздумывая, пока обласканные богатством и удачей счастливчики будут медлить. Все мы умрем, рано или поздно, а славная смерть в бою может сполна прославить мужчину, даже если при жизни он был мало кому известен. Ведь жизнь для пасынков Фортуны не является синекурой, а героическая гибель напротив, может возвысить их до героев древних легенд.

Сев на кровать, я помолился Юпитеру и Марсу, а потом плеснул кислого молока пенатам в миску.

Лучи Феба легли на изваяние моего отца и взор его гранитных глаз как будто смягчился. 

«Я отомстил за тебя, отец», — тихо прошептал я погладив каменную голову ладонью. Кровавые коросты на сбитых костяшках кулака потрескались и заныли, а в раненом боку закололо.

В памяти мелькнуло обезображенное лицо друида, которого я убил вчера. Оскаленные кости черепа и крупные зубы жреца. Он даже мертвый улыбался. Я помотал головой, отгоняя неприятные воспоминания. Утро нельзя начинать с таких мыслей. В конце концов дело сделано и сделано отлично.

Проспав почти всю ночь, я чувствовал себя почти счастливым. Давящая на грудь тоска стала исчезать. С этой божественной легкостью пришло ощущение, что в жизни еще есть место радости и надежде, что все будет как надо.

«Так, а где рабыня», — до меня стало доходить, что в квартире чего-то не хватает.

Будто в ответ на мой вопрос, за окном раздался женский визг. Переступив через безмятежно храпящего Магнуса, я быстро подошел к низкому окну и взглянув во двор увидел следующую картину.

Моя невольница, обхватив молодой дуб, истошно визжала, так как в нее вцепились трое молодых мужчин, мало похожих на квиритов. Один из них, смахивающий на северного варвара, но имевший холеное, безбородое лицо и серебряную серьгу в ухе, под шумок задрал подол девке и шарил там как у себя в кладовке. Другие двое скотоложцев пытались разжать пальцы рабыни и оторвать ее от дерева.

— Оставьте мою рабыню в покое, поганое отродье, — крикнул я наглецам, — она теперь собственность Марка Теренция Нервы, то есть моя.

Колоритное трио без разговоров отпустило девку, которая сразу, еще плотней прижалась к дереву и тихо заплакала.

— Мы клиенты Луция Валерия Флакка, — закричал владелец серьги скрестив руки на груди и широко расставив ноги, — и это его рабыня. На ней есть клеймо Валериев.

Предводитель маленькой шайки бесцеремонно задрал тунику рабыни и показал шрам, красовавшийся у нее на правом бедре.

Удостоверившись, что я увидел тавро на невольнице, холеный перегрин (так я его назвал про себя) опустил подол девки и плотоядно оскалился. Рабыня же посмотрела снизу-вверх на меня глазами полными ужаса.

— Не отдавайте меня, господин, — закричала сквозь слезы девка, — они опять продадут меня им.

— Рабыня сказала, — я не глядя пнул храпящего Афрания, — что она была продана и, как мне известно, продана друиду для отправления незаконных богослужений.

— Слово рабыни ничего не стоит, — холеный заулыбался еще наглее, — в конце концов, Луций Валерий Флакк претор. Зачем тебе проблемы, эдил?

Не дожидаясь моего ответа, троица опять набросилась на завопившую от ужаса рабыню.

Мне нужно было как-то выиграть время.

— Остановитесь, квириты, — крикнул я шайке, — я понимаю и ценю ваше рвение.

От такого уважительного обращения, банда грязных ублюдков прекратила насилие над невольницей. Назвав их квиритами, то есть гражданами Республики, я оказал им немалую честь, очень польстив их самолюбию. Этим перегринам, которым римское гражданство могло светить лишь тогда, когда они укусят свой локоть, одновременно пользуя себя в зад, мой тон показался достойным для продолжения беседы.

— Я не могу препятствовать вам, так как Валерии очень уважаемая фамилия, — продолжал я вещать с усердием демагога, — значит я должен вознаградить таких славных мужей, дабы сохранить лицо.

Холеный перегрин заулыбался как Пан, которому Венера только что пообещала свою норку. Ублюдку явно льстило то, что сам магистрат поет ему дифирамбы.

— Мы не откажемся от кувшина доброго вина, эдил, — крикнул холеный ковыряясь в зубах грязным пальцем.

Двое других, угрюмый бородатый брюнет, похожий на германца и рыжий щетинистый крепыш, скорее всего из цизальпийских галлов, были тоже явно обрадованы возможностью промочить горло.

— Что случилось, Марк? — Тит сидел на полу и тер заспанные глаза.

— За рабыней пришли, — крикнул я, на ходу хватая деревянный тренировочный меч, — она числится в семье претора Луция Валерия Флакка.

— Ну вот, — упавшим голосом пробубнил Тит, — а я ее даже не поимел. 

Не отвечая на ремарку Афрания, я уже выбегал в подъезд.

— Ты куда? — крикнул мне вслед Магнус.

Быстро спустившись во двор, я не останавливаясь пробежал расстояние, которое отделяло меня от ублюдков, желающих отобрать мой честно добытый в бою трофей.

Лицо холеного владельца серьги вытянулось от удивления, когда вместо вина я угостил его мощным ударом деревянного гладия. Удар пришелся размашистый, но резкий, похожий на пощечину. Гладий ударил плашмя по гладкой скуле прислужника семьи Валериев. От неожиданности старший клиентского отребья патрицианской семьи даже не успел подставить руку. 

— Что ты творишь, — послышался сзади крик тяжело дышащего Тита.

Но я, не обращая внимания на риторический вопрос Магнуса, продолжал избиение чужих слуг. Локтем, точно в ухо, я ударил кинувшегося на меня рыжего перегрина, похожего на галла. Боковым зрением я отметил, что Афраний с разбегу подхватывает германца, который был готов ударить меня в затылок. Тит поднимает чернобородого и начинает его крутить как на этрусской карусели. Германец дико кричит, а его борода топорщится как небритая промежность проститутки, пришедшей помыться в общественные термы в мужской день. Холеный вскакивает на ноги. В его глазах стоит досада от того, что его шлепают как раба. Быстро пригнув голову, я принимаю прямой удар кулаком чуть выше лба. Холеный скорчил рожу, так как голым кулаком не стоит даже пытаться пробить череп легионера. Германец в руках Магнуса продолжает орать как кабан на копье, но вот грузное бородатое тело улетает и с размаху встречается со статуей Геркулеса. Сколько себя помню, эта не очень искусно выполненная копия, всегда стояла в моем дворе. Раздается полу вскрик-полу визг, как будто свинью пнули в брюхо и северянин тихо скуля остается лежать под ногами статуи греческого полубога.

Холеный, тем временем встав в правильную стойку кулачного бойца, попытался ударить меня боковым в челюсть. Его глаза сверкнули жаждой мести, а открытый рот щегольнул рядами ровных белых зубов. 

Наверное, правду говорят главы семей. Прежней Республике приходит конец, раз какие-то перегрины, пусть и клиенты уважаемой патрицианской семьи, не боятся ударить римского магистрата.

Блокировав атакующую руку холеного, я что было сил припечатал его рукояткой деревянного гладия по зубам. Удар вышел короткий, но правильный. Так иногда бьют в бою, когда противник промахнулся и есть необходимость его пленить.

«Второй день считаю чужие зубы», — саркастическая мысль проносится в голове как молния. Раздается хруст некогда красивых и ровных зубов и тут же крик рыжего, которому Магнус, с садистским выражением лица, заламывает руку, сидя на нем как на брыкающемся баране.

— Ты пожалеешь, — чуть шепеляво пробубнил Холеный, валяясь в грязи у моих босых ног, — ты оскорбил семью Валериев, сумасшедший.

Рядом еще громче завопил рыжий. Его крик перешел в визг и тихое жалобное постанывание. Магнус, следуя выработанной привычке заправского борца, сломал галлу правую руку.

— Идем домой, — крикнул я рабыне, которая ошалело смотрела на расправу с ее обидчиками.

Вдруг невольница, подняв подол, метнулась куда-то в глубину двора. Мы с Титом переглянулись и Магнус, все так же сидя на рыжем галле, пожал плечами. Не прошло и минуты, как рабыня охая принесла большой глиняный кувшин, доверху наполненный водой.

