НЕНАСТОЯЩИЙ МУЖЧИНА
ФИНСКИЙ СОЛДАТ
УДК 82-313.2
Валера Рюкзак, Русик Терехов, Сергей Сварга. Финский солдат. − М.: Наемник, 2019. − 392 с.
Все события и персонажи книги являются художественным вымыслом. В произведении может иметь место случайное совпадение событий, имен, фамилий, населенных пунктов, вооружения и снаряжения.
Авторы не придерживаются никакой политической идеологии и никого не хотели оскорбить в своем рассказе.
18+
Присутствует нецензурная лексика, сексизм, унижение чести и достоинства, попирание религиозных чувств, сцены каннибализма, сексуального насилия, употребления наркотиков, табака и алкоголя.
© Валера Рюкзак, Русик Терехов, Сергей Сварга 2019
Посвящается школьнику снизу
В. Рюкзак
Посвящается алкоголику сверху
Р. Терехов
Ненависть без жажды мести есть семя, упавшее
на гранит
О. Бальзак
ЗАПИСКИ О ФИНСКОМ СОЛДАТЕ
Часть 1. Talvisota (Зимняя Война)
30 ноября 1939 г. В/ч г. Тампере
Утреннее построение начиналось как обычно по расписанию. Но почему-то офицеры как-то странно бегали, нервно смотрели по сторонам.
— Равняйсь! Смирно! Херра полковник, рота построена!
— Солдаты! — нервничая, начинал пафосную, долгую, и, как водится у всех начальников — бесполезную, речь полковник — Советский Союз хочет объявить нам войну. Наши дипломаты пытались наладить диалог в Москве, но неудачно. В связи с этим мы и собрали вас, призывники, — последнее слово прозвучало с особым пафосом, — под командованием старших товарищей вы продолжаете учения, на случай войны.
Я перестал слушать этот бред. Только окончил военную школу, и сразу же в бой… Просто шедевральное невезение! На учения с крестьянами, которые не знают, где у винтовки спуск.
—…Смирно! Вольно! Разойтись!
Наконец-то, этот идиот закончил трясти языком, можно будет ещё выспаться…
— Сержант Тёрни! Ко мне! — Ну да, как же. Меня подозвал майор — Аарнио Матти, — раздай призывникам форму. Найди на складе штаны, лычки принесет Корхонен, а Виртанен — кепи и кители. Сделаешь? — я кивнул, — Хорошо. Через полчаса чтобы в казарме все было.
Я пошел к складу, понимая, что поспать не получится. Вот же повезло ублюдку Корнохену — лычек всего две коробки, а мне придется кругов десять нарезать. С другой стороны, чем не зарядка? Я вошел в склад и осмотрелся. Виртанен уже выносил коробку с учителями, а халтурщик-Корхонен ковырялся в зубах. Я стал искать коробки со штанами.
Каково же было моё удивление, когда я нашел всего две коробки!
— Ерхо, неужели коммунисты добрались до наших штанов и раздали все себе? Где, мать твою, брюки?
— Думаешь, я спрятал? — лениво спросил он, — сколько было, столько есть.
Я взял коробку и понес.
Мда. Ехать на учения с неэкипированными крестьянами. Лучше бы я спал. Русские конечно вояки плохие — в гражданскую мы отпинали их с легкостью, но если у солдат не будет даже просто одежды — то всё плохо…
С этими мыслями я донес первую и вернулся за последней коробкой. Ерхо соизволил поднять свою задницу и взять коробку.
— Лаури, если ты хоть немного пошевелишься, то можно пойти вместе! — весело сказал он.
— Да пошел ты! Сейчас, достану коробку, — ответил я в тон.
— Если будешь так быстро ходить, русские до тебя легко доберутся!
— Правда? Да что ты? Тогда мне стоит носить с собой пару костей для советских псов, — мы с ним дружно захохотали.
За разговором мы дошли в казарму, где нас ждал фельдфебель.
— Всем построиться! Сейчас сержанты начнут выдавать вам форму! Сформируйте четыре очереди!
Так. Оказывается, мы ещё и выдать должны. Мне становится теплее…
Пока они одевались, было над чем посмеяться, чем мы с другими сержантами не брезговали — как неопытные призывники проверяют ревность кепи, вставляют кокарды и лычки, влезают в галифе: это смотрелось весьма комично.
Но и задуматься было над чем — многие были одеты не по размеру — просто не хватило или в принципе такого размера не было, кепи тоже хватило не всем. Единственное, чего хватило всем — это кокард.
На учениях нас (то есть молодое необстрелянное мясо) учили правильно окапываться, занимать позицию, стрелять, действовать всем подразделением и поодиночке. Учитывая, что почти все присутствующие умели только огородничать, рыбачить и ухаживать за скотом, то копать и маршировать стадом у них получилось вполне сносно.
По поводу стрельбы ничего не скажу — это вообще пиздец. Если наше подразделение будет так стрелять в атакующих иванов, то они конечно будут умирать, но только от смеха, когда доберутся до наших позиций и переколют своими длиннющими штыками обоссавшееся финское мясо, коего в нашем отряде пока большинство. В училище нас натаскивали на точную стрельбу из всевозможного оружия — пистолетов, винтовок, даже из пулемета. Я не мог смотреть на их корявые стойки, на их монокулярное прицеливание*, хотя пара охотников отстрелялись превосходно.
По пути в казарму я решил зайти в близлежащую деревню — еды не было. Медленно прохаживаясь между домиков, я напевал про себя песенку:
Kun Molotoffi lupasi juu kaikki harosii,
Huomenna jo Helsingissä syödään marosii.
Njet Molotoff, njet Molotoff,
Valehtelit enemmän kuin itse Bobrikoff.
Тут я нашел более-менее аккуратный дом.
— Мир вашему дому, хозяева! — постучался я. Я открыл калитку и зашел на территорию дома.
— Здравствуй, — ответил мне хозяин дома, чистя ружье на крыльце. Это был уже не молодой, но ещё не старый с пышными усами и животом мужчина, — с чем пришел, солдат?
— Есть охота, — честно признался я, переминаясь с ноги на ногу, — можно у вас купить еды?
Охотник внимательно осмотрел меня. Я взгляд не отвел и смотрел в глаза, пока он, кивнув, и не встал и ушел в дом за снедью. Через некоторое время он вынес глиняное блюдо с двумя карпами.
— Держи. На войне с советами нам нужна сытая армия. Если мы не будем кормить своих солдат, то придется кормить чужих.
Я взял блюдо, но, выходя с участка, все-таки оставил несколько монет добрым хозяевам.
Теперь надо было их как-нибудь приготовить и желательно, чтобы другие солдаты, тоже голодные, об этом не узнали. Я стал разводить костер недалеко от деревни — и это стало моей ошибкой.
— О, Лаури! Что это ты делаешь? — послышался знакомый голос.
— Отстань, Ерхо! Тебе все равно ничего не достанется! — посмеиваясь, ответил я, осознавая, что делиться все же придется.
— Да ты у нас рыболов! Покажешь место?
— Конечно! Вон в той деревне у щедрой хозяйки выпросил.
— А ты ей вставил как следует? — засмеялся Ерхо и стал чесать свои яйца, — а, знаю, как ты заработал карпов! Ты наверняка вылизывал ее старую щель, — Ерхо, смеясь, отбежал от меня и ловко увернулся от сухой ветки, которой я в него запустил.
— Никто не заставляет тебя их есть. Помоги костер развести лучше, педик.
Я стал потрошить карпов, перед этим сняв чешую. Рыбьи вонючие кишки запачкали мои руки и нож, мой любимый нож, подаренный отцом.
Вместе мы разожгли костер и соорудили из прутиков конструкцию для жарки на огне. Рыба оказалась вкусной, и съедена быстро и без остатка. Жирные карпы придали энергии на неделю вперед.
Вернулись мы вовремя — как раз посреди построения. Полковник опять затирал про то, что Отечество в опасности и спасет его только наша храбрость и маршал Маннергейм («И военные поставки Гитлера», — мысленно добавил я). Полковник так и не заметил нашего возвращения, но вот Матти, стоявший рядом с ним, обратил на меня свой грозный взор.
—… поэтому вы отправляетесь в Сейняокки, для прохождения дальнейших учений! Всем разойтись! — договорил полковник.
Я собрался смыться по-быстрому, спасаясь от гнева Матти, но как только я сделал пару шагов в сторону казармы, на моем плече стальной хваткой сомкнулась чья-то пятерня.
— Тёрни, ты ничего мне не хочешь рассказать? — ласково-зло проговорил майор.
— Эээ… никак нет!
— А у меня к тебе есть вопрос! Прибыл грузовик с провизией, и нужно пять человек для его разгрузки. Поэтому ТЫ пойдешь его разгружать.
— А кто те ещё четверо счастливчиков?
— Хмм, дай-ка подумать… Ты, ты, — загибая пальцы, задумчиво говорил он, — ты… Ах да, чуть не забыл, ещё ты.
Оценив своеобразный юмор майора, я смирился с судьбой. Но в этом есть свои плюсы — надо попробовать украсть ещё еды…
Ерхо, конечно, ублюдок тот ещё — ящики были тяжелые.
— Быстрее, солдаты хотят жрать! — командовал майор. Вторая плохая новость — украсть не выйдет ничего под орлиным взглядом командира. Пот прошибал меня до основания — китель был мокрым как половая тряпка. Зато вечером меня ждал сытный ужин (конечно же нет, когда он таковым был в последний раз?).
