История одного гаупштурмфюрера

ИСТОРИЯ ОДНОГО ГАУПТШУРМФЮРЕРА

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Часть 1. Neue Legende (Новая легенда)

5 марта 1945 г. Венгрия, позиция дивизии СС «Викинг»

 

Нас перебросили в Венгрию — на наступательную операцию «Весеннего пробуждения». Если сделаем, все как надо, то мы наконец-то перехватим инициативу, или хотя-бы сравняемся с русскими. Ну а что мы? Сказали воевать — надо воевать, а так как «Нордост», в котором я числился ещё до войны расформировали, и меня направили меня в «Викинг».

Я был относительно молодым офицером. Ну ещё бы — перешагнул через звание, хотя опыта мне было не занимать — Талвисота, вторая Советско-Финская, до конца января преподавал в школе диверсантов — только-только закончил… Так что свое звание я вполне заслужил.

Добравшись до расположения, мы начали выгружаться. Выпрыгнув из грузовика, я увидел офицера. «О как. Нас даже встретили».

— Построиться! — Солдаты быстро заняли свои места в строю, — Равняйсь! Смирно! Герр, — я посмотрел на его погоны, — оберштурмбанфюрер (какой только выкидыш оленя придумал такое слово?), пятая труппа Ваффен СС в расположение дивизии Викинг прибыла!

— Хайль Гитлер.

— Зиг Хайль, — мы выполнили воинское приветствие, подняв руку к небу — несмотря на холод, мы были без перчаток.

— Вон там свободное место. Расположитесь там. Адъютант! — к нему подошел невысокий мужчина в пенсне, — выдайте прибывшим палатки и спальные мешки.

— Я волль.

Каждый взял себе по палатке и принялся ставить. А так как в основе СС стоял принцип товарищества, из-за которого социальное неравенство между солдатом и офицером, в отличие от Вермахта, сводилось к минимуму, то я не мог и свалить работу на солдат. Впрочем, ставить палатку не так уж и сложно, да и подобными замашками я никогда не страдал. Покончив с ней, я сел и закурил. «До сих пор не бросил. А сколько хотел» — я уже смирился с этой привычкой и даже не пытался бросить, хотя желания имелось в достатке.

Мне нравились такие минуты — можно предаться воспоминаниям. Я вспомнил, как после Талвисоты я отправился добровольцем в Германию — все инструктора балдели с меня. Фразу «Ты прирожденный воин» мне приходилось слышать сотни раз. Но вот ко вторжению меня демобилизовали — в дивизии был перебор по офицерам.

Я сделал ещё одну затяжку.

После демобилизации я вернулся в Финляндию. Зачем? Хороший вопрос… Дома у меня уже давно не было — не в смысле жилища, а того места, которое, как говорят британцы, моя крепость. А потом финны вступили в войну с Союзом, и я был бы не я, если бы не пошел на фронт…

Мои воспоминания прервал адъютант в пенсне:

— В 17.00 начинается совещание офицеров дивизии. Вы должны быть.

— Понял. Можете быть свободны.

Адъютант вскинул руку и ушел по своим адъютантским делам. Я проводил его взглядом и посмотрел на часы — стрелка показывала почти четыре. «Итак, у меня есть почти час. Потрачу его с пользой» — решил я. Быстро построив свою роту, я начал проводить спортивно-массовые мероприятия. К слову, как человек, командовавший разными народами, могу сказать, что бельгийцы, преобладавшие в моей роте, выполняли команды гораздо быстрее и охотнее, чем финны (но об этом попозже).

Спустя полчаса я закончил — цель была не закачивать по полной, а немного встряхнуть, сугубо для поддержания формы. Я отправился в штаб — рабочее место господа офицеры обучтроили в неплохом особняке в лучших традициях Нового времени — два этажа, вместо забора аккуратно подстриженный кустарник, две небольшие статуи на входе.

Я вошел в дом. Было ещё пять минут, и офицеры общались друг с другом, стоя группками по два-три человека. У многих изредка на груди побрякивали металлическим звоном ордена.

— Итак, все в сборе, — демонстративно посмотрев на часы, поднял руку, Карл Ульрих, командир нашей дивизии, — предлагаю начать.

Все подошли к столу, стоявшем посреди комнаты. Из планшетки герра Ульриха сразу же показались карты, испещренные синими и красными стрелками.