— Я за водой ходила, господин, — виновато глядя под ноги ответила девка на мой вопросительный взгляд, — простите, но у Вас дома очень грязно.

Мы с Титом опять переглянулись. Было что-то комичное в данной ситуации. 

На небритом лице Магнуса появилась улыбка, которая становилась все шире и вот он уже ржет как конь. Глядя на него стал улыбаться и я. Как и мой покойный отец, я полагал, что в жизни всегда должно быть место для веселья.

 

ГЛАВА VII. ЛЮБОВЬ ТРАВАМИ НЕ ИЗЛЕЧИВАЕТСЯ

 

Я и Магнус сидели за столом на моей небольшой кухне и ели незатейливый завтрак. Лепешки, оливковое масло, немного рыбы и красное вино, которое мы пили не разбавленным, следуя старой армейской привычке. Рабыня, которую, как выяснилось, звали Ровена, то и дело наливала вино в кружку довольного Тита. В харчевне, на этот раз, мы завтракать не решились, так как гостей с вестями от оскорбленного претора Луция Валерия Флакка лучше ждать на своей территории. 

— Ну и что теперь делать будем? — спросил Магнус и громко икнул. — Ты же не думаешь, что злопамятный Флакк спустит это дело на тормозах?

«Пока я наделен полномочиями эдила, я не подсуден за любые преступления, но как только сниму тогу магистрата, меня затаскают по судам и никуда не денешься», — с тоской думал я, жуя политую пахучим оливковым маслом лепешку. 

— Может нужно было отдать рабыню, — сказал Магнус посмотрев на невольницу, — девка конечно хорошая, но все-таки, вряд ли она стоит того, чтобы так рисковать.

— Это мой трофей! — сказал я, чуть наклонившись, смотря в глаза Магнусу. — Никто не вправе забирать у меня мое! 

«Ты ненавидишь Флакка! Но рабыня — это не Ирена. Ее ты потерял и уже давно», — где-то в глубине души я услышал голос совести и мне стало не по себе. 

Магнус что-то говорил, но я его уже не слушал. В висках запульсировала кровь, а дышать стало тяжело. 

Сжав кулаки до хруста я встал и подойдя к бюсту отца, прижался лбом к холодному камню. Прохлада стала проникать в мозг и мои мысли прекратили свой лихорадочный бег. 

— Где голова? — спросил я рабыню. 

Ровена вздрогнула от неожиданности, но тут же спохватившись побежала в комнату и вскоре вернулась с деревянным ящиком в руках. 

Взяв ящик из рук невольницы, я поставил его на стол, сдвинув в сторону остатки завтрака и открыл крышку. В комнате остро повеяло смертью. 

Магнус с аппетитом жующий рыбу наклонился и с интересом заглянул в сундучок.

— Ммм, — промычал Тит, сплевывая рыбную косточку, — какой милашка.

Голова мертвеца, посыпанная солью, смотрелась как неудачный итог работы скульптора. 

— Может лучше пожарим, — Магнус не прекращал дурачиться, — прекрасная отбивная получилась, тем более солить уже не надо. 

— Сидишь дома и никуда не уходишь, — приказал я рабыне, — по нужде ходишь в чан. Дверь закрыть на засов и открывать только мне.

— Да, господин, — невольница чуть поклонилась, — и спасибо Вам, да благословят Вас боги. 

Что-то побудило меня взглянуть на рабыню повнимательней. За то время, пока невольница была у меня, она успела умыться и причесать волосы. От невзрачной замарашки не осталось и следа. 

— Собирайся, — я посмотрел на все еще жующего Магнуса, который уничтожил четверть моей провизии и треть винных запасов, — мы идем в храм. 

— Да куда тебя опять тащат фурии, — заворчал Тит, так как вина у меня было еще много и он не видел повода покидать мою кухню, — ты непоседлив как кавалерийская турма. Думаешь, как только ты принесешь этим проходимцам кусок друида, Флакк сразу забудет оскорбление, которое мы ему нанесли? 

— Этот дар Марсу вернет нам удачу, — я вставил гладий в ножны и подтянул пояс, — и отвратит гнев злых духов и месть людей. 

Магнус вздохнул и видя, что идти придется, как не крути, тоже взял свой клинок. 

Закинув голову друида в холщовый мешок, я молча протянул его Титу. Магнус хоть и скорчил рожу, но все же взял трофей. 

Наконец засов на двери моей инсулы был закрыт и уже через несколько минут мы были на узких улочках Авентина. 

До храма Марса от моего дома по прямой было не более тысячи футов, но извилистые переулки, среди малоэтажной, обшарпанной застройки, заставляли нас петлять, как змей пустынные дюны. 

Воздух переулков плебейского холма был пропитан запахами общественных уборных, тухлой рыбы, жареного мяса и выпекаемого хлеба. Прохожие почтительно расступались, завидя наши фигуры, а многие уважительно приветствовали, подняв в верх правую ладонь, признав во мне магистрата. По одежде попадавшихся мне на встречу прохожих, зачастую было сложно определить, кто перед тобой — раб или свободный. Только иностранцы, особенно с Востока, выделялись вычурными нарядами и спесивыми лицами. 

В глаза бросился один египтянин. Он в лавке покупал горячую лепешку, посыпанную сыром, мясом и овощами. Замысловатый балахон и парик из конского волоса делали его фигуру очень приметной, а накрашенные тушью глаза заставили Магнуса скривить и так недовольное лицо. 

— Ненавижу египтяшек, — Тит демонстративно сплюнул в лужу, — ненавижу их еще больше чем пунийцев. 

— Полагаю они сами себя терпеть не могу, раз красятся как женщины, — поддержал я ксенофобские высказывания Тита. 

«Рим — для римлян. Так говорил мне мой отец. Так говорил отец Магнуса и другие главы римских семей своим сыновьям. Только истинный римлянин понимает, насколько омерзительны варвары. Западные дикари у настоящего квирита вызывают ненависть, а восточные презрение. Мы, дети Республики, в каждом поколении испытываем на своей шкуре тяжесть военной службы. Даже удачливый Пирр — потомок великого Александра, пожалел, что связался с нами. А как были потрясены пунийцы, когда Рим за пару лет выставил целый флот, построив его с нуля. Мы не стали перенимать опыт морской войны у карфагенян. Мы не закидывали вражеские корабли снарядами и ядовитыми змеями. Мы просто сделали трапы и перейдя по ним резали перепуганных пунийских матросов как свиней. Да, мы сделали из морской битвы сухопутную. Римляне не играют по чужим правилам, они вводят свои», — я привычно размышлял на ходу, стараясь не наступить в собачье дерьмо. 

«Рим будет стоять вечно, пока традиции Республики будут соблюдаться неукоснительно», — продолжал я размышлять над судьбой вечного города, как вдруг вспомнил слова умирающего друида.

«Орды придут с севера и будут насиловать ваших женщин, на ваших неостывших трупах», — шептали синие губы кельта.

До храма Марса, который выделялся среди обшарпанных частных и доходных домов, как патриций среди плебеев, оставалось не более трехсот футов. Гранитная облицовка обители Бога войны была почти красной.

«Сейчас, когда Республика богата, Марс может позволить себе такую дорогую отделку своей цитадели. Когда изгнали последнего Тарквиния, храм Марса выглядел небогато, но тоже был красным как кровь, так как стены были терракотовыми. Сколько времени прошло. Из маленькой, но гордой общины Рим превратился в повелителя почти всей Ойкумены», — мысли о величии своей Родины не отпускали меня, хотя моя жизнь совсем другая, не такая славная как город, в котором я родился и вырос.

Вдоль улицы стали появляться ветераны и те, кто выдавал себя за ветеранов различных походов. Все эти жалкие остатки людей сидели на тряпье, промокшем от жидкой грязи. Многие, но не все, протягивали кружки и тарелки для милостыни. Идя вдоль них, я пристально всматривался в лица попрошаек, силясь разглядеть того самого, с желтыми глазами. Его не было нигде. 