Как ни странно, ужин был сытный — вареная оленина с фасолью неплохо зашла, и мой молодой организм был вне себя от счастья.
Видимо, этому была причина — на утро нас погрузили в поезд со всем оружием и техникой.
* прицеливание одним глазом, другой закрыт
Часть 2. Painajaiset (Кошмар)
3 декабря 1939 г. Вокзал г. Тампере. Поезд Тампере — Йоэнсуу
В поезде царил сухой теплый воздух, пахнущий оленьим и коровьим дерьмом и сеном. Я с детства не любил поездов — меня нещадно укачивало, и только сон, как ни странно, спасал меня. После развода и погрузки с криками Матти, я поудобнее устроился на сене, коего в вагоне с лихвой хватало. Надо выспаться.
Мне снился сон из детства.
— Смотри, сын. Рыбу надо выпотрошить сразу, требуху отдать речному духу, чтобы он сделал из нее новую рыбу.
Отец достал нож и вспорол брюхо рыбе, оттуда немедленно полилась кровь. Рыба трепыхнулась ещё раз и затихла. Он вытащил оттуда внутренности, бросил их в реку.
— Теперь ты, — сказал мне отец, — первый раз всегда тяжело убить, но потом будет проще. Режь быстро, если хочешь убить без мучений.
Я взял рыбу из ведра. Её тепло обожгло мне руку, хотя она была холоднее меня. Я повторил за отцом, вспоров острым как бритва ножом брюхо рыбе и отдав свою долю духу реки. Кровь согревала мои замерзшие руки, и от этого становилось приятно.
— Молодец, Лаури. Теперь надо отрезать им головы и выпустить кровь. Смотри как это делается — если останется кровь, рыба будет сильно горчить, — с этими словами он взял рыбину и ножом разрезал плоть от спины до хвоста по позвонку и, опустив тушку в реку, стал вымывать оттуда кровь.
По пути к дому мы остановились у священной ели — вся деревня знала, что в ней живет дух, и каждый что-либо приносил: лежали платки от мастериц, висели кабаньи клыки, вкрученные в ель кем-то из охотников. Мы оставили ему рыбьи головы чтобы он впредь помогал нам на охоте и рыбалке.
Я перевернулся с боку на бок. Сон сменился с хорошего на плохой.
— Лаури, беги! — это был крик моей матери, — беги!
— Мама!
Мои братья уже давно были в лесу и бежали к людям из Шюцкера*. Мне повезло меньше — отец и мать были связаны, причем отец был оглушен, а меня пинали трое русских жесткими кирзачами.
— Пожалуйста, не трогайте ребенка! – кричала мать.
— Заткнись, сука белофинская, — крикнул один из русских, сидящий на столе и курящий папиросу, — расскажи-ка лучше, в каком месте у вас тут стройка ближайшая? По нашим данным у вас тут должны строиться стратегические укрепления. Я хочу знать о них всё.
— Я ничего не знаю, честно! Мы простые охотники!
— Товарищ командир, раз она такая несговорчивая, можно я ей на клыка дам?
Названный командиром задумался и через некоторое время кивнул. Мать завизжала, а русский взял её за волосы и потащил в другую комнату.
— А с щенком что? — спросил небритый разведчик в ватнике.
— На задний двор и убить. Скоро будут гости, надо уходить побыстрее.
Мне связали руки и один из русских потащил меня на место казни, как вдруг из той комнаты, куда утащил тот русский начали раздаваться всхлипы боли и крики. Я дернулся, ярость кипела во мне, но диверсант оказался сильней.
— Пшел быстрее, сучёнок, — злобно приказал он, отвесив мне пинка. Выведя во двор, он развязал мне руки и приставил ствол к затылку.
Внезапно я вспомнил слова отца про то, что первый раз убить страшно, а потом нет. Сколько раз убивал этот человек? Не знаю. Страшно. Боюсь смерти. Я увидел топор, которым отец обычно колол щепки — маленький, примерно с моё предплечье. Время будто замёрзло и потекло как очень жирные сливки, из которых делается масло — невероятно медленно.
Дернувшись, я схватил топор и бросил его наобум, уже понимая, что не попаду. Но нет — топор попал обухом под правую бровь. Не дожидаясь ответа, я подхватил клин, который вставлялся в особенно непокорные чурбаны и прыгнул на уже лежащего русского, втыкая этот самый клин в переносицу врагу. Русский вскрикнул, дернулся и сразу же умер. Я побежал от дома, не помня себя.
Собой я овладел через полчаса (а может и пять минут) бешеного бега. В руке мёртвой хваткой, на морозе прилипнув железом к коже, держался тот самый клин, а сам я был забрызган кровью пополам с чем-то густо-серым. Посидев ещё двадцать минут так, я начал возвращаться. Придя домой, я не увидел русского — видать, свои забрали. Вошел в дом. Отец лежит связанный в луже крови. Трогаю пульс. Живой. А мама?
Я зашел в ту комнату, и сердце моё перевернулось от ужаса. Мать лежала с вспоротым горлом от уха до уха, в крови и чём-то белом, отвратительно блестящем и столь же отвратительно пахнущим. Вся одежда на ней была изорвана…
— Сержант! Сержант Тёрни! Проснитесь! С вами все в порядке? — меня тряс за плечо какой-то мужик с пустыми погонами.
— Что случилось, рядовой?
— Вы кричали во сне, сержант. У вас все нормально?
— Сон плохой приснился.
*финская полувоенная организация, выполнявшая функции полиции
Часть 3. Sortavala (Сортавала)
4 декабря 1939 г. Вокзал г. Йоэнсуу
Как только мы выгрузились и построились, перед строем вышел взмыленный Матти, бешено осматривая строй.
— Всем егерям! Быстро грузиться в поезд! На все про всё тридцать минут!
Все сразу забегали, засуетились. Я тоже побежал за своими пожитками, и через полчаса мы стояли у поезда, нервно куря и переступая с ноги на ногу. Все явно нервничали, про русских и их жестокость в Суоми ходили жуткие слухи.
После погрузки я подошёл к Матти:
— Что случилось, командир? К чему такая срочность?
— Поступили разведданные, согласно которым советы планируют прорыв на направлении Сортавала. Нам приказано его удержать любой ценой. Ещё вопросы, солдат? — офицер со злостью посмотрел на меня, показывая всем видом, что не моего скромного ума это дело, и, закурив сигарету от спички точным движением, отвернулся.
»Значит, Сортавала… Вот там я и отомщу им за всё», — пролетело у меня в голове. К горлу подступил ком — я вспомнил мать. »Как же я вас ненавижу, краснопузые ублюдки». От злости мне захотелось кого-нибудь ударить, я с трудом, но подавил в себе злость. »Скоро, скоро».
По прибытии нам раздали маскхалаты и лыжи — везде лежал метровый снег. Мы должны были пешком добираться от вокзала до Южного Леметти, как нам было известно — конкретного плана у командования пока не было.
После теплого поезда холод обрушился на меня волной и пронизывал до костей, но прогулка на лыжах немного нас согрела, плюс в отличие от поезда она не укачивала. Спустя десять минут я уже вошел в рабочий ритм: правая рука левая нога вперед — левая рука правая нога вперед… Я мог так идти сколь угодно долго — как-никак с трёх лет на лыжах. Вскоре мы добрались до пункта назначения. К Матти подбежал какой-то офицер из местного гарнизона и стал докладывать информацию. Он её внимательно выслушал и повернулся к нам — офицер так же спешно отбежал:
— Русские начали атаку, у них крупные силы и направляются они сюда. Что делать, командир?
— Мы не будем вступать с ними в прямой контакт. Их много, и они хорошо вооружены, у них танки. Мы устроим на дороге завалы. Русские пойдут расчищать их, в это время можно их немного пощипать. Также время от времени два-три человека на лыжах и в маскхалатах будут подходить близко к противнику, внезапностью и прицельным огнём нанося урон живой силе противника. Без лыж красные нас не смогут догнать, даже если обнаружат, — Матти достал сигарету и зажав зубами прикурил, потирая подбородок ладонью. На скулах красовалась трёхдневная щетина, для педантичного майора совсем не характерная, — будем делать так. Других вариантов всё равно нет, а в открытом бою нас раздавят как крыс. Лейтенант, — он обратился к своему адъютанту, — составьте график выходов и найдите людей для создания завалов.
— Так точно, командир.
15 декабря 1939 г. Дорога Кясняселька — Южное Леметти
Одним из первых в лыжный рейд отправился я и ещё четверо. Мы разбились на две группы — одна выходит с правой части дороги, другая с левой. По плану мы должны атаковать на рассвете, когда дозорных уже снимут, но войска в движение не придут. Ночью было жутко холодно, но солнце уже показалось белой полоской на востоке и стало теплей. А что, если русские готовы к атаке, и нас встретят не спины врагов, а пули и штыки? А что если они слишком быстро поймут, что происходит? А что… Слишком много «а что». Надо собраться.
— Лаури, начинаем?
Меня назначили старшим. Нельзя показывать страх.
Я коротко выдохнул.
— Начинаем. Ерхо со мной. Карнева, Нумми, Ниеминен — начинаете с той обочины. Атакуем ровно через десять минут. Сверим часы и расходимся.