— Господа! Нам выпала честь переломить ход войны! Согласно плану Ставки «Frühlingserwachen», наши войска должны нанести три рассекающих удара по фронту русских. Внимание на карту, — он указал на лист, где изображались эти самые три удара, — наша дивизия идет по левому флангу, вот здесь, — согласно тому, что он показывал, мы наносили удар по правому флангу, а затем соединялись с центральным, зачищая всех, кто мог бы ударить основным силам во фланг, — герр Эккарт, на вас и вашей роте лежит задача куда более сложная — вы должны будете остаться на основном направлении атаки.

— Я волль.

— Герр Шпиллер, ваш танковый батальон будет, — тут он задумался, подняв глаза к потолку, взяв риторическую паузу, — острием копья. За вами пойдут остальные солдаты.

— Я волль, — ответил офицер с железным крестом на шее.

— Герр Тёрни, вы будете в резерве, если что-то пойдет не так у нас или у наших соседей.

— Я волле, — ответил я. Некоторые из стоящих рядом офицеров с трудом сдержали брезгливость — финский акцент давал о себе знать.

— Вопросы есть?

Поднялись несколько рук.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Часть 2. Frühlingserwachen (Весеннее пробуждение)

6 марта 1945 г. Венгрия, операция «Весеннее пробуждение», между озерами Баталон и Веленце

Семь утра. Смолк гром артиллерии, и мы начали наступление, по наведенным под обстрелом мостам через реку. Я как мог подгонял солдат, но мы все равно заступили на мост последними, после пехоты и танков.

— Быстрее! Быстрее! — подгонял я их. Скоро начался ответный обстрел — половина мостов сразу разломились в нескольких местах. Я стоял в десяти метрах от взрыва снаряда — он пришелся точно в середину моста. В сумерках вода в нем казалась вишневого цвета. В этом импровизированном оазисе плавал чей-то оторванный взрывом кусок маскхалата. Что-то булькнуло, и он утонул, унося на дно то, что было в нем завернуто — кажется, это была рука. «Saakeli!! А потом удивляются, почему у солдат плохо с психикой!» — сплевывая на бегу, чтобы не проблеваться на месте, подумал я.

— Быстрее! — в очередной раз подогнал я солдат. Едва сойдя с моста, мы сразу рванули вперед за остальными, довольно быстро догнав их — они лежали в воронках от снарядов.

— Что такое?

— Пулеметы! — ответил мне командир той роты, — не пробиться.

— Где?

— Там у подножия холма траншея. Их там вагонами разгружали.

— У вас связист есть?

— Связист есть. Рации нет.

— У нас есть. Шмульке!

— Я! — раздался из воронки в десяти метрах от меня ответ.

— Свяжись и вызови обстрел!

— Я волль.

Через три минуты вылетели мины.

— Вперед!

Под градом мин, обрушившихся на траншею, русские не заметили нашей атаки — видимо, отошли на вторую линию траншей. Но тут обстрел закончился.

— Встать! Бегом! — я встал и, подхватив свой штуг, понесся к траншее. Запрыгнув в неё, я дал очередь в возвращавшихся со второй линии русских. Трое упали сразу. Вдруг я как будто оказался в другом измерении. Запахло елью. Слева упала шишка — все было как во сне, а во сне даже самые странные вещи воспринимаются как норма. Но что-то меня беспокоило. И тут я понял. «Какая шишка? Какая, мать вашу, шишка? Я же в траншее!» И тут я пришел в себя.

— Граната! — за секунду до взрыва я успел выпрыгнуть из окопа, но сразу словил две пули в бедро. Взорвалась граната, и стрелки получили порцию осколков, которой избежал я. Хромая я подошел к ним и одного за другим добил ножом. В это время по всей траншее развернулись бои — я увидел, как мой солдат кастетом бил русского, рядом русский офицер, застрелив из пистолета моего солдата, избивал второго. Я поднял штуг и нажал на спуск. «Мой солдат. Защитить. Я должен защитить». Раздался шум, а затем крик… нет, не крик — звериный вой. Я обернулся — огнеметчик выжигал закрытый дот. Выбравшийся оттуда солдат напоминал факел. Русских уже добивали. Вдруг раздался рев моторов.

— Рота Тёрни! — крикнул я по привычке, — достать Фаустпанзеры! Занять позиции на холме!