Около обитых медью ворот храма уже стоял младший фламин и махал дымящимися палочками, окуривая обитель, дабы зловоние улицы не осквернило храмовые помещения, в которых временами бывает Бог ярости и победы. Рядом шел Тит, с равнодушием рассматривая протянутые емкости для денег. Он был из тех людей, которые никому ничего не дают просто так, но и сами ничего не просят. Могу поставить тысячу золотых денариев, что Магнус никогда не будет так унижаться. Да я и сам той же породы, просить — это не мое. Лучше на гладий броситься, чем унижать себя подачкой. Моя ладонь создана не для грязных медяков, а для приветствий друзей и оплеух врагам. 

Вдруг, прямо нам на встречу из-за поворота показался дорогой паланкин, который несли четверо мускулистых чернокожих невольника. Белая дорогая ткань роскошных носилок и такие же не дешевые туники рабов показывали, что его пассажир богат и влиятелен, а связываться с ним себе дороже. В этом и заключается польза дорогих вещей — они показатель социального статуса владельца. 

Мы с Магнусом почтительно посторонились, давая возможность норимону двигаться беспрепятственно. Но паланкин не проследовал мимо, он остановился подле нас. Белые матерчатые шторки откинулись и из носилок на меня взглянули зеленые глаза, которые часто мне снились и в Африке, и в Испании. 

— Здравствуй, Марк Теренций Нерва, — Ирена, патрицианка из рода Эмилиев, поправила свои темные волосы и взглянула на меня как бы с вызовом и одновременно с насмешкой. 

— Здравствуй, Ирена, — ответил я, стараясь сохранить спокойствие, хотя мое сердце заколотилось, как будто на меня летела турма нумидийских всадников, — не ожидал тебя увидеть в столь ранний час и в столь неподходящем месте. 

Магнус, немного замешкавшийся от неожиданности, почтительно кивнул знатной даме и деликатно отошел, дабы не мешать приватному разговору. 

Давно зная Ирену, я не переставал удивляться тому, как ей, в свои тридцать лет удается выглядеть юной девушкой. Она была красива, а сейчас выглядела просто великолепно. Род Эмилиев всегда славился красивыми женщинами и храбрыми мужчинами. Теренции и Эмилии, хоть и были сделаны из разного теста, но замес имели одинаковый. Мой двоюродный дед, в свою консульскую бытность, часто посещал деда Ирены, а иногда брал и моего отца с собой. Так и завязалась дружба между нашими родами. Когда Гай Теренций Варрон отправился в мир мертвых, мой отец не прекратил визиты к Эмилиям, а продолжил полезную дружбу непременно беря меня с собой. Мой старик был убежден, что необходимо впитывать в себя удачу других и общаться с теми, кто обласкан Фортуной.

«Сын, перед глазами всегда должны быть картины славы, побед и богатства. И тогда быть может, ты более не захочешь жить в нищете и бесчестии, а сделаешь все возможное, дабы приобрести почести и достаток», — говорил мне отец.

Так я и познакомился с ней — юной девушкой из знатной и влиятельной семьи оптиматов. Ни ее отец, ни мой, не знали, что юношеская привязанность перерастет в нечто большее. Если бы мой отец узнал, что я сорвал цветок ее девственности, то, наверное, в наказание продал бы меня в рабство на рудники. А если бы о нашей любви узнал отец Ирены… В общем, я тогда совершил преступление. Без разрешения отца девушки нарушил ее целомудрие. Я конечно был молод, мне тогда было восемнадцать, а ей и того меньше, но безусловно меня это не извиняет. 

Купидо метко выстрелил в мое сердце своей отравленной стрелой. Боги свидетели, стрелы этого маленького ублюдка намного опаснее, чем клинки египтян, которые они мажут своим дерьмом, дабы раны у врагов долго не заживали. Не знаю, чем смазывает жало своих стрел сын Марса и Венеры, но Юпитер свидетель, рана в моем сердце до сих пор гниет, хотя прошло уже почти пятнадцать лет с момента нашей разлуки. Перед моим отплытием в Африку она рыдала как ребенок, умоляя меня остаться с ней. Наивная, неужели она думала, что я упущу шанс прославить свою семью. Да и увенчанному лаврами легионеру намного легче стать мужем дочери богатого патриция. Хотя, о чем я, белое и красное вино не смешивают. Когда я вернулся, Ирена была уже замужем за подающим надежды тридцатипятилетним Луцием Валерием Флакком. Его рабов мы как раз и избили сегодня утром, тем самым нанеся ему оскорбление. Не знаю, что на меня нашло. Но в конце концом, почему этот осел в преторской тоге крадет у меня женщин.

«Ты сумасшедший», — голос совести опять начал свои нравоучения, — «по праву квиритов, которые уже больше двух столетий выбиты на медных досках и выставлены на обозрения таким тупицам как ты, это его рабыня, которую ты по сути, получается украл. Мало того, в нарушении всех принципов ты нарушил девственность чужой дочери, которая стала законной женой Флакка. Почему ты, идиот помешанный на славе, полагаешь, что все должно достаться тебе?».

Воспоминания и монолог надоедливой совести пролетели в моей голове как снаряд баллисты. 

— Как говорят софисты, — патрицианка подняла свою правую, накрашенную бровь, — не место красит человека, а человек место. 

— Некоторые места настолько отвратительны, — парировал я, — что даже боги бессильны сделать их хоть немного привлекательней. 

— А ты ничуть не изменился, Марк, — взгляд Ирены стал немного туманен, как будто она перебирала в голове воспоминания, тщательно фильтруя их и выкидывая не слишком удобные в утиль, — все такой же. 

— Какой? — меня начинал раздражать пустой диалог с той, вид которой опять причинял мне боль. 

Ирена опустила глаза и стала теребить свой шелковый носовой платок. Она отвыкла от резкости, которая свойственна ветеранам и выходцам из плебеев. 

— Если мое общение в тягость тебе, эдил Фабианской трибы, — она поджала губы, — то я могу удалиться. 

Мне стало неловко, от того, что я так резок со старыми знакомыми. В конце концов, Ирена не виновата в том, что она дочь богатого патриция, а я бедный плебей. Не она выбирает себе мужа, а ее отец. 

— Прошу меня простить, — я чуть смягчил тон, — у меня и моего друга была трудная ночь и не простое утро. 

— Нас с мужем пригласил к себе на обед великий понтифик, — Ирена улыбнулось, усталой и загадочной улыбкой, — но у моего супруга Луция возникли дела и я решила прогуляться. 

— Прости, Ирена, — сказал я, глядя в лицо той, которую когда-то любил, — но меня ждет фламин. 

Взглянув последний раз на красивое лицо патрицианки, я как будто хотел запомнить каждый ее локон волос, изгиб бровей и взмах ресниц. Ирена все поняла и подняла подбородок показав свою шею. Она как будто наслаждалась моим вниманием и моими страданиями. Сжав губы я уже собрался уходить. Это был не разговор, а пытка для меня. Стрела Купидо плотно сидела в моем сердце, а Ирена как будто специально расшатывала ее, причиняя мне адские муки.

— Возьми это, — она вдруг протянула мне маленький свиток из тонкого пергамента, который, по-видимому, делали из человеческой кожи. 

Находясь словно в ступоре, я взял послание, на секунду ощутив тепло ее пальцев. Шторки паланкина задернулись и дорогая конструкция удалилась в сторону Палатина. Некоторое время я стоял, держа в руках послание и смотрел, как теряется в толпе белый силуэт норимона. 

— Да ты сердцеед, Нерва, — Магнус ехидно присвистнул, держа под мышкой мешок с головой друида, — то-то я смотрю ты шлюх особо не жалуешь. 

 

Тит подошел к стене дома и стал неторопливо мочиться на стену. 

— Если бы мне патрицианки записочки писали, — продолжал Магнус, не переставая справлять нужду на стену, — я бы тоже этих замарашек из лупанариев не пользовал.

— Мне вот интересно, — меня взяла злость из-за ситуации, — ты, когда говоришь, то вообще думаешь? Хотя, о чем это я? Думать — это не твое. 

Магнус потряс членом, стряхивая последние капли утреннего вина и заправив подштанники поправил тунику. 

— Да ты прав, только идиот останется другом человеку, который сошел с ума, — Магнус грустно улыбнулся, — мало того, что ты избил рабов Флакка, так еще и крутишь шашни с его женой. 

— Ты многого не знаешь, — отрезал я. 