Мы сверили часы и разошлись. Я шел очень быстро, чтобы не опоздать на назначенное мной время, и успел — по прибытии на исходную позицию осталось четыре минуты. Три из них я просто лежал на снегу, избавляясь от отдышки. Через метров восемьдесят проходит дорога. Слышнен рокот двигателей, шевелятся, скрываемые деревьями, силуэты бронетехники. Воняет солярой. Последнюю минуту мы подползали поближе изанимали удобное положение для стрельбы.
ПЯТЬ… ЧЕТЫРЕ… Виски раскалывает пульсом. ТРИ… ДВА… Ещё немного… ОДИН…
— Начинаем! — сказал я Ерхо.
Я прицелился и выстрелил в первого, кого увидел — им оказался русский, сидящий на танке — он дернулся, шинель его окрасилась в красный, а он упал ничком в снег. Перезарядка. Рядом Ерхо выстрелил в кого-то, и судя по звуку падения, попал. Я сделал ещё два выстрела, отправив гореть в аду ещё двоих красноармейцев. В этот момент русские уже сориентировались и начали вести ответный огонь по нам и второй группе, которая обстреляла полевую кухню наших врагов. Ерхо вскрикнул, и, повернувшись на бок застонал, окрашивая снег кровью.
— Отходим! — крикнул я, и стал оттаскивать раненого, — пиздец ты жирный, kyprahuora, хуй я с тобой жратвой буду делиться…
Его ключицу разворотило от советского патрона 7.62, выпущенного из трехлинейки, и скорее всего рука будет заживать очень долго — полгода точно, если конечно врачи не отрежут.
Только я оттащил его за холм, с которого мы начинали атаку, как вдруг из-за возвышенности выскочил красноармеец. Я не успевал дотянуться до винтовки Ерхо, а моя была пуста. Он выстрелил. Пуля просвистела около левого уха. Прошло мгновение. Отпустив в свободное падение товарища, я схватил его винтовку и хотел навести на него ствол, но он бросился на меня и с размаху ткнул штыком мне в живот. Мне удалось парировать винтовкой, и трехгранное лезвие прошло по ребрам, увязнув в зимней одежде. Я выхватил винтовку русского, потянув её на себя, и тут же ударил ей прикладом в подбородок. Он упал, и я, перехватив трофейный винтарь с силой загнал штык в горло врага. Русский дернулся и, схватив, торчащую из горла винтовку стал биться в агонии. Я секунду переводил дух. Бок жутко болел, и я чувствовал кровь, которая лилась в штаны. А может и не кровь, мне некогда было разбираться.
Я с тремя винтовками (дефицит, хуле) и раненым напарником хотел дать деру, но тут послышались крики на русском. «Кранты мне», — решил я. Один уже показался из-за холма, как вдруг раздался выстрел сзади меня, и он упал. Я обернулся — двое из другого отряда меня прикрывали. »Почему двое? Наверное, тоже потери».
Бросив две винтовки за спину, а одну повесив за ремень на шею спереди, я взял за шкирку Ерхо и с удвоенной силой потащил его к своим, отчего он, во время особенно резких рывков стонал, а из его рта вырывались нечленораздельные звуки. Ранение давало о себе знать.
»Лишь бы кровью не истек», — промелькнуло у меня в голове.
Часть 5. Kenttäleiri (Полевой лагерь)
26 декабря 1939 г. Полевой лагерь
Прошло больше двух недель с того рейда. Может, меньше, а может и больше — я не считал дни. Ерхо отправили в медсанбат — пуля прошла через кость, оставив на память трещину. Будет заживать очень долго. Я ещё один раз ходил в рейд, получил небольшую контузию — танкист успел сделать выстрел прежде, чем напарник бросил в него гранату, но снаряд взорвался на относительно безопасном от меня расстоянии.
Я закурил, прокручивая эти воспоминания. Вообще-то я раньше не курил, но нервы не выдерживают, а никотин хоть немного помогает. Как говорили ветераны, воевавшие в Первую Мировую и Гражданскую войну, «либо ты куришь, либо у тебя кукуха едет».
— Русские все-таки заняли Южное Леметти.
— Правда? Наверное, отбивать прикажут…
— Да не, я слышал, что начнем с Уома…
— Штурмовать будем — поляжем все…
Рядовые солдаты возбужденно перешептывались — что с них взять, пехота — они ещё не получили боевого крещёния и боялись. То, что враг русские — многочисленный, с танками — только усиливало страх. Я решил его развеять, и, пользуясь своим сержантским положением (лейтенанты нам обычно доводили некоторую информацию).
— Не совсем так. Сначала будем атаковать Лаваярви, а потом Уома. И отставить уже паникерские разговоры!
Из-за наступления русских нам пришлось уходить из теплых сел в леса. Хотя настоящий финн и в лесу способен найти грев и еду, так что не сильно мы потеряли.
Завтра должен состояться мой первый НАСТОЯЩИЙ бой — наш батальон и батальон пехоты должен будет ударить по Лаваярви чтобы отрезать русским снабжение.
По правде сказать, я и сам нервничал, как те рядовые (которые мне в отцы годились), но в отличие от них у меня были причины рваться в бой — за мать, за семью, а теперь и за раненого Ерхо.
Решив отдохнуть немного, я направился к своей палатке.
Но только я прилег, подложив вещмешок с шапкой под голову, как вошёл майор.
— Тёрни, чего разлегся? Через десять минут чтоб на лыжах был!
— Что случилось, херра майор?
— Ты идешь в рейд. Собери команду из четырех человек!
— Да, херра майор.
Через десять минут мы уже стояли перед майором, а через пятнадцать шли на лыжах в сторону дороги, связывающую авангард и арьергард русских. Вдруг я услышал шум мотора.
— Быстро, в сторону дороги! — скомандовал я, и мы побежали на звук. Дойдя до дороги, мы увидели, как трое русских (два офицера, один за рулём и один солдат) выталкивают улетевшую в кювет машину.
— Оставляем водилу, остальных в расход. Насчёт три, — я дал время своим подготовиться, — Раз. Два. Три.
Прогремело три выстрела, и толкающие отправились в свой атеистский ад. Водила испуганно посмотрел на нас и дрожащей рукой пытался нашарить свой наган, но на него уже было наставлено пять стволов и ему ничего не оставалось кроме как поднять руки. Мы подошли к нему.
— Никто не умеет говорить по-русски?
— Нет конечно, откуда?
— Жаль, я думал он нам понадобится, — сказал я и прежде, чем кто-то что-то успел сказать, я зашел ему за спину сделал ему улыбку до ушей, оставив хрипеть, захлебываясь своей кровью. В прямом смысле.
— Чёрт, ну и псих же ты, Тёрни, — сдерживая рвотный позыв, заметил ближайший ко мне солдат.
— Он был бы обузой — мог поднять тревогу, а в штаб тащить его тяжело, — пояснил я, и сразу вернулся к делу, — осмотреть машину!
После беглого осмотра выяснилось, что машина генеральская, ибо в ней нашлось: икра чёрная, водка, хлеб, масло, сыр…
Я нарыл в багажнике шланг и вытащил все бутылки с водкой, открыл две и стал выливать её.
— Эй, ты что творишь? Мы выпить хотели вообще-то!
— Заткнись, molopää*! Ещё пьяных солдат мне не хватало! — ответил я, продолжая сливать спиртное, — берите сколько унесете и помогайте мне!
— Лаури, тут ещё карта! — позвал меня сослуживец, — вроде как Лаваярви!
— Дай сюда! Вот это удача.
После того, как я слил четыре бутылки, а остальные перестали мародёрствовать и наконец стали сливать водку пополам со своими слезами, я достал шланг, найденный в багажнике и стал сливать в них бензин.
«Так, шесть бутылок хватит…»
— Поворачиваем машину боком!
— Зачем? — очевидно, никому не хотелось лишней работы.
— Затем, что я так сказал.
В итоге через десять минут машина стояла боком, перекрывая дорогу. Я вылил на неё оставшуюся нетронутой бутылку водки, и одну из бутылок с бензином, отрезал часть мундира у одного из офицеров, из той же бутылки пропитал его бензином и запихнул в другую бутылку.
— Закурить у кого есть?
— Держи, Лаури.
Я взял предложенный коробок, и поджёг от него тряпку на бутылке, подождал пару секунд, когда пламя займётся, отходя на небольшое расстояние, резко повернулся и метнул в машину. Машина сразу загорелась.
— Уходим в лес.
Уходя, я ещё раз глянул на эту машину. Чёрт, как же классно она горела! Прям кайф на душе! А через минуту она взорвалась! Это был новый спектр ощущений, неведомый мне до сих пор…
*досл. придурок
Часть 7 Lavajarvi (Лаваярви)
27 декабря 1939 г. Полевой лагерь
Я сидел на скамейке за картой, выкуривая очередную сигарету. «Так-с, что у нас тут? Танки блять везде пополам с пулеметными гнездами… Подожди-ка, а это что? Три танка в ряд?» Заинтересовавшись, я затянулся сигаретным дымом. «Надо попробовать там прорваться и закидать их бутылками. И подбираться надо сбоку, иначе просто подавят огнём, а так своими тушами помешают друг другу… Да, вон тут какая брешь — только проволока и ежи…»
Отнеся карту Матти, я выложил ему свои мысли и кратко пересказал результаты рейда.