Мы сидели в траншее, промокшей от росы и крови, и ждали, когда танки подойдут на дистанцию выстрела. Впрочем, ждать долго не пришлось – ничего не подозревающие мехводы вжимали педаль газа (или рычаг? Как там в танке?) в пол.

— Огонь! Сразу пять залпов из пяти фаустпанзеров – пять попаданий (дистанции в сорок метров не промажешь). Кумулятивный заряд прожег лобовую броню, танки задымили и загорелись. Никто вырваться не успел – танкисты спеклись в танках как в кастрюле.

— А где наши танки? – спросил гаупштурмфюрер второй труппы. Его голос надрывался от страха.

Я сжал его плечо.

— Ты видишь поле боя? Их там нет. Ты видишь нашу позицию? Их тут тоже нету. Видишь реку со взорванными мостами?

— Вижу! — он захлёбывался в слезах. «Что ж, война людей меняет. Когда-то я сам таким сопляком был»

— Так вот они там, мать твою! – крикнул я, — забудь о них!

Тут один из танков открыл пулеметный огонь.

— Ш-Ш-Шайзе, — выругался один из солдат. Его присыпало землей – пули попали в бруствер. Но стоящему рядом с ним повезло меньше – как его звали без жетона не определить – его лицо представляло собой что-то среднее между гелем, какие используют в парикмахерской на Альтштрассе и картофельным пюре. Послышалось «УРАААА!» — за танками шла пехтура. Я подобрал с трупа панзершрайк и сделал выстрел. Броня танка, в который я целился, заискрила фейерверком, сразу открылся люк, танкист вылез на броню, но тут взорвался танк, и его взрывом отбросило в сторону. Он перекувырнулся, упал на спину, и его черная, закопченная дымом туша признаков жизни более не подавала.

Спереди на меня ехал танк. Я стал судорожно метаться в поисках чего-нибудь бронебойного, но ничего найти не мог. Убежать из-за ноги тоже не мог. Тем временем танк пер на меня. Я залег в траншею. Из пулемета он меня достать не мог, но и я был безоружен против него. Он наехал на траншею и встал прямо надо мной. «Что же он задумал?» — промелькнуло в голове. Вдруг мехвод газанул, но танк с места не сдвинулся. На меня обрушилась вся копоть дизельного двигателя. И уходить он не собирался. «Издевается что ли?» — подумал я, с трудом держа дыхание, — «уже почти минуту стоит!»

Но тут раздалось знакомое шипение, и я поспешил отползти. Сейчас там будет жарко, как у Сатаны на приёме. Только я отполз, в траншею спрыгнул первый русский. Я вытащил нож и ударил ему в ногу, целя в сухожилия под коленом. Он закричал от боли и свалился, потеряв опору одной из ног. Я хотел его добить, но мне на спину приземлилась пара кирзачей. Они прижали меня к земле, и наверно, прижавший хотел меня застрелить, но пулемет испортил его планы. Все происходило примерно в такой последовательности: звук выстрелов – падающее тело – мой рывок, и нож в горле у противника. Я поднял голову. Передо мной стоял пулеметчик моей труппы – Йоган Ерохманн.

— Жив, командир?

— Бывало и хуже. Нужно найти радиста.

— Я волль.

—  Хорошая у тебя игрушка, — сказал я, опираясь на края траншеи, — дашь потом поиграть?

— Конечно, герр оберштурмфюрер! — усмехнулся он.

— Запомни, боец, — двигаться было больно, и каждый шаг отдавался в ноге тяжелой, ноющей болью, — в бою нет времени на звания. Либо по имени, либо просто командир.

— Командир, вот он! – он показывал пальцем на тело радиста сводной нам труппы. В его теле было три здоровых отверстия от пулемета — вплотную стреляли что ли?

— Давай-ка сюда свою игрушку! — скомандовал я, деловито забирая пулемет, — держи связь со штабом! Попробуй выйти на связь с соседними частями и вызови подкрепление.