— За то я много повидал, — парировал Тит, — она течет от тебя, как Европа по быку! 

— Хватит, — оборвал я Магнуса, — не богохульствуй.

Сердце продолжало отбивать дробь и подавив желание тут же прочитать послание патрицианки я положил записку за пазуху. Из головы все никак не выходил взгляд Ирены. 

«Будь я проклят. Amor non est medicabilis herbis (любовь травами не излечивается)», — подумал я и решительно зашагал к воротам храма.

 

ГЛАВА VIII. МИНУЯ НАС ФОРТУНА 

ВЕРШИТ ДЕЛА

 

— Нерва, — Магнус громко высморкался в пальцы и тут же размазал свои сопли о стену с осыпающейся штукатуркой, — ну это же нам должны были заплатить за то, что мы принесли голову этого галльского пройдохи! 

Проигнорировав очередное гневное высказывание своего помощника, я продолжал двигаться вперед, то и дело обходя большие мутные лужи, кучи отбросов и дерьма, в изобилии разбросанных в узких улочках плебейского холма. Тит ворчал уже, наверное, полчаса. Он начал бубнить как старая бабка, как только мы вышли из храма и все еще не устал возмущаться алчности фламинов. 

— Сколько ты заплатил этому кастрированному индюку за то, что мы принесли ему жертву, — в глазах у Афрания стояла такая досада, как будто он был наследником Аттала и наблюдал, как алчные римские чиновники считают пергамское наследство.

— Мы не ему принесли жертву, идиот, — парировал я своего жадного друга, — мы принесли жертву Марсу! 

— Ага, Марсу, — Тит поставил на ступеньку грязный сандалил и стал самозабвенно скоблить подошву калиги, к которой, судя по запаху, прилипло дерьмо, — да хоть Венере, клянусь ее дуплом. Почему мы еще и заплатили за то, что принесли жертву?

— Потому что лицо обезображено и нет возможности опознать ее владельца, — терпеливо, как ребенку ответил я, — поэтому и пришлось заплатить пятьдесят сестерций. Ну сам подумай, если так не делать, то каждый будет таскать в храм куски мертвых, бесхозных покойников, выдавая их за друидов и других религиозных преступников. 

— Будь прокляты эти процедуры, которые обирают храбрецов, — смирившись буркнул Афраний накидывая капюшон, — клянусь Юпитером, почему бы не общаться с богами напрямую. 

— Потому что боги не захотят разговаривать с таким скрягой как ты, — шутливо ответил я, оценивая расстояние, которое нам еще нужно было пройти до дома верховного понтифика. 

Как только мы вышли из храма Марса, нас догнал младший фламин и передал, что нас с Магнусом пригласил к себе на обед сам великий понтифик Публий Корнелий Сципион Назика. Лидер оптиматов был впечатлен резней, которую мы учинили с Афранием в лесу. Верховный жрец, хотел лично послушать и посмотреть на героев, которые так старательно искореняют врагов Рима и самого Бога войны. 

«Во истину, сегодня день неожиданных встреч», — думал я, ощущая за пазухой небольшой свиток с посланием от Ирены. 

— Нерва, ты оглох? — послышался как будто издалека голос Тита. 

— Замолчи ты хоть на минуту, — я опять стал раздражаться, так как Магнус прервал мои размышления, — ты вот уже час рот не закрываешь!

— Давно тебя хотел спросить, — Тит, проигнорировав мой раздражительный тон, бесцеремонно продолжил засыпать меня вопросами, — как погиб твой отец? 

— Его убили галлы, — отрезал я и накинул капюшон, так как заморосил мелкий противный дождь. 

-Ты уже говорил, — теперь стал раздражаться Магнус, — я твой друг в конце концов! 

Афраний был порядком расстроен потерей пятидесяти сестерций и утомительной дорогой на Палатин. Все его тело кричало, что подземный мир просто рай, в сравнении с миром живых, где царит несправедливость, а жизнь помощника эдила сопряжена с невыносимыми муками и обидными расходами. 

— Хорошо, — согласился я, — я расскажу тебе как погиб мой отец. Только обещай, что после этого ты заткнешься и будешь помалкивать, пока мы не доберемся до дома понтифика. 

Магнус радостно закивал и достав сушеные тыквенные семена приготовился насладиться рассказом.

— Мой отец, да упокоится его душа в царстве Плутона, был храбрым центурионом и честным гражданином, — начал я свой рассказ. — Он всю свою жизнь посвятил Республике, моему воспитанию и прославлению нашего увядающего рода. На общественных началах он взялся бороться с засильем галлов-перегринов на рынках и кабаках Авентина. Мой отец, будучи помощником квестора, боролся также и с пропагандой древо поклонников друидов, которую они вели среди рабов кельтов. В это время я был в составе легиона в Испании. Мы тогда подавляли мятеж кельтиберов и я не мог помочь своему отцу в его благородных и общественно полезных делах. 

— Ну и что дальше? — спросил нетерпеливый Тит. 

— Ничего, — ответил я, с удовлетворением понимая, что разговор помог нам скрасить дорогу до ворот скромного дома великого понтифика, — его вскоре нашли убитым. По всей видимости на него напали четверо или пятеро профессиональных убийц. Моего отца обнаружили в луже собственной крови, в трех шагах от доходного дома, в котором он снимал квартиру. 

— Так может это не галлы? — спросил Магнус почесывая небритый подбородок, на который налипла шелуха от тыквенных семян. 

Все говорило о том, что Тит разочарован моим скупым рассказом. Но увы, жизнь достаточно прозаична и не похожа на красивые легенды о героях и поверженных чудовищах. 

— А кто? — я с вызовом посмотрел в глаза Магнусу. 

— Все, все, -Тит примирительно развел руками, — что ты такой нервный, Марк? 

— Ты любого выведешь из себя, — ответил я, громко ударив несколько раз висящим на цепочке деревянным молотком, в обитые железом ворота дома главы оптиматов.

— А вдруг это ловушка, — зашептал Тит, с недоверием оглядывая внушительные ворота, в которые я только что постучал. 

Будто отвечая на вопрос Магнуса ворота со скрипом отворились и лысый раб в чистой серой тунике с медной табличкой на груди смерил нас презрительным взглядом. 

— Я эдил Фабианской трибы, Марк Теренций Нерва — представился я и указал на Тита, — а это мой помощник, Тит Афраний Магнус. Великий понтифик пригласил нас на обед. 

Лицо раба вытянулось от удивления и его презрительный взгляд сменило подобострастие, смешанное со страхом. 

— Мир вам, граждане, — привратник поклонился и впустил нас в тесный, крытый дворик с небольшим бассейном с рыбками, который был искусно выложен греческой мозаикой, — Публий Корнелий Сципион Назика с нетерпением ждет вашего прихода. Прошу вас оставить оружие и следовать за мной.

Раб показал на резной стеллаж, где лежало несколько гладиев и пара острых греческих кинжалов.

В глазах Магнуса стояла тоска, когда он расставался со своим мечом. Признаюсь, я тоже не испытывал радости остаться безоружным. Привычка носить клинок накладывает свой отпечаток. Без оружия чувствуешь себя голым. 

Мы проследовали через украшенный фресками коридор виллы. Вдоль стен стояли бюсты предков семьи Сциопиона, а на самих стенах висели посмертные маски родственников понтифика. Увидев величественный ряд героев, запечатленных в камне, меня охватило сожаление, что моей семье особо хвастаться не чем. Магнус же отнесся равнодушно к выставке скульптур, прославлявших семью Корнелиев. Наконец мы вошли в просторный обеденный зал, где за богато накрытым столом возлежал сам понтифик в белоснежной тоге с толстой красной сенаторской каймой. Это был толстый, крепко сбитый мужчина пятидесяти лет. Волевой подбородок и скулы, заплывшие жиром, выдавали в нем потомка знатных семей. Его когда-то густая шевелюра поредела, а глаза выдавали искушенного в интригах и политической борьбе человека. Он был один, если не считать смуглого мальчика-раба, который стоял подле него. 

Увидев нас Назика оживился и встав с ложа пошел нам на встречу раскрыв руки, как будто мы были его старые друзья. 

— Хвала Юпитеру, Марсу и Квирину, рад тебя видеть, Марк Теренций Нерва, — Назика радушно пожал мне руку, — твой отец гордился бы тобой. 