— Жратва это всегда хорошо, а за карту отдельное спасибо. По поводу подрыва танков — даю добро.
На следующий день мы уже были готовы выступать, но я всё равно нервничал — недостаток сна делал своё дело.
— Всем занять свои позиции! Возьмите побольше патронов! — Матти подгонял солдат, и от его приказов вроде становилось легче на душе.
— Одна минута до начала! Всем занять позиции!
Вдох. Выдох. Подавить страх.
— В атаку!
Мы поползли, и в белых маскхалатах и утренней заре нас было невозможно заметить, поэтому русские ничего не подозревали. Наверняка, половина из них спит без задних ног. Я усмехнулся. «Что ж, я им устрою без задних ног…»
— Чего радостный такой, Лаури? – спросил меня сослуживец.
— Идея забавная в голову пришла, не выходит никак, — ухмыльнулся я.
По плану, мы должны были подползти незаметно к колючей проволоке и от неё двигаться к танкам под шум артобстрела — если карта правдива, то у русских не останется танков сразу же.
Мы двигались вперед. Осталось сто метров, как началась артподготовка — у иванов начался переполох, дозорные засуетились, стали будить солдат. Дальше все поднялись и пошли в рост, а мы продолжили ползти.
— Да сколько, мать его, ещё ползти?! — возмутился один из солдат, — нас так положат!
— Успокойся! – приказал я, — Встаём! Зажигай бутылки!
От одной спички мы разожгли шесть бутылок, передавая пламя с бутылки на бутылку.
— Не знаю на сколько хватит этих ветошей. В первый танк кидаю я и Ииро, Аарн и Реимо — во второй танк, Илис, Каапо — ваш третий. Всем всё ясно? — увидев пять кивков, я продолжил, — бегом марш!
Мы побежали в сторону танков. Один из них увидел приближающуюся угрозу и стал поворачивать башню. Я кинул бутылку и попал прямо в башню. Огонь быстро разошёлся по броне.
— Ложись! — крикнул я. Легли все кроме Ииро. Словно в замедленном показе синемы, он пробежал ещё на два шага. Мое горло обожгло огнём.
— Ложись!
Это я крикнул? Ииро бросил бутылку. Начал стрелять танк. Пулемёт дал длинную очередь. Три дыры в шинели, три красных пятна, и тело падает в снег. Но он сделал своё дело — бутылка попала точно в цель, и танк загорелся. Стали вылезать танкисты, но меткими выстрелами мы сделали им по лишнему отверстию, отомстив за павшего друга.
— Идём дальше! — скомандовал я.
Мы обошли танк спереди, так, чтобы ни пулемёты танка и тем более из села в нас не смогли попасть. Двое прошли дальше, двое повернули сразу, раздался звон стекла и оба танка загорелись. Я прикурил от первого танка, за которым мы спрятались от взрывов. «Хорошо горят», — подумал я затянувшись. И тут на меня нахлынула эйфория — как-никак чтобы выжить в этом аду нужно быть самым настоящим профи, и я чувствовал себя профессионалом. Чёрт возьми, я им и был! По крайней мере, мне так казалось.
Я бы стоял так ещё долго, но меня вдруг дернули за плечо, вернув в реальность:
— Что будем делать дальше, Лаури?
— Идем в село, — в последний раз выпустив дым свободными клубами вверх, ответил я, — будем сражаться вместе с остальными, — мне хотелось продолжения банкета.
Мы выдвинулись от танков прямо к центру селения широкой шеренгой, уничтожая выскакивающих на нашу улицу красноармейцев. Иногда уничтожали нас — в груди Аарна, чуть ниже шеи зияла дыра, а сам он, окрашивая снег в алый цвет, лежал на снегу.
Мы прошли метров двести, как Каапо грохнулся наземь, забрызгивая всё кровью. Когда его перевернуло на спину (падал он на бок), я увидел кровавую дыру вместо его глаза и медленно затекавшую туда густую красную массу.
— Снайпер! Спрятаться за дом и не высовываться! — распорядился я. Все и без этого быстро метнулись к стене, ища укрытие. Всё же, это опасный противник, пуля которого может настигнуть в любой момент, отчего становится только страшнее.
— Дайте кто-нибудь шлем! — я взял шлем, одел его на штык, — Илис, высунь винтовку одновременно со шлемом. Будем определять снайпера.
Мы высунули приманку. Какое-то время реакции не следовало.
— Илис, поводи винтовкой.
Как только он сделал одно движение, раздался звон, и шлем крутанулся на штыке.
Мы спрятались, и я стал осматривать шлем. «Прошла по касательной. Судя по расположению вмятины, стреляли примерно с одного часа…»
— Надо обходить. Возвращаемся на квартал назад.
Пока мы обходили, перебегая в опасных местах, я обратил внимание на водонапорную вышку. Возможно, он прячется там, и я решил со своими двинуться туда. Красноармейцы были заняты боями по фронту, и нам никто не мешал.
— Лаури! Видел, что-то блестит? — шёпотом сказал мне Реимо, указывая на второй этаж здания, под которым мы находились — это же оптика снайпера! Я видел, когда мы пробегали!
— Заходим в дом, прикрываем друг друга. Илис, заходишь и смотришь вход. Пошли.
«Вот он, подонок», — порадовался я, — «сейчас тебе будет весело».
Мы зашли, перебежками заходя по лестнице, поднимаясь на второй этаж. Там была дверь.
— Он там должен быть.
— Хорошо, — сказал я, — я открываю, ты стреляешь. Три. Два. Один.
Я дёрнул на себя дверь. Реймо сделал выстрел по человеку, лежавшему на сене, выставившему винтовку в низкое окно. Снайпер даже не шевельнулся.
— Это же… — полез вперед Реймо.
— Назад! — крикнул я, но было поздно. Реймо подошел к человеку и дрожащими руками снял с него плащ. Под ним оказалось соломенное чучело с винтовкой.
— Как так… — это были последние его слова. Снайпер обманул нас.
Я бросил взгляд на Реймо. Мы с ним неплохо общались, он был славным парнем. Кажется, у меня из глаза потекла слеза…
Я спустился.
— Что с Реймо? — нервничая, спросил Илис.
— Его больше нет. Там лежала приманка.
Памятуя о предыдущих ошибках, мы осторожно, перебежками, вышли в сторону водонапорной вышки, где, как я думал, засел противник, используя как укрытие стоящие машины, дома и различный хлам. Снайпер стрелял ещё раз, и почти попал — мой шлем был поцарапан сверху, а в ушах звенел камертон. Он поймал меня на моменте, когда я садился за очередную машину офицера. Но это было последним препятствием — вышка была от нас в двух шагах. Вокруг вышки стояли какие-то ветхие хозпостройки, висел пожарный щит.
— Увидишь движение — стреляй, — предупредил я братюню, после чего полез по лестнице на вышку. Вдруг сверху начала шевелиться какая-то хрень. Я не стал ждать момента, когда меня застрелит какой-то снайпер.
— Стреляй! Стреляй в него! — крикнул я и стал спускаться вниз, чтобы увеличить угол снайперу и заставить его сильнее встать. Но снайпер оказался умнее — он выстрелил в Илиса. Илис тоже успел, но промазал, а снайпер попал в руку.
И тут мне сорвало крышу.
…КРОВИ! УбЕЙ их ВСЕХ!!! УДУШИ ИХ СОБСТВЕННЫМИ КИШКАМИ!
Я посмотрел на пожарный щит, увидел топор. Дальше я ничего не помню.
28 декабря 1939 г. Южное Леметти, полевая санчасть
— Лаури! Вставай, Лаури!
Я нехотя открыл глаза. На меня смотрели трое солдат, с ними был Илис — его рука была перевязана. «Значит, всё-таки жив».
— Убери эту вонючую ватку, — дернулся я от запаха ссанины, — гадость какая, где ты её достал?
— Это нашатырь, у русских из аптечек вытрясли.
— Как же башка болит… — я схватился за трещавшую бошку, — ни хрена не помню… Что случилось?
Солдаты переглянулись.
— Ты ничего не помнишь?
— Помню, что я увидел топор на пожарном щите. И всё.
— Илис, — подал голос один из солдат, — рассказать ему?
— Я расскажу сам.
Он сделал риторическую паузу и начал.
— Итак, как только ты спустился, а я с простреленной рукой лежал на земле, в тебя вселился дьявол.
— Дьявол? Это россказни итальянцев.
— Ты взял топор и разбил одним, мать твою, ударом, опору водонапорной вышки!
Я вспомнил эти опоры — гнилые стволы деревьев.
— Эти опоры — это чёртовы гнилушки!
— Ну хорошо! А потом, когда вышка обрушилась, ты откопал из-под обломка русского и стал бить его! Бить не останавливаясь, пока не убил! Руками!
— А что за обломок?
— Лист металла.
— Так он же не такой и тяжелый, — высказался один из солдат, — одному оттащить вполне реально.
— Я не знаю, что со мной случилось, — честно признался я, — как будто что-то нахлынуло… А потом я проснулся. И во сне всё время пахло елью…
Солдаты переглянулись.
— Елью?
— Да. Я чётко это запомнил.
— Бред какой-то, — высказался до сих пор молчавший солдат, — давайте лучше в часть пойдём. Всё равно не поймём ничего, мы же не врачи.
Все с ним согласились.
— Илис, а башка у меня почему болит?