Я установил пулемет на сошки. Сейчас будет жарко. Очень жарко. Я помнил свой первый опыт стрельбы из пулемета, отжатого у «Борова», и опыт тот был малоприятен. Но сейчас всё будет по-другому. Я нажал на спуск, сразу упали три тела, бежавшие в сторону уже прогоревшего танка, ища убежища там. Я заметил в траве шевеление. Мелькнул монотонный цвета хаки камуфляж — струя огня устремилась туда. Я посмотрел на результат своей работы, но пожалел об этом. Я, повидавший виды солдат, а сейчас офицер, от сего зрелища блеванул в окоп, на тело лежащего там убитого солдата. «Извини», — мысленно сказал я. Пули пробили голову и полетели дальше в тело, образовав страшные воронки, сочащиеся непонятной биомассой.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Часть 3. Streitigkeit (Спор)

6 марта 1945 г. 09.50. Венгрия, операция «Весеннее пробуждение», между озерами Баталон и Веленце

— Командир! Мне удалось связаться с корректировщиком! Скоро будет поддержка!

«Отлично. Ещё одним шансом меньше раскидать свой ливер здесь».

— Иди и отправляй сюда всех, кого встретишь из наших. Я буду здесь.

— Я волль.

Скоро начался обстрел. Один за одним стекались солдаты. Мне перевязали ногу, сразу стало легче, — пуля прошла по касательной, кость не задета. С фланга пришло подкрепление — танки Шпиллера ударили во фланг русским. Зачистив местность, они двинулись дальше, забрав вторую пехотную труппу.

Так как моя рота должна была заниматься прикрытием возможного отступления, то, недолго думая, я решил обосноваться здесь, на уже готовых траншеях. Солдаты готовили бруствер из дерна, носили пулеметы. Чуть ниже вершины холма теперь злобно торчал mg-42, окопанный тем же самым бруствером.

— Как вы, герр Тёрни? — подошел Ерохманн.

— Отлично, — ответил я, — закурить не найдется?

Он протянул мне зажигалку.

— Шоколад будете? – он развернул хрустящую обертку.

— Нет, спасибо. И тебе не советую, — вежливо отказался я.

— Почему?

Причина была проста — в шоколад добавлялись психотропные вещёства, грубо говоря — наркота, для повышения лояльности солдат и населения. Я узнал это случайно, когда готовил возможные диверсии в Финляндию, на случай вторжения Союза. Но вторжения не случилось, значит, и смысла в диверсиях не было, а информация запомнилась. Так-то я не против психотропных вещёств. Но когда они не мешают делу.

— Просто не ешь.

Он посмотрел на меня странным взглядом. Из всей роты один я не ел шоколад, и всем это было известно. Впрочем, мне было все равно. Свой рассудок дороже.

Он хотел задать ещё какой-то вопрос, но приехал грузовик со снабжением.

— Возьми ещё троих и идите разгружайте.

— Я волль.

Они подошли вчетвером к грузовику и хотели приступить к выгрузке, как из машины вышел офицер, и они начали о чем-то спорить. Один из наших был испанцем (как его занесло в Викинг?), и он был очень горячим парнем. Я всерьез испугался за сохранность офицера, и решил узнать, что же там так. Заметив, что я подхожу, ко мне побежал один из солдат.

— Герр командир, у нас проблемы.

— Что случилось?

— Они говорят, что могут отдать нам всего два ящика с патронами. Остальное все не нам.

«Как это не нам? На обсуждении четко говорилось — пять: три с патронами, два с гранатами!»

— Сейчас подойду.

Хромая, я подошел к машине. Офицер оказался гауптманном — это значит, он из Вермахта и неудивительно, что о наших договоренностях может быть попросту не осведомлен.

— Хайль Гитлер! — поприветствовал я его.

— Зиг хайль, — отозвался он крайне неохотно.

— Нам положены ПЯТЬ ящиков, это приказ штандартенфюрера Карла Ульриха.

— Я не знаю ни о каких приказах. Мой командир мне сказал доставить все ящики на передовую, а два оставить вам, — он снял фуражку и из нее выглянули короткие рыжие волосы.

— Этого не может быть! Все ящики рассчитаны до операции, чтобы не было сбоев!

— Ничего не знаю. Забирайте два ящика, нам нужно на передовую.

«Вот же пидорас».

— Да вы совсем страх потеряли! Да я вас… — испанец — кажется, его звали Хосе — замахнулся для удара, метя в висок. Я перехватил его руку, провел в сторону. Рука расслабилась, пройдя предполагаемое расстояние, но мимо цели, и пошла под силой моих рук в другую сторону через низ и скоро, очертив круг, оказалась заведена за спину и заломана.

— Разгружайте, — приказал я. Спорить было бесполезно, а грузовик мог уехать в любую минуту. Гауптманн, с лицом шлюхи, пересосавшей членов, ушел в кабину. Зря.