— И тебе доброго здоровья, великий понтифик, — ответил я, несколько обескураженный тем, что глава нобилей так радушен с мелкой плебейской сошкой, коей я являлся. 

Назика не обделил вниманием и Магнуса, поздоровавшись и с ним. 

Не прошло и нескольких минут, как мы уже возлежали за столом и понтифик потягивая вино слушал, как мы с Афранием боролись с незаконным культом друидов в том лесу, наматывая их кишки на стальные жала своих клинков. 

После скупого рассказа о резне (я не философ и не мастер витиеватых рассказов), глаза понтифика заблестели и он стал расспрашивать подробности. 

— Это потрясающе, славный сын рода Теренциев, — пробасил Назика вытерев жирные руки о курчавые волосы мальчика-раба, — но как ты обнаружил место их незаконного празднества? 

Мы с Магнусом переглянулись, уж очень не хотелось нам рассказывать о методе сыска, который мы с ним практиковали весь этот январь, замучив тридцать пять рабов и перегринов кельтского происхождения. За столом повисло неловкое молчание. Вдруг в обеденном зале появился лысый раб-привратник. 

— Прибыл претор Луций Валерий Флакк, со своей супругой, — продекларировал привратник. 

Магнус от неожиданности подавился вином, а в моей голове забегали тревожные мысли. 

«Мда, этого еще не хватало», — подумал я, готовясь к худшему. 

Я совсем забыл, что мне несколько часов назад говорила Ирена. Она тоже была приглашена на обед к понтифику вместе с супругом. Супругом, которого я серьезно оскорбил, избив сегодня утром его слуг и незаконно удерживал его рабыню. 

«Supra nos Fortuna negotia curat (минуя нас Фортуна вершит дела)» — подумал я и приготовился расхлебывать кашу, которую сам и заварил.

ГЛАВА IX. ПУСТЫЕ СЛОВА – БОЛЬШИЕ НЕПРИЯТНОСТИ

 

Понтифик не стал вставать с ложа, а был как будто разочарован тем, что рассказ о ходе нашей операции по искоренению культа друидов откладывается. Хотя принцип — «ласкай чужих жен, свои и так никуда не денутся» никто не отменял. 

В обеденный зал претор Луций Валерий Флакк вошел первый. Его раздражение чувствовалось даже на расстоянии. 

— Приветствую тебя, потомок славного рода Сципионов, — громко продекламировал Флакк, подняв в руку, — ты представляешь, Публий, эти плебейские выродки украли мою рабыню и избили моих слуг. 

Сказав эти слова, он вдруг увидел меня с Магнусом, лежащих за одним столом с понтификом. В обеденном зале повисла тишина, которую, наверное, можно было резать ножом. Следом в помещение вошла Ирена, которая слегка придерживала подол красного платья из китайского шелка, усеянного бисером. 

— Будь я проклят, — пробормотал обескураженный Флакк. 

Не имею понятия, специально ли Назика спланировал нашу с Флакком встречу, либо это вышло случайно. Думаю, что понтифик все знал, в том числе и о стычке, которая произошла во дворе доходного дома, где я жил. 

— Приветствую тебя, мой друг, — Назика радушно улыбнулся и широким жестом показал на свободные места, — и тебя прекрасная Ирена, располагайтесь и чувствуйте себя как дома. 

Не знаю, кто был больше удивлен нашим с Титом присутствием на обеде у понтифика — Флакк или Ирена, которая всегда могла надеть маску безразличия на свое лицо, чем не преминула воспользоваться. Претор же не смог сделать свою патрицианскую рожу проще и ложась на свободное место около Тита сверлил меня взглядом полным ненависти. Ирена расположилась около мужа и даже не смотрела в мою сторону, хотя я чувствовал ее любопытство, которое размером не уступало Сцилле. 

В гнетущей тишине рабы, прислуживающие за столом, разлили дорогое вино по серебряным бокалам. Все лежащие за столом молчали. Флакк злился. Ирена держала на лице маску равнодушия. Тит пил вино, пытаясь спрятать свою физиономию за улыбкой довольного жизнью обывателя. На лице же великого понтифика нельзя было прочитать ничего. 

— Ну, позволь мне представить тебе, Луций, и тебе Ирена, — обратился к супружеской чете Назика, — моих гостей. 

Ирена взглянула на меня и быстро отвела глаза в сторону. Флакк же, так и не посмотрел на нас с Магнусом, молча выпил вина из красивого серебряного кубка.

— Это эдил Фабианской трибы Марк Теренций Нерва и его помощник Тит Афраний Магнус, — Назика указал жестом сначала на меня, а потом на Тита, — а это претор Луций Валерий Флакк и его красавица жена Ирена.

Магнус и я вежливо кивнули сначала Флакку, потом Ирене. В глазах женщины мелькнула насмешка. Флакк, не ответил на приветствие и сидел с каменным лицом. 

— Ну, прошу тебя, Марк Теренций, — понтифик не мог скрыть своего нетерпения, — продолжай свой увлекательный рассказ. 

Постепенно я стал понимать, насколько жизнь знатных и богатых патрициев является пресной, хотя они не испытывают недостатка в дорогих пряностях. В глазах этого зрелого и искушенного жизнью мужчины мелькал юноша, который жаждал приключений. 

Мало кто из вас представляет, насколько тяжело бремя потомка знатного рода. Ты уже не принадлежишь себе, так как за тобой стоят деяния твоих предков. Ты не имеешь права ошибаться и рисковать именем своей фамилии. Тебе все время приходится жить в напряжении и нет возможности пуститься в авантюру. В частности, ты не можешь уйти в лес и убивать религиозных преступников, так как твоя жизнь имеет большую цену и от тебя зависят многие. У знатного, влиятельного патриция нет возможности изваляться в грязи, как у меня или Магнуса, а если и получится, то отмыться будет не просто.

— В общем мы с середины декабря, вместе с Магнусом ловили и пытали подозрительных рабов и перегринов кельтского происхождения, — продолжил я свой рассказ, я не хотел лгать верховному понтифику и говорил все как есть, — на тридцать пятом кельте нам повезло и он под пытками все рассказал. Для того, чтобы скрыть процедуру дознания и не спугнуть религиозных преступников нам пришлось убить всех допрашиваемых.

— Но это же преступление! — Флакк взглянул на меня как коршун. — Ты не имел права причинять имущественный вред владельцам этих рабов и тем более пытать и убивать перегринов, которые являются клиентами знатных римских семей. 

— Оставь в покое моих гостей, Луций, — одернул претора Назика, — мы сейчас за столом, а не на суде. Как верховный понтифик и знаток сакральных законов и римского права, — начал понтифик привычным властным басом, — я скажу, что эдил, нарушил законы, преследуя благую для Рима цель! 

Лидер оптиматов поднял вверх указательный палец и обвел взглядом всех, кто был за столом. 

— Скажи мне, претор, — обратился понтифик к Флакку, — что важнее для Рима — жизнь жалких рабов и иностранцев, которые нас ненавидят, или процветание римских национальных богов? Несомненно, Нерва нарушил права собственности и гостеприимства. Но, как эксперт права квиритов скажу: не является преступлением нарушение права, если виновный в этих деяниях защищал более важные интересы Республики. Ну, а что стоит на первом месте — право собственности и неприкосновенность иностранцев или религиозная чистота римских нравов? Безусловно, действия эдила оправданы, так как он действовал во благо Рима, а значит во благо всех нас. 

Флакк понял, к чему клонит понтифик и надувшись молчал. Ирена вообще, делала вид, что ничего такого и не происходит. Было впечатление, что патрицианка в данный момент вообще одна. Магнус же, как только понтифик начал нашу с ним апологию, даже пить перестал. Он лежал и ловил каждое слово Назики. Определенно, простоватый Тит проникся к патрицию, так как не слишком искушен в интригах и не знает, насколько аристократы могут быть коварны. 

— Квириты размякли, — продолжил понтифик, — они забыли, что такое настоящий римлянин и как он должен себя вести среди этого пришлого сброда. 

— Ну, а что мне делать, — раздраженно ответил Флакк, — если придут люди, они придут с исками, а я как добропорядочный гражданин и честный судья не могу лгать по поводу судьбы их собственности и клиентов. Ведь эдил и его помощник виновны и как только закончится срок полномочий этого магистрата, то я удовлетворю все иски, направленные против этих палачей. 