— Да я в тебя кинул ведром с того же щита, чтоб ты успокоился.
Часть 8. Valinta (Выбор)
1 января 1940 г. Полевой лагерь близ с. Уома
Взяв Лаваярви, мы отрезали русским снабжение. Аккурат к концу боя подъехали грузовики с зимней одеждой для солдат. Русских солдат.
Обратно дорогу мы блокировали. Конечно же водил мы пустили в расход — самим жрать нечего, а машины и полушубки, как говорят в Союзе, не украли, а реквизировали. Полушубки не очень нам нужны, а вот техника пришлась кстати.
Голова до сих пор побаливала — шишка, как сказала медсестра, в пол пяди.
Я сидел на пеньке, докуривая сигарету. «Надо завязывать. После каждого боя ломает на закурить» — подумал я.
— Лаури! — окликнул меня знакомый голос.
— Чего тебе, сын дохлой кобылы?
— За твоей жалкой душонкой пришел!
— Иди в пень, Ерхо! Я думал, тебе руку отрежут! Не то, прада, что надо бы.
— А хотели! Но медсестра оказалась знахаркой, приложила трав и чего-то пошептала. Через месяц рука как новая будет!
— Не то отрезать хотели, что надо бы. Зачем тебя с незажившей рукой отправили?
— Офицер — отпрыск кобеля и дохлой крысы, сказал: «Винтовку держать можешь — иди воюй, солдат и так мало».
«Вот мразь. А сам в госпитале на лёгкой работе сидит,» — с некоторой злобой подумал я. Мы пошли к ротному мимо палаток, весело общаясь. Я был рад, как последний щенок, что опять буду служить с Ерхо. Все-таки вместе с училища.
Мы дошли до палатки ротного, Ерхо зашел, какое-то время они говорили, потом он вышел.
— Завтра я иду в рейд.
— Куда? А твоя рука? — я заволновался, понимая положение товарища.
— Его не волнует. Вернулся в строй — значит могу сражаться.
Мы стояли и молчали. Я закурил.
— Будешь?
Он пристально посмотрел на меня.
— Ты поменялся, Лаури. Раньше ты не курил.
— Война меняет людей, как говорит наш майор, — в тон ответил я, — я вот не курил раньше, а ты дрочил другой рукой.
— Определенно, война меняет нас не в лучшую сторону, — заметил он.
Мы ещё постояли. Я хотел его ещё что-то спросить, но тут вышел майор.
— Тёрни, набирай группу. Будете брать пленного для допроса, — приказал он.
— Кого именно? — спросил я, став по стойке смирно.
— Мне все равно, хоть часового, — сказал он, проходя мимо.
— Есть, — отсалютовал я спине майора.
Он пошел дальше ещё по каким-то делам, иногда ругаясь на бездельничавших солдат.
— Можно с тобой? — обратился он ко мне.
— Ты сможешь? — я заглянул ему в глаза, пытаясь определить насколько он готов.
— Да, — не совсем уверенно ответил он.
— Через три часа здесь в полной боевой готовности, — назначил я и отправился на поиски других рекрутов. Тут в мою голову закрались сомнения. «Правильно ли я всё сделал? У него же рука не зажила…» Я повернулся к нему.
— Ты точно уверен?
— Да. Я думал, война закалила тебя, а ты как девка на сеновале, — произнес он и засмеялся.
Я повернулся и пошёл дальше. «Каждый сам выбирает свою судьбу…»
1 января 1940 г. Полевой лагерь
Стемнело. Мы втроём подходили к лагерю русских. Почему трое? Этого достаточно, чтобы повязать без шума дозорного, и, скрываясь за пеленой ночи отступить, и при этом не так много, чтобы спалиться численностью. В рейд нам дали один Суоми и два нагана.
Я шёл на лыжах, иногда посматривая вперед, на Ерхо, всё-таки волнуясь за его руку. «Вроде нормально идет». Ему я дал наган – с его-то рукой только тяжести таскать. Мы с третьим, Маркусом, мы тащили волокуши для языка, заходя вразрез поля зрения двух часовых, и направлялись вправо — таков был мой план. Но как только мы подошли на нужную дистанцию, я услышал шорох спереди. Что-то упало. Времени поднимать не было, и я решил посмотреть и, если надо, подобрать, на обратном пути.
Мы дошли до сарая, стоя за ним со стороны леса, как за укрытием. Постепенно, шаг за шагом, выходил дозорный. Я рассмотрел его лицо. Это был мужик лет сорока, со щетиной и сединой, вываливавшейся из буденовки.
— Вот этого гасим? — спросил Маркус.
— Да. Как только зайдёт за сарай — прикладом по голове и домой, — шепотом ответил я.
Часовой подходил, но когда ему осталось пару шагов, чтобы выйти из видимости своих, он повернулся.
«Черт! Да как же так?» — возмутился я.
— Сейчас я его! — шепотом сказал Ерхо, и, выскочив из-за сарая треснул его пистолетной рукояткой по башке. Солдат свалился. Мы с Маркусом не сговариваясь взяли его за ноги и оттащили. К счастью, всё обошлось.
Я услышал русскую речь, определенно шутливого тона, направленную непонятно кому. Речь повторилась. Потом послышались шаги. Всё это время мы связывали пленного, затыкали рот кляпом. Шаги были все громче, вышел русский. Его лицо было крайне недовольным, как будто кто-то не оценил его, вероятно, очень смешную шутку. Я вырвал у него из рук наган. Он подался за ним, повалив меня на снег. Спустя несколько секунд борьбы я все же выбил его, но русский вытащил нож. Глядя на меня налитыми кровью глазами, он стал приставлять к горлу, без проблем преодолевая моё сопротивление – снизу защищаться сложно. Неожиданно он захрипел кровью и навалился ещё сильнее – не увернись я, нож попал бы в глаз – и затих.
— Вставай, Лаури, — подгонял меня Маркус, — давай быстрее.
Мы двинулись, насколько можно назвать движением два тела, вперевалку несущее третье. Я с Суоми был наготове. Кое-как мы добрались до места, где я слышал шорох. Быстро осмотревшись, я обнаружил бумажку. Невнятное чувство тревоги пробило меня, словно пот после бани. Подняв, я бегло осмотрел её: это была карта, нарисованная ручкой, с отображением главных наших штабов и расположений частей на Северном фронте.
«Ничего себе полька,» — подумал я, — «откуда у сержанта такие вещи?»
Дальше додумать мне не дали — выскочил первый красноармеец. Короткая очередь – и он стал дырявым. В его лицо я не стал всматриваться — дырявые этого не заслужили. Раздались крики, дозорные начали стрелять в эту сторону… Я не стал дожидаться других солдат и побежал, как кролик. Адреналин бушевал – я понимал, что если меня поймают, то мне кранты — максимум два дня, а потом по-любому стрельнут.
По лыжам я быстро нашел своих напарников. Они переместили брыкающегося языка. «Значит, живой. А я боялся, что этот дебил переборщил с силой…»
Меняясь, втроем мы быстро докатились до лагеря к утру. Примерно к этому времени меня отпустил мандраж, и я закурил. Поднеся сигарету, я понял, что у меня трясутся руки…
2 января 1940 г. Недалеко от с. Южное Леметти
Я стоял спиной к штабной палатке. Ночь была довольно нервной. Шёл снег и плавно падающие снежинки вкупе с никотином успокаивали сердце и душу. Из палатки доносились шлепки ударов и изредка вскрики. Русский пленный был крайне необщителен и упорно не хотел отвечать на вопросы. После очередного особенно сильного вскрика я сделал большую затяжку. Спокойствие разлилось по лёгким, предплечьям, а затем кистям рук, отдалось приятной волной в животе. «Как мало нужно для счастья…» — подумал я.
Решив закурить ещё одну сигарету, я полез в карман за пачкой, но вместо неё я нашарил карту. «Чёрт, я и забыл про неё»
Я точно уверен, что её выронил Ерхо. Я шел вторым, после него. И упала карта впереди меня.
«Надо бы с ним поговорить», — с этой мыслью я встал, бросая окурок и пошёл искать своего товарища (или уже нет?)
Я нашёл его возле медчасти. Он сидел рядом с палаткой, иногда выпивая что-то из армейской фляги. Я нащупал трофейный наган, который забрал у него после на подходе к лагерю. «Лишним не будет», — подумал я.
— Ерхо! Подойди-ка сюда, есть, о чем поговорить.
— Мне лень вставать, Лаури, — развязно ответил он, — подойди сам, — от него несло спиртом, как от бочонка с вином.
— Пошли, прогуляемся, — сказал я, — тебе не помешает.
Мы шли, сменялись палатки, мелькали лица, и наконец мы вышли в подлесок.
— Пей всё, — сказал я ему.
Он не ожидал такой перемены во мне, но был явно не против и сразу присосался к фляжке и за три глотка осушил всю.
— Что это такое? — спросил я, достав карту.
Он повертел её в руках, рассмотрел и отдал мне.
— Карта. Зачем ты меня спрашиваешь?
Я видел его трясущиеся пальцы, и тряслись они явно не от алкоголя.
— Ты хотел её сдать русским?
— Нет! — попытался он откреститься, — ты чего?
Его потерянный взгляд упёрся в мой. Он потупил глаза.
Я нанес ему рукояткой нагана удар по лицу. Он растерялся и схватился за него. Я сделал ему подсечку и сел на его спину, оставив его лежать лицом в снег.