Я показал знаками, чтобы не пропалить операцию, разгружать положенное число ящиков, и почти сразу солдаты разносить их по позициям — скоро найти их станет так же сложно, как ягель в феврале. Я ударил по корпусу машины, водила тронулся с места.

— Почему они повели себя так? — недоуменно спросил Ерохманн.

— Это ж Вермахт. Все надеются утереть нам нос. Хотят обставить нас хоть в чем-то, — развел руками я.

— Они ведут себя как твари! Даже осел моего дяди Мартинеса был менее тупым! – ругался Хосе.

— А с тобой у нас будет особый разговор. Потом, — прокомментировал последнюю реплику я.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Часть 4. Oh, mein liebe Augustin, Augustin…

8 марта 1945 г. 14.30. Венгрия, операция «Весеннее пробуждение», между озерами Баталон и Веленце

Уже второй день мы сидим на этой позиции. У меня эти рубежи уже в печенках сидят.

— Герр командир, я поймал радиопередачу. Нам нужно идти вперед.

— И как нам идти? Пешком?

— Никак нет. За нами приедут грузовики.

— Всем собрать боекомплект, приготовиться к передислокации.

Вскоре подъехали опельблитцы, и мы начали в них грузиться. Передавали из рук в руки тяжелые mg в кузова грузовиков, ящики с гранатами, для удобства переноски пулеметчики обматывались пулеметными лентами.

Я запрыгнул в кузов грузовика, ухватившись за предложенную руку, сел с краю и закурил.

— Ну что, — сказал Хосе, — надерем кому-то мы сегодня задницы?

— Надерем, как есть! — отозвалось несколько голосов.

— Вот бы на западный фронт, да под Кале! Там такие бабы! И в рот, и в жопу дают!

— Да ты под Кале и не был, ты в это время в школе учился!

— Да ну тебя…

Заиграла музыка — Ерохманн достал губную гармошку.

— Oh, mein liebe Augustin, Augustin… — сразу затянуло несколько глоток. И чем им нравится эта идиотская песня? Впрочем, это лучше, чем ехать в тишине.

И только один из солдат сидел поникший.

— Что у тебя случилось, солдат?

Он поднял на меня глаза, полные отчаяния.

— Вот… — он протянул письмо.

Я стал читать.

«Дорогой Эйке!

Извини, что не говорила, да и сейчас не понимаю, как хватает смелости писать тебе об этом. Но я так больше не могу! Я вынуждена уйти от тебя к другому!

Как известно, мужчина должен быть рядом с любимой, если он любит, особенно в трудный для неё момент. Но тебя нет уже два года! Два года я мучилась от одиночества! И поэтому я ухожу от тебя.

Твоя Людвика.

1. P. S. не хочу, чтобы между было что-то нехорошее, поэтому давай останемся друзьями?»

— Вот же дьявол… — Я стряхнул длинный рыжий волос с письма, — Эйке, ты не расстраивайся, но любовь — зло. Видишь, какой ты тряпкой стал? Соберись, мать твою! И пусть она пожалеет, что ушла от тебя!

— Спасибо, — сквозь выступившие слезы сказал он, — командир Тёрни.

— Мой друг, — закуривая, заговорил Хосе, — получил похожее письмо. Мы взяли увольнительные и поехали к нему, в Бремен. И представьте, его жена ушла к вестарбайтеру! К французу! И пока мы размазывали лягушатников по окопам, пока гнили в канавах Восточного фронта, она ебалась с этим… этим… — он с силой сжал зажженную сигарету, но не поморщился, настолько была велика его ненависть, — мы зарезали их тупыми ножами, отрывая руками куски плоти, а потом залили бензином и сожгли.

—  Ну и правильно, — согласился я, — шлюха должна страдать.

Остаток поездки прошел под солдатские байки, сопровождаемые музыкой губной гармошки.

Как только мы выгрузились, ко мне подошел штурмфюрер Викинга.

— Герр Тёрни?

— Да.

— Через полчаса мы начинаем атаку. Ваша труппа пойдет по правому флангу за танками. Нужно занять передний рубеж обороны противника.

— Все ясно. Можете идти.

Он отсалютовал мне и ушел.

— Внимание! Рота Тёрни, — «чёрт, да что за привычка??», — через полчаса готовимся выступать!

— Ясно.

— Как настрой?

— Отлично, герр Тёрни!

— Лучше