— Дабы избежать скандала с потерпевшими, храмовая казна все оплатит, — стукнул кубком о стол понтифик, — они, эти храбрецы, вдвоем одолели десятки скрытых врагов Республики. Клянусь, они любимцы Марса и достойны всяческих похвал, а не исков, которые стряпают за деньги софисты, нахватавшиеся основ юриспруденции.

— Как скажешь, Назика, — продолжил, Флакк, — но этот эдил, кроме всего прочего, украл у меня рабыню и избил моих рабов. 

«И трахал твою жену», — мысленно добавил я. 

Назика посмотрел в мою сторону, ожидая что же я отвечу. 

— Рабыня, которую кельты хотели зарезать в честь своего праздника, — начал я, отметив, что при упоминании невольницы глаза Ирены, сверкнули, — осталась жива и я по праву оккупации и трофея забрал ее себе. 

Флакк скривил губы и уже хотел то ли выругаться, то ли плеснуть в меня вином от злости, но его опередил Назика. 

— За эту рабыню ты также получишь возмещение из храмовой казны, — понтифик довольно улыбнулся, — ну, а сейчас дорогие гости, прошу приступить к трапезе. 

Должен признать, все что произошло, не укладывалось в моей голове. Будучи из плебейского рода, я привык с настороженностью относиться к патрициям. А уж лидеры оптиматов в моем воображении представлялись этакими кровопийцами, которые презирают низшие сословия. В целом я был обескуражен и приятно удивлен, тем, что наконец-то Республика, в лице понтифика, оценила мой труд.

Весь обед мы провели за дружеской беседой. Должность верховного жреца Юпитера, Марса и Квирина не мешала Назике шутить и искренне смеяться над грубоватыми шутками Тита. Магнус вообще почувствовал себя как рыба в воде и его рот вообще не закрывался. Ирена, чуть навеселе, смеялась, показывая свои белые как жемчуг зубы. Только Флакк был по-прежнему мрачен. Он не ожидал, что такое отребье как мы, получит такую мощную протекцию со стороны Публия Корнелия Сципиона. 

-… когда эти грязные испанские псы прорвали наш строй, — травил очередную байку Магнус, — я подумал, что это конец. У меня в левой руке сигнум, в правой гладий, а на плече сумка с серебром центурии. Вокруг трупы, кровь, крики этих бородатых выродков. Наша центурия дрогнула, а центуриона убили на моих глазах трое или четверо кельтиберов. Ну думаю, вот и пришел тебе конец Тит Афраний Магнус. Жаль только, что казна отряда достанется этим псам. 

Магнус пригубил вина и все, в том числе и Флакк, стали с интересом слушать простую, но увлекательную историю бывшего сигнифера.

— В общем приготовился я к смерти, — продолжил повествование Магнус, — бежать, чтобы попасть на децимацию — это не мое. Да и не привык я бегать, клянусь Марсом. Вижу, прет на меня, наверное, дюжина варваров. Их лица искажены злобой, в руках у них разномастное оружие — длинные кельтские клинки, короткие копья, устрашающие секиры, которые могу срубить голову даже быку. 

Афраний затих, наслаждаясь моментом и положив в рот кусочек жареной баранины неторопливо пожевал его, запив глотком вина. Все затаив дыхание слушали рассказ простого легионера. Для патрициев, которые редко бывают на передовой, а если и служат, то лишь при штабе или в крайнем случае в кавалерии, рассказ о резне был в диковинку. 

— Тут откуда не возьмись появляется Марк, — Тит кивнул в мою сторону, — весь в крови, как будто был на жертвоприношении, шлема нет, щита нет, а в руках неизменные гладий и спата. Он врубился в их толпу, как волк в стадо овец. Только и видно было, как летит варварская требуха в разные стороны. Ну, а потом пришла подмога и парни, сформировав каре, закидали пилумами всех этих испанских свиней. Марка тогда серьезно ранило, всей центурией выхаживали нашего опциона. 

— Увлекательный рассказ, клянусь Марсом! Ты Магнус и ты Нерва, отличные легионеры и хорошие граждане, — резюмировал довольный Назика.

Флакк же сморщился, Ирена искоса глянула в мою сторону, а я выругался про себя, так как не любил, когда на моей персоне заостряют внимание.

— Благодарю за похвалу, великий понтифик, — ответил я, — мой друг немного преувеличивает. В той ватаге, которая хотела захватить сигнум, варваров было не десять, а всего семеро.

— Пустяки, — Назика, уже чуть пьяный поднял бокал, — хочу выпить за всех славных легионеров, которые заложили фундамент величия Республики. Слава Янусу!

— Слава Юпитеру! — поднял бокал раскрасневшийся Магнус. 

— Слава Квирину! — подхватил Флакк. 

— Слава Марсу! — вставил и я свои пять ассов. 

— Слава Юноне! — тихо прошептала Ирена, покосившись на меня. 

Общее настроение компании после увлекательных рассказов Магнуса улучшилось. Да и выпитое цикубское вино, с отличной, отнюдь не вычурной, но вкусной едой, располагало к этому. 

В самый разгар веселья в обеденный зал опять вошел лысый привратник и аккуратно подойдя к понтифику что-то зашептал ему на ухо. 

— Друзья, — крикнул понтифик, у которого от веселья лицо было красным, как после терм, — не хотите ли посмотреть каких бойцов мне привез мой знакомый ланиста?

Все одобрительно закивали, ведь кровавые развлечения — это страсть римлян, тем более, когда льется не своя кровь, а чужая.

Всей веселой компанией, мы выдвинулись поглазеть на живой товар, которым решил похвастаться Назика. Неудовольствие выразила лишь Ирена, сославшись на то, что не любит гладиаторские бои, как и самих бойцов. Пройдя несколько помещений, мы оказались в просторном внутреннем дворе, оборудованном для проведения одиночных боев. Назика, хоть он это и не афишировал, был просто одержим гладиаторскими поединками и был большой знаток боев любого вида, с оружием и без. 

Наконец выйдя на свежий, чуть сырой воздух, нашему взору предстали пятеро крепких бойцов, которых сопровождал невысокий грек, лет сорока, с цепким взглядом, курчавой черной бородой и светлой кожей. Это был ланиста, который поставлял самый дефицитный товар, естественно по заоблачным ценам. Он также владел информацией, которая помогала делать правильные ставки. Он был в курсе того, какой гладиатор страдает от запоров, а какой перед боем устал от шлюх и т.д. и т.п. В целом человек нужный до крайности, в особенности если ты делаешь ставки и весьма крупные. 

Поздоровавшись с ланистой Назика стал ходить вдоль строя бойцов и ощупывать их как лошадей. Понтифик заглядывал рабам в рот и смотрел зубы, щупал мускулы. Рядом все время находился противный грек и подобострастно делал какие-то замечания и кидал похвальбы в отношении навыков и умений своих гладиаторов, которых, я уверен, продавал Назике по конским ценам. 

Мне ланиста сразу не понравился. Не люблю я этих паразитов, которые наживаются на более молодых и сильных, отправляя их на смерть. Да и вообще, мое настроение стало портиться. Эскулапы, про такие перепады морального состояния, обычно говорят, что в душу человека заглянул Плутон. 

— Вот, этот кулачный боец, — быстро заговорил работорговец, — просто Геракл, он поистине титан данного вида единоборств! 

Видя, что понтифик заинтересованно стал тереть подбородок, осматривая рослого и широкоплечего бойца, ланиста решил подбросить дров в костер желаний верховного жреца. 

— Может римляне и величайшие солдаты Ойкумены, — продолжал нахваливать гладиатора грек, — но ни один легионер не сравнится с Аристодемом, если будет безоружным. 

Действительно, кулачный боец, которого хвалил противный грек, внушал уважение своими пропорциями и длинными, мускулистыми руками. Красивое, безбородое лицо бойца и голубые глаза выдавали в нем фракийца. Портила внешний вид лишь кривая переносица и поломанные уши. 

— Фракиец Аристодем, — продолжал нахваливать своего фаворита ланиста, — с детства выступает в греческом стиле и ему нет равных среди кулачных бойцов. 