— Что это за дерьмо?! Рассказывай, как все было!
— Ты ничего не понимаешь, Лаури! Перестань!
Я придвинулся вперед и наступил на кисть, вдавив сапогом в землю. Взял средний палец и начал поднимать.
— Переста… ааааа! — раздался деревянный треск.
— Кажется, это больно, — заметил я, — может, расскажешь, что заставило тебя продать родину?
Он брыкнулся. «Видимо, нет». Я взял указательный палец, начал его заламывать, дополнительно вращая каблуком сапога. Раздался очередной треск, а за ним вскрик моего бывшего друга.
— Не передумал?
Он опять начал лягаться.
Я взялся за безымянный палец, но, видимо, он понял, что скорее я ему всё переломаю, а до правды дознаюсь.
— Стооой! Я все скажу!
________________
Рассказ Ерхо
В медсанбате офицер, который должен был решить, годен ли я служить. Он всё время поддевал меня, выбивая на разговор тет-а-тет; я решил, что он просто заднеприводный, и просто избегал его, но однажды он остался со мной один на один.
— Ерхо Корхонен? Есть минутка переговорить?
— Так точно.
— Мне жаль говорить, солдат, но дом твоей семьи оказался разрушен во время бомбардировки, — у меня чуть не случился инфаркт, но офицер был не возмутим, — к счастью, никто не пострадал — дом был пуст. Но теперь у твоей семьи проблемы — чтобы отстроить заново дом нужны деньги. Я могу дать им эти деньги.
В тот момент мне было все равно, я был готов на всё — хоть продать душу дьяволу.
— Что я должен сделать?
— Твой батальон участвует в окружении дивизии СССР. Ты должен передать им карту с расположением основных объектов и войск, чтобы они могли выйти.
Я вспомнил о тебе, Лаури, о парнях с которыми мы учились и служили.
— Я должен предать своих?
— Нет, — чёрт, вербовщик он отличный, — ты помогаешь семье. Разве это предательство?
— А откуда у вас деньги?
— У меня — ниоткуда. А у компартии Финской ССР их достаточно.
______________
— Ты запомнил, что надо сделать?
— Так точно.
— Возьми вот это, — он протянул мне красную звезду из металла, — чтоб свои узнали.
— Когда я попросил врача выписать меня на месяц раньше, он удивился — он шмыгнул носом, попытался высвободить руку, — ты не можешь не понять, я волновался за семью, что им придется зимой ночевать на улице и голодать.
Я кивнул. Это многое объясняло, и я даже понимал товарища: ни один нормальный человек не оставит своих родных на морозе, даже не имея возможности помочь. А тут сами карты легли, грех не воспользоваться. Хотя, наверное, я бы так не поступил.
— Врач пытался меня отговорить, но было бесполезно. Я просился на фронт. А когда меня пригласил майор, в штабной палатке я увидел карту. Мне хватило одного взгляда, чтобы запомнить её полностью.
Я смотрел на чуть не плачущего Ерхо. Глаза и щёки его были в крови и соплях. Мне стало его, кажется, жаль.
Теперь я понял, почему он так хотел в рейд, почему так глупо бросил карту. Он просто торопился помочь семье.
— Идём к майору. Пусть решит, что с тобой делать.
Часть 9. Мetsästys (Охота)
2 февраля 1939 г. Возле с. Южное Леметти
Прошло около месяца с того момента, когда я отдал на растерзание контрразведчикам Ерхо. Он знал, на что шёл и знал, что ему может грозить. Не каждый смог бы правильно принять решение в такой ситуации, и, наверное, его просто не существует.
Русские войска находились в сложном положении — танкисты покинули свой рубеж, оставив один экипаж прикрывать отход. При этом — вот суки! — уничтожили те, что не могли увезти. Но сегодня особенный день. Солдаты носились с колючей проволокой, натягивая её поодаль позиций русских в Южном Леметти — теперь эта красная зараза не уйдет. А нам, самым метким из егерей, выдали новые маузеры с оптическими прицелами. Полдня ушло на приведение их к нормальному бою, но оно того стоило.
Мы двигались к позициям противника. Я курил — чёрт, давно же бросить хотел! — но настроение моё было замечательным. И тут у меня появилась идея.
— Эй, парни! Хотите пари?
— Что за пари? — сразу с энтузиазмом отозвалось два снайпера.
— Кто больше убьёт русских, тот и выиграет.
— Охота на людей? — сразу отозвался один из солдат, — как-то это дико…
— Ставлю сотню, что буду первым! — крикнул один.
— Ставлю две!
— Ставлю полторы на Анселми — крикнул кто-то.
«А им понравилось!» Идея пришлась по вкусу — кто-то принимал ставки, кто-то бился об заклад. Похоже, мой главный конкурент — вышеупомянутый Анселми — самый меткий из нас стрелок.
С шутками и азартными выкриками мы дошли до проволоки и рассредоточились. Я лёг на холодный снег, но мне было хорошо — грел вязаный свитер под шинелью, заботливо связанный матерью какого-то из русских солдат. Он пришелся мне в пору и был тёплым и удобным.
В двух метрах от меня лег Анселми.
— Что, Лаури, — усмехнулся он, — мы с тобой главные конкуренты?
— Ну получается, — я не понимал, к чему он клонит.
— Как насчет отдельного пари?
— Я только за. Ставлю три сотни!
— Четыре! — нагло произнес он.
Я посмотрел на него. «Нарываешься? Ну хорошо, сейчас я тебе покажу!»
— Согласен. Начинаем?
— Начинаем.
Я лег поудобнее. Справа от меня раздался выстрел.
— Первый! Эти винтовки просто чудо! — послышался восхищенный отклик.
Я занервничал.
Взяв винтарь, взглянул в перекрестье прицела. Увидел русского, за обе щеки уплетавшего что-то — кажется кашу из котелка. Выстрел — пуля попала чуть ниже шеи, котелок выпал из его рук.
— Один-один! — заметил я, передергивая затвор.
— Ах вот оно что!
Мы начали стрелять, и азарт все больше овладевал мной. «Да, черт возьми, это и правда охота!» Иногда наши жертвы отстреливались из пулеметов, и вроде кого-то даже задели, но то, что жертва может ответить, только добавляло азарта — сильный, могучий противник был у наших ног. Наш счет доходил уже до двадцати, когда прибежал посыльный (я его не сразу заметил — настолько был поглощен своим занятием) с донесением:
— Приказ майора — прекратить стрельбу!
С огорчением я убрал винтовку.
— Понял, прекращаю. Двадцать один, Лаури! — похвастался передо мной Анселми, гордо выпятившись, — а ты чем удивишь?
Криво усмехаясь, стискивая в зубах сигарету, я ответил:
— Двадцать три, Анселми. Двадцать три.
Часть 10. Kuolemanlaakso (Долина Смерти)
28 февраля 1940 г. 21.30. Полевой лагерь
Я неплохо поднялся на том пари — тысячи две. Но когда об этом узнал майор, он запретил ставки и сказал вернуть все выигранные деньги.
— С этого момента я буду выдавать денежные вознаграждения. Если узнаю, что кто-то занимается ставками — буду бить. Мне нужны спокойные солдаты, готовые сражаться, а не должники.
Конечно, это повлияло не на всех — ставки стали подпольными. Но когда майор лично избил и сломал два ребра и челюсть одному букмекеру, то ставки сразу прекратились.
Шел почти месяц, как мы стреляли по русским. Бог, если ты есть, спасибо тебе! Это лучший месяц в моей жизни! Мой счет шел уже на вторую сотню, хоть большинство не закрыло ещё первую, но такого азарта и увлечения я не испытывал никогда.
Держа в зубах стреляную у кого-то из рядовых сигарету, я любовно чистил свой маузер перед сном, — это вошло у меня в привычку. Хорошему оружию — хороший уход. Честно говоря, я зубы-то не так часто чистил, как винтовку. Уже давно стемнело. Я и ещё двое сидели у костра. Один из них — бывший белогвардеец, рассказывал охотничью байку.
— … и я одним выстрелом убил и кабана, и оленя!
— Да бред! Дробь бы застряла в кабаньей туше!
— Да нет же! Я ему в голову попал! Часть дроби пролетела навылет!
Тут я услышал вдалеке выстрелы и ругань. «Чёрт, надо бросать курить. Глюки уже всякие мерещатся». Но тут я расслышал крики — это был русский клич «Ура». «Они совсем что ли отбитые? Иваны идут прямо в наш лагерь?»
— Рюссе!* — закричал я и прыгнул за бревно, на котором сидел только что — боеприпас у меня был всегда при себе (семь обойм по пять патронов — не сломаюсь) Слышались крики по лагерю — другие тоже метались в поисках позиции, но тут выбежали русские. Они напоминали стадо оленей во время миграции весной — их было очень много, и они бешено ломились вперед. Они стали стрелять во всё, что движется — охотники, травившие байки, лежали на земле и бились в конвульсиях с простреленными животами и грудью.
Я сделал выстрел — вроде в кого-то попал даже — и снова нырнул за бревно. Послышались постукивания — по бревну стали стрелять в ответ, благо оно было полметра толщиной и могло выдержать такую нагрузку.
Но тут с фланга их обошла группа наших — человек пятьдесят — и внимание врага переключилось на них. Я высунулся и стал выцеливать офицеров. Я увидел воина – по-другому не сказать, и впрямь, как с картинки в книге сошел — тёмно-синее выглаженное пальто, волевое лицо. Он размахивал руками, подгоняя солдат. Выстрел — и герой падает, давясь своей кровью и дергаясь в агонии. «Так ему и надо. Хоть бы солдатом переоделся. Героям трудновато в реальной жизни»
Отправив в иной мир (если у коммунистов он есть) того чудика, я продолжил выслеживать офицеров. Но они оказались не в пример умнее — больше ни одного офицерского кителя, ни одной фуражки, и мне не осталось ничего, кроме как высекать простых солдат.
Патрон за патроном я отстрелял три обоймы, перезаряжая магазин. В этой бойне было много подранков — от гранат, от неточных попаданий. Сначала я убил трех таких — они двигались не очень активно и были легкими жертвами, и убивать их было интересно — я чувствовал себя мальчишкой, только научившимся стрелять из лука, сделанным отцом для него, и стреляющим по привязанной к столбу посреди двора курице, бестолково носящейся и кудахчущей. Первый лежал с простреленной шеей, второй забрызгал все вокруг своим серым веществом, а третий пытался удержать фонтан крови из аорты, которую я удачно прострелил.
Но скоро я перестал так делать. Не то, что бы во мне проснулась совесть или жалость, нет, просто я понял, что лучше я потрачу этот патрон не на слабого подранка, а на здорового, сильного солдата.
Все это время красные, несмотря на потери, сближались с обошедшим их взводом, и вскоре сшиблись с ними. Против русского штыка у наших не было шансов. В прицел было видно, как штыки втыкаются в тело нашим солдатам. Кто-то вытащил нож и сумел перерезать горло одному, хотел воткнуть другому в грудь, но тот защитился рукой, и он проткнул ему ладонь. Было видно, как русский корчится от боли. Я решил помочь нашему и пустил пулю в его противника. Пуля попала в шею — его отбросило, из сонной артерии начала вытекать кровь, обагряя снег. Русский дернулся два раза в конвульсиях и затих. Однако и тот ножевик жил не долго — получив сзади прикладом в затылок, он получил пулю и штык в тыкву. Но вместо того, чтобы добить наш лагерь превосходя числом, они отступили к лесу, в сторону дороги.
«Бегут? Русские бегут?», — я удивленно смотрел на отступающую толпу, — «Впрочем, хрен с ними, с русскими, пусть бегут», — думал я отправляясь пополнить боеприпас, по привычке доставая сигарету. «Вот же дурацкая привычка, как банный лист приклеилась!»
— Быстро всем встать и пополнить боезапас! — Матти уже раздавал указания, — через пять минут всем построиться!
«Надо взять побольше. Похоже, что-то намечается…» — забеспокоился я.
Когда все дозарядились, Аарнио начал раздавать указания.
— Мы ожидали их прорыва — их силы на исходе, — «конечно, ожидали», — с сарказмом отметил я, — «и конечно как следует подготовились», — меня трясло от желчи и разгильдяйства вышестоящих идиотов. Вслух я конечно ничего не сказал, — отсюда они могут уйти только одной дорогой — той, что пришли сюда. Там уже оборудованы пулеметные гнезда, расположилась минометная батарея. Вам нужно успеть занять эти позиции до прихода русских, — похоже, Матти говорил о той дороге, на которой мы устраивали рейды в ноябре-декабре.
Встав на лыжи бодрым шагом, мы двинулись к позициям. Мелькали сосны и ели, снег на которых оставлял причудливые узоры. Я уже начал на них засматриваться, как мы вышли к дороге и побежали по ней. До боли знакомое место — вот сожженный остов автомобиля, покрытый снегом — значит, где-то рядом валяется подмерзший жмур.
Добравшись до позиций, мы быстро разбились по гнездам. Бруствер из дерна был замаскирован снегом, на пулеметах была маскирующая сетка. Я оказался вторым номером пулеметчика — ну там перезарядить, спасти его задницу или занять его место, если его кончат. Моя позиция оказалась где-то в середине этих линий Мажино. «Надеюсь, их не обойдут».
Я лежал уже пять минут. Рядом со мной лежал толстый пулеметчик — Карло по прозвищу «Боров». К счастью, он был из пехоты, а не из егерей — стыдно было бы тогда служить в егерях, я откровенно брезговал. Нестерпимо хотелось курить, и я уже хотел поджечь сигарету, как вдруг увидел наших врагов, бегущих рысцой по дороге. «Ещё… Ещё немного…», — я изводился ожиданием пополам с азартом рыбака, наблюдающим, как рыба заглатывает наживку и напрочь уже забыл, что хотел закурить.
Раздался характерный свист мин.
— Сейчас! — крикнул я Карло, и он начал стрелять. Началась резня.
Русские пытались отстреливаться, но их отстреливали пачками. Даже без прицела я хорошо видел двух русских — видимо, попавших под одну мину, они катались в луже крови, один держался за колено — больше от правой ноги ничего не осталось, у второго рука (кажется, левая) держалась только на куске кожи. Я подавал ленту, чтобы пулемет не клинил, но примерно видел, куда летят пули. «Чёрт! Ну он же не попадает! Не попадает!». Я не знал, что делать. Отчаяние меня пронзило полностью.
— А ну свали! — я толкнул Борова плечом от пулемёта.
— Эй! Ты чего? — с обидой спросил он, но я этого уже не слышал из-за шума выстрелов. Я взял на прицел противника — тот солдат пытался спастись бегством. Палец на спуск — и во тьме ночи брызнул фонтан темной жидкости. Он упал, но гашетку я не отпустил, продолжая полосовать мертвое тело, от чего оно вздрагивало, затем я перевел прицел на группу врагов, успевших прыгнуть за обочину. В принципе, куда прятаться им разницы не было — по обе стороны дороги возвышались наши точки. Русские все время пытались отстреливаться, но что можно с винтовкой против пулеметов? Я плавно провел слева направо пулеметом, иногда приопуская или приподнимая ствол, чтобы набить очередную советскую тушу свинцом. Чёрт, да я упивался убийством, и жал на гашетку так, будто от этого зависела моя жизнь!
Вдруг я почувствовал резкую боль в боку и потерял сознание.
Часть 11. Sotasairaala (Военный госпиталь)
1 марта 1940 г. Военный госпиталь Миккели
В себя я пришел в медсанбате. Я лежал на кровати с белой простыней, белой подушкой и белой наволочкой, под белым одеялом. «Чёрт, даже снег под Леметти не такой белый. Они тут на белизне помешаны что ли?»
Я захотел закурить. По привычке ощупал себя во всех местах, где на кителе были карманы, но сигарет так и не нашел. Зато нашел свой правый бок плотно перевязанным бинтами. «Опять белый… Как же осатанело*!» Да и сам я был в белой рубахе и брюках — когда только успели переодеть? Меня это начинало бесить, я сходил с ума от обилия белого, но тут вошла медсестра.
— Здравствуйте! Я вижу, вы пришли в себя. Как вы себя чувствуете? Вам чего-нибудь нужно? — тараторила она как чайка.
Чувствовал я себя вполне нормально, и о своем состоянии не горел желанием распространяться какой-то шкуре (настроение не располагало).
— Закурить есть?
— Сожалею, но на территории больницы курить нельзя. Как вы себя чувствуете? — повторила вопрос она, — попробуете встать?
Я чувствовал, что сейчас взорвусь — эта мразь выводила меня из себя. Я решил сменить тему.
— Как вас зовут?
— Фредерика. Можете звать меня Фрида, — произнесла она, мягко улыбаясь. На вид ей было двадцать пять лет, не больше.
— А я Лаури. Раз уж мы познакомились, давайте на «ты»?
— Давайте, — сказала она, хлопая глазками.
Ещё полчаса мы поговорили на отвлеченные темы — какой главврач козел, какая Тиия из процедурки сука, и какая она красавица. Потом она убежала, отговорившись делами. «Наконец-то, все уши уже прожужжала»
Потом приходил врач — интеллигентный мужчина лет сорока, с седеющей бородой. Он справился о моем здоровье, померил пульс, давление, все педантично все записал в тетрадь.
Ночью пришла Фрида. «Оставили на дежурстве?» — предположил я.
— Добрый вечер!
— Добрый, — ответил я.
— Меня на дежурство оставили, — подтвердила она мою догадку, — все уже заснули, можно с тобой посидеть?
— Да, можно.
Мы сидели всю ночь, говорили о всякой фигне: как хорошо дома, какие красивые звезды, какие же аппетиты у красных и бла-бла-бла. Хотите знать трахнул ли я её в конце? Конечно, я её трахнул. Не просто же так я слушал всю эту чушь? Честно, не встречал за свою короткую жизнь еще ни одной женщины, которая сказала бы хоть что-то более умное, чем таблица умножения.
Но удовольствие такое себе — если сравнивать её с девчонками, которых мы потрахивали в училище, то она смотрелась довольно поёбано (извините за двусмысленность). Очевидно, с ней развлекались разные солдаты вроде меня, а потом возвращались на фронт, и я для неё такое же мимолётное увлечение, не более не менее.