Назика любил именно греческий кулачный бой, а не входивший в моду римский, где бойцы надевали на кулаки свинцовые перчатки. Понтифику нравилась та быстрота и грация греческого стиля, где бойцы обременяли свои кулаки лишь перчатками из сыромятной кожи. Да и использовать данных бойцов можно было много раз, в отличие от тех гладиаторов, которые калечили друг друга тяжелыми свинцовыми накладками.

— Клянусь Марсом, — Тит совсем попутал берега, но ему простительно, в кои-то веке он в центре внимания у патрициев, да еще у каких, — это звучит как оскорбление! 

Назика, обернулся и с непониманием уставился на криво улыбающегося Магнуса. 

— Пусть твой Аристодем сразится со мной, — Магнус обратился с растерявшемуся ланисте, — никто тебя не тянул за длинный язык! 

Ланиста посмотрел на понтифика, как бы ища защиты. Но у потомка Сципиона уже забурлила в крови жажда ставок и риска. 

— Ты сказал, — Магнус ткнул пальцем в грудь ланисте, — что твой Аристодем уложит любого легионера, если у того в руках не будет оружия! 

Флакк и Назика одобрительно закивали, соглашаясь с Магнусом. Как говорится — еt semel emissum volat irrevocabile verbum (и едва ты его произнес, улетает невозвратное слово). 

— Но, господин, — ланиста забеспокоился, — товар еще не куплен! 

— И не будет куплен, — понтифик нахмурил брови, — как ты смеешь говорить такие слова? Это тянет на оскорбление величия римского народа!

— Простите, господин, — ланиста поклонился понтифику, — я не хотел оскорбить квиритов, но Аристодем мастер своего дела. Я переживаю за вашего гостя, который, наверное, не понимает ситуации из-за веселого настроения, и за руки своего бойца! 

Дернув за рукав Магнуса я пытался его немного привести в чувства. Тит конечно не мальчик для битья, а его внушительная, чуть полноватая фигура многих успокаивала лишь одним видом, но в сравнении с Аристодемом, Афраний выглядел очень скромно.

— Несите кожаные перчатки, — не обращая на меня внимание крикнул Тит, — я покажу этим перегринам с их вшивыми бородами, как оскорблять римских солдат! 

Ланиста растерянно хлопал глазами, не зная, что делать, но Назика уже все решил. Он хлопнул в ладоши и с предвкушением потер их. 

— Я оплачу все расходы, — пробасил понтифик работорговцу и положив руку на плечо обескураженному ланисте добавил, — после своих слов, ты не вправе отказывать! 

Взгляд ланисты стал жестче. Он поклонился Назике и кивнул Аристодему, на которого вся эта возня в богатом патрицианском доме не произвела впечатления. Он многих и многое пережил, а его кулаки сломали сотни переносиц. 

— Только прошу заметить, — Тит поднял вверх палец, — этот перегрин, поставщик живого товара, когда хвалил своего бойца, ничего не сказал о том, что состязаться мы будем по правилам кулачного боя! Ланиста во всеуслышание, клянусь орлом своего легиона, в котором я проливал свою и чужую кровь, утверждал, что его… этот, — Тит пытаясь выговорить непривычное греческое имя, — Аристодем, уложит любого, если тот будет без оружия. 

Назика и Флакк опять одобрительно закивали, а ланиста сощурив глаза, стал понимать, что его, по всей видимости, провели, ну либо хотят это сделать. Наблюдая эту сцену мне почему-то стало тоскливо. Диалог великого понтифика и ланисты выдавал в Назике обычного римлянина, который просто очень богат, но его также, как и обычного квирита терзают страсти. Магнус, который ведет себя как какой-то актёришка, да нет, и того хуже, он хочет ради дешевой популярности биться с гладиатором. Все это выглядело жуткой нелепостью, неудачной шуткой. Страшная правда стала заполнять мой мозг — прежняя Республика достойных римлян умерла безвозвратно. 

O tempora! O mores! (о времена, о нравы), — подумал я, глядя как раб принес кожаные перчатки и протянул одну пару Титу, а другую Аристодему.

Пока Тит готовился к драке с Аристодемом к великому понтифику подтянулись еще гости. Получивший в этом году квестуру Марк Порций Катон, внук знаменитого ненавистника Карфагена, с ходу понял суть дела и уже с азартом делал ставки в окружении других гостей, которых набежало примерно с дюжину. Повеселел даже ланиста, так как по сути выступил организатором ставок и свой процент в любом случае поимеет в свою мошну. 

— Если победит Магнус, — взмахнув рукой крикнул Назика, расплескав дорогое вино на узорчатый пол, — забираю всех этих рабов бесплатно. 

— А если победит Аристодем, господин? — подобострастно спросил ланиста, глядя снизу-вверх на понтифика, как собака на хозяина в надежде что тот кинет кость. — Что будет тогда? 

— Заплачу за всех в двойном размере! — громко пробасил потомок Сципиона и утробно икнул. 

Вся толпа оптиматов громко закричала, предчувствуя интересный и не предсказуемый бой, в котором Магнус олицетворял римского легионера, а Аристодем фракийского воина. Безусловно, именно так воспринимали пьяные и веселые гости будущую схватку. Сидя на гладкой деревянной лавке и потягивая хорошее вино, я не разделял общего веселья. По моему мнению судьба подвыпившего Магнуса предрешена. Конечно была вероятность того, что, если Тит будет использовать запрещенные приемы борьбы и грязного кулачного боя он победит закаленного во многих схватках кулачного бойца. Но эта вероятность была настолько мизерна, что не стоила даже того, чтобы поставить и медный асс на Магнуса. Хотя конечно же, я болел за своего друга и сослуживца, но в глубине души мне не нравилось, что простодушный Афраний так легко мог переступить через римские понятия о чести и приличии. Только вольноотпущенник так запросто может выступить в позорной для истинного римлянина роли гладиатора. 

Наконец грек работорговец вышел на середину импровизированной арены и громко, как залихватский зазывала, попросил внимание уважаемой публики. 

— Славные отцы великого Рима, — начал свою пафосную речь ланиста, задирая вверх свою острую курчавую бородку, — в доме славного Публия Корнелия Сципиона сойдется римская отвага и непредсказуемость, и фракийская стойкость и опыт. 

Олигархи закричали практически разом тряся бокалами. Они отличались от плебса, который жаждал хлеба и зрелищ, только тем, что оптиматы были сыты. Причем некоторые поели уже несколько раз и проблевавшись пытались снова закусывать и пить. 

«Клянусь Юпитером, я многое сегодня повидал, но боюсь, что это только начало», — подумал я и хлебнул цикубского вина, все больше хмелея. 

В глаза бросились угрюмые лица рабов-гладиаторов. Они смотрели исподлобья на веселье хозяев жизни. В них не чувствовалось ненависти. Они привыкли быть на дне жизни. Но я бы поклясться всем римским пантеоном богов, что своего шанса, если Фортуна им улыбнется, они не упустят и зальют Италию римской кровью. С тоской посмотрев на дряблую ручонку претора Флакка и на бугры мышц, и суровые лица рабов гладиаторов, я опять пригубил вина. Голова уже шла кругом от массы впечатлений, которые я сегодня получил. Все тело ныло от прошлого боя с кельтами и драки с рабами. Но что делать, надо держаться.

«В Испании такие трудности меня бы лишь обрадовали», — я, улыбнувшись своим мыслям, стал непроизвольно искать взглядом Ирену. 

Патрицианка стояла с небольшим серебряным кубком около мужа и азартно смотрела, как готовятся к поединку Магнус и Аристодем.

— Начали, — крикнул ланиста и бойцы осторожно начали сходиться. 

Взглянув на Тита, который развел руки, облаченные в перчатки как заправский борец, я уловил в его уже трезвых глазах тень сомнения. 

De lingua slulta incommoda multa (из-за пустых слов бывают большие неприятности), — с горечью подумал я и приготовился, признаюсь с интересом, смотреть, как мой друг будет выпутываться из ситуации, к которой его подвел свой собственный язык.

— Магнус, Магнус, — скандировали оптиматы. 

За Аристодема никто, ничего не кричал. Римлянин никогда не отступится от своих патриотических принципов. Такова его природа. Кем бы ни был квирит, он всегда стоит за своих. 

Афраний чуть наклонился и сделал вид, что пытается пройти в ноги Аристодему. Фракиец не купился, а продолжал выцеливать челюсть нахального римского выскочки. Бойцы кружили на арене как волки, которые желали порвать глотки друг другу. Наконец Аристодем сделал быстрое движение и молниеносным ударом в лицо с левой руки свалил Магнуса на пол. 

По рядам зрителей прошел свист и разочарованный гул. 

— Вставай, — закричали пьяные гости, — поднимайся, легионер. 

Ланиста стоял и удовлетворенно скалился. Он понимал, что сегодня его день и большие барыши не за горами. Сюрпризов не будет, а ветеран, лишь неудачник, который попусту бахвалился на благо ему, торговцу прекрасными бойцами и отменными гладиаторами. У римлянина нет ничего, что бы помогло ему победить великолепного Аристодема.

Фракиец не кинулся добивать Магнуса. Он был уверен, что и так разделается с римлянином. Быть может этот бывший легионер был причастен к тому, что Аристодем теперь раб. Нет, так просто этому римлянину не уйти. 

Тит на удивление быстро вскочил на ноги и утер кровь, которая тонкой струйкой потекла из рассеченной левой брови. Стараясь сохранить лицо Афраний победно поднял правую руку, показывая, что с ним все в порядке. 

Бойцы опять закружились, неотрывно глядя друг на друга. Стойка Тита было низковатая, а руки он держал так, чтобы схватить противника и повалив на пол добить его уже лежащим. Боец-фракиец прекрасно понимал тактику своего визави и быстрыми, легкими ударами пресекал попытки Тита с ним сблизиться. Так прошла пара минут и гости стали посвистывать, желая зрелища и желательно кровавого. Наконец Аристодем, сделал быстрый под шаг и опять нанес резкий удар левой рукой в лицо Афранию, который опять оказался на полу. По залу прокатился ропот. Оптиматы не хотели, чтобы бывший легионер так позорно проигрывал. Магнус опять встал и потряс головой, раскидывая вокруг себя капли алой как вино крови, пытаясь привести себя в чувства и как-то взбодриться. На этот раз удар грека пришелся под глаз Титу и полностью закрыл его кровоподтеком. Зрители, в том числе и Назика, приуныли. Не думаю, что верховный понтифик расстраивался из-за денег, их у него было слишком много чтобы бояться нищеты. Потомок Сципиона не желал верить, что Марс отвернется от римлянина, когда на весах престиж Республики. 

Аристодем совсем успокоился. Фракиец, кивнув довольному ланисте, который в ответ подмигнул своему любимцу, который в эти минуты делает его богатым. Окровавленный Магнус опять чуть пригнулся и не желая отказываться от своей провальной тактики опять попытался зайти Аристодему в ноги. Тит двигался вяло, его ноги плохо слушались владельца и это не мудрено. Со стороны было явное физическое превосходство фракийского атлета, над безусловно крупным, ну уж очень растренированным легионером. Аристодем опять выбросил вперед левый кулак, целясь в переносицу ветерану. Все замерли, ожидая очередного падения Магнуса. Зрители понимали, что это конец и чуда не случится. Все стали осознавать, что Афраний — это мастер меча, а может быть просто веселый рассказчик и не более. Вдруг Магнус легким движением сбивает своей правой летящий в его лицо кулак и тут же со всей силы, правой ногой, бьет в выставленную вперед ногу фракийца. Неистовый крик заполнил просторный двор и зрители этого неординарного поединка оживились. Их сердца наполнила надежда на чудо и удачу простого ветерана, который был плоть от плоти Республики. Уж не знаю, кого они представляли в лице Аристодема. Быть может оптиматам он казался великим Пирром, а мой друг Магнус теми храбрыми и простыми римлянами, которые терпя поражение за поражением от потомка Александра Великого не хотели подписать хоть и почетный мир с Пирром, но все же предложенный именно греком и на его условиях. Римляне никогда не заканчивали войну после проигранной битвы.

Аристодем был обескуражен той резкой трансформацией, которая произошла с его противником, который так долго разыгрывал из себя простачка. Этот хитрый ветеран провел опытного бойца и лишил его возможности двигаться как прежде. Тяжелый удар ноги Тита оставил большой кровоподтек на бедре сына гор и тот стал заметно прихрамывать. Но бой был еще не закончен и бойцы опять закружились в своем танце. Фракийская рысь и римский волк опять сошлись в кровавом поединке. 

Поймав кураж, Магнус выстрелил как пружина и кинулся в ноги фракийцу, но Аристодем уже ждал этого. Фракиец выбросил вперед свое колено и ударив Афрания в корпус сбил его дыхание. Если бы Тит был чуть медлительней, то тяжелый удар фракийского атлета превратил бы челюсть моего друга в крошево. Сказывалось, что фракиец все же не мастер грязных ударов и его сила в руках. 

Бойцы упали на пол. Магнус оказался сверху. Было видно, что моему другу очень тяжело и возможно его ребра сломаны. Но это был шанс Тита победить опасного бойца. Сейчас Магнус бьется не за похвалу Назики, не за славу и почет. Мой друг бьется за все легионы Республики. До меня стала доходить та простая как сухарь легионера истина. Магнус — это простой плебей. Он воевал за свою Родину, но прозябает. Он и тысячи таких же трудяг мерили своими калигами многие мили испанских, африканских и галльских дорог. Сражались с дикими ордами. Терпели поражения, но неизменно побеждали благодаря своей дисциплине, стойкости и неприхотливости. Тит сражался не за себя. Он сражался за честь легионов. Он должен либо победить, либо умереть, как бы высокопарно это не звучало. Тем, кто не носил тяжелые калиги и не голодал по нескольку дней, отражая одну атаку варваров за другой, этого понять не дано. 

Аристодем, как мастер своего дела и по всей видимости не такой уж профан в борьбе схватил Тита за шею и прижался к нему, не давая тому бить себя. Магнусу стало не просто. Кровь начала хлестать из ран на лице моего друга, заливая красивую мозаику на полу и лицо тяжело дышащего Аристодема. Дыхание Тита оказалось сбито, а сил у моего друга совсем не оставалось. 

Зрители неистовствовали. Назика кричал своим басом как последний плебей. Флакк, сжав кулаки выл, а его глаза блестели от захлестнувшего азарта. Ирена и другие патрицианки затаив дыхание следили за кровавой драмой, где честь Республики отстаивал ветеран, который, Марс свидетель, смог опрокинуть опытного атлета. Это было зрелище достойное похвалы и внимания. Аристодем обхватил Магнуса бедрами и руками и сделал быстрое движение, силясь столкнуть Тита с себя. Но мой друг уже чуял великолепный запах победы и славы. Что было сил Афраний ударил фракийца локтем. Страшный удар пришелся Аристодему в лоб. Кожа на лбу фракийца лопнула и хлынувшая кровь стала заливать ему глаза, смешиваясь с кровью Тита. Не знаю, как удалось Аристодему вырваться из цепких объятий Магнуса, но это случилось. Тит на мгновение потерял контроль и фракиец, столкнув его с себя, перекатившись быстро встал на ноги. Зрители замерли. Этот бой вызывал потрясающие эмоции, он был непредсказуем как движение молний, которые посылает Юпитер, скача по небесам на своей колеснице. Все происходило так неожиданно и успех был так переменчив, что даже стальные канаты вместо нервов не смогли бы выдержать такого напряжения. Афраний сам не понимал, как такое могло произойти. Аристодем был у него в руках и победа была так близка. И вот, дикий фракиец с окровавленным лицом, опять стоит на ногах целясь своими стальными кулаками в лицо усталому ветерану. Зрители, в том числе и я, были потрясены выносливостью и силой фракийского атлета. Оптиматы ждали, понимая, что именно сейчас все будет решено. Глаза фракийца дико сверкнули и он бросился на Магнуса как зверь, но подбитая нога подвела его. Аристодем оступился и налетев на кулак Афрания опрокинулся на пол и замер. Спустя секунду обессиленный и залитый кровью сел на пол и Тит Афраний Магнус, бывший сигнифер, ветеран, плебей, который бился за честь Республики и за легион, в котором когда-то давно проливал свою кровь.