Итак, переспав со шведкой-медсестрой я неплохо поднял себе настроение — её большие (особенно по нашим скромным финским меркам) сиськи не раз заставляли меня просыпаться со вставшим хером, длинные белые волосы ниспадали до её упругой попки. Но днем все равно было очень скучно – лежать в своей палате, напоминающей всей своей белизной о фронте. У китайцев была пытка – помещать человека в полностью белое помещёние. Кидать ему абсолютно белые вещи – белая кровать, простыня, все в белых коврах, даже жрать приносят рис в белой миске, и этой пытки, говорят, боялись не хуже капелек на голову. Так я лежал с неделю, высыпаясь днем, от нехуй делать, просыпаясь на визиты врача, и так же охуевая от скуки ночью (Фрида приходила всего два раза).
Но вот пришло озарение – мои молитвы были где-то услышаны — меня навестить пришел Анселми и ещё двое.
— Здоров, Лаури.
— Здорово. Майор вам дал увольнительную?
— Нет, нас переводят под Виипури – Там очень сложная ситуация…
«Черт! Сука! Сука! Сука!»
— Я с вами, — с ходу подорвался я.
— Лаури, ты больной что ли? – он посмотрел на меня как на идиота, — тебе ещё лежать и лежать. Я видел твое ранение – с тебя столько кровищи натекло из дырки, что у тебя под бинтами… Твою мать, я впервые увидел, как у человека бьется сердце! Ты можешь себе это представить?
Я попробовал представить то, что он описал – много крови, простреленная грудь со всеми вытекающими – белые кости сломанных ребер в моей фантазии прикрывали незащищенное сердце, немного пульсирующее в куче мяса. Меня, наверное, замутило бы, не отвоюй я уже гребанных четыре месяца, сравнимых только со спариванием оленей.
— Успокойся, — сказал до этого молчавший солдат, — и на тебя хватит русских.
— Мы зачем заходили, Лаури, — сказал Анселми, — майор просил передать тебе вот это, — он протянул конверт из желтой бумаги. Я его принял и положил на тумбу рядом с кроватью.
— Позже прочту.
— Нам надо идти – машина ждет. Был рад увидеть тебя, — сказал он прощаясь.
— Ещё увидимся, — сказал я, пожимая руки каждому из солдат.
— Увидимся.
Они вышли.
Я лег, потягиваясь и в сотый, а может, тысячный, раз осматривая белую комнату. Под окном послышался звук работы двигателя, постепенно стихающий. Мой взгляд упал на конверт. Он оказался моим спасением – среди такой белизны вдруг желтая вещь. Кажется, я начал возвращаться к жизни: открыл конверт – из него выпал чуть меньший белый конверт и исписанный лист. Я взял его, решив оставить конверт напоследок.
«Солдат!
В эти сложные дни для твоей страны ты проявил недюжинную отвагу и храбрость…
Ладно, отбросим эту всю патриотическую хуйню. Лаури, я давно наблюдал за тобой. Из многих сложных ситуаций – при рейдах, штурме Лаваярви и других наших операциях ты проявлял себя с хорошей стороны. Как по мне – сержантские погоны далеко не предел для тебя. В другом конверте лежит рекомендация в офицерское училище, все бумаги я подписал, и, если захочешь — ты можешь учиться дальше, а можешь вернуться в строй после выздоровления. Решать тебе. Подозреваю, что ты захочешь вернуться в строй. Но пойми – ты будешь хорошим солдатом, возможно даже доживешь до конца войны, но ты будешь просто пушечным мясом, и сейчас нам нужно не мясо, а напротив, мозги – командирский состав. Поэтому я и настаиваю так на этом. В любом случае, выбор за тобой.
P.S. Ты представлен к нескольким наградам. Надеюсь, через бюрократов сверху хоть одно представление дойдет куда надо.
Майор Аарнио Матти»
«Мда, вот такие пироги…», — я задумался, отходя от прочитанного. Такой тон письма несколько меня удивил. Я никогда не считал майора настолько близким к себе, чтобы писать такие письма. «Ну и дохлый филин с ним. Ничего я не теряю».
Решение было принято, мосты сожжены – впрочем, как обычно. На войне о решениях не жалеют.
*в финском языке слово «Сатана» и все, что с ним связано, считается очень грязным матом
Эпилог
18 апреля 1940 г. Выборгская область, ранее провинция Виипури
По заснеженной дороге шел молодой человек. За спиной у него болтался мешок с личными вещами. Было заметно, что мешок вваливался внутрь от пустоты – он заполнен был едва наполовину…
«Вот он – новый я. Интересно, что дома скажут? «, — думал я с волнением. В мешке лежал китель с тремя медалями и лейтенантскими погонами. Я шел очень долго, мне даже пришлось перейти границу – родное село перешло Союзу. Но ничего – уже знакомые места пошли. Я решил зайти к Ели – мы к ней часто ходили с отцом. Свернув с дороги, я немного прогулялся по снегу. Но то, что я увидел, мне не приснилось бы и в страшном сне – дремучий лес был вырублен ровным прямоугольником. «Только б Ель не задели», — заволновался я. Присмотревшись, я увидел, что почти посреди прямоугольника стояла Ель, но все дары растаскали советские дровосеки, кроме кабаньих клыков, вкрученных намертво, да рыбьих голов, принесенных рыбаками — видимо, поэтому её до сих пор не срубили. Я вытащил заготовленный подарок – обойму с патронами — чтобы военная удача не оставила меня. Тут подошли двое лесорубов с топорами. Один по-фински сказал мне:
— Уйди.
— Зачем? Кто вы вообще такие? Как вы посмели вырубить наш лес?
— Теперь это наша, советская земля, и лес наш. Мы вырубаем лес под военные объекты, поэтому свали, бродяга
— Только попробуй, — сказал я холодно. Так же холодно я шел на танки под Лаваярви, бросая в них бутылки с огнесмесью.
Но тут сзади раздался стук топора. Я обернулся – какой-то мужик в куртке и ушанке рубил Ель! Ярости моей не было предела. Двое других лесорубов схватили меня, повалив в снег. Я пытался вырваться, но было тщетно. Последовал удар валенком в челюсть. Последний удар – треск древесины – и ель падает, уперевшись клыками в землю. Меня отпустили.
— Катись отсюда!
Я поднялся на колени, глотая воздух, как запыхавшаяся хаски.
«Отомсти…» – услышал я вдруг. Огляделся – никого, кто мог сказать подобное. «Хочу их крови… Принеси мне их кровь…»
И тут мне будто крышу снесло – я вытащил нож. Он был остр, как бритва, и прошел через зимнюю куртку русского даже легче, чем мягкий олений сыр. Он упал на снег, хрипя и давясь, закатывая глаза – но этого я не видел. Я прыгал с ножом уже на следующего врага – он попытался отмахнуться топором. Левой рукой придерживаю его топор, нож втыкаю в глотку. Мне в лицо брызнул небольшой фонтанчик, русский упал и не дергался. Краем глаза я увидел, как стали сбегаться остальные лесорубы. На меня кинулся третий враг. Он прыгнул прямо мне на спину, пока я толкал прошлого жмура и вытаскивал из него нож. Его туша была довольно тяжелой, но, как известно, чем больше пень, тем громче он падает – я чуть подсел, наклонил корпус вбок и резко подбросил спину – русский по инерции, заданной его же прыжком, пролетел вперед и упал набок, прокатившись пол-оборота. Все это заняло не более секунды. Точным движением я метил ему в горло – самое уязвимое для ножа место, но он выставил руки и нож по предплечью, безжалостно разрезав куртку и сухожилие под ним попал на лоб. Лесоруб страшно завыл, потрясая рукой с повисшей словно плеть кистью. Я повторил выпад, метя в горло, он опять подставил руки, но этого я и хотел – в последний момент я остановил нож и ударил в живот. Удар, ещё удар. «Сука, сейчас тебе станет весело, » — я ударил ножом в яйца. «Это за наш лес, кабаний выкидыш».
Я встал. Моя одежда вся залита кровью — не осталось ни одного чистого места, а враги все ещё не кончились — ко мне бежало, яростно матерясь, сжимая в руках топоры, ещё три лесоруба, пожирая меня злыми взглядами. Я незаметно достал выданный по окончании училища Лахти*. Как только дистанция сократилась до 50 метров, я вскинул его. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Я подошел поочередно к лесорубам и пустил каждому по пуле в лоб. Затем подошел к ели, взял её. Топором срубил самую пышную ветку и отнес к рубившему её лесорубу и воткнул в живот этого создания. Оказывается, он был ещё жив — удара в сердце не хватило для него, но скорее всего я просто не попал. Его крик был похож на крик медведя, которому прострелили яйца в момент случки. Он подергался с полминуты и затих. Я подошел к одному из русских и вспорол ему живот. Аккуратно вырезал кишечник. Слизкая жидкость капала на снег, пачкая старую куртку, но мне было все равно. Я подошел к другому лесорубу и повторил прошлые манипуляции, но помимо прочего, вырезал ещё и сердце. Мои ладони были все в крови, да и не только в крови, но что-то мне подсказывало — я должен был закончить то, что начал.
У русских популярен праздник Новый год – на него наряжают елку, это я знал по рассказам друзей и отца. Я хотел устроить русским СВОЙ Новый год.
На манер гирлянд я повесил кишки. Вместо звезды повесил сердце к верхушке ели. «Спасибо…» услышал я полушепот.
Я развернулся и пошел в сторону границы. Больше мне тут делать нечего.
*8-ми зарядный пистолет Аймо Лахти L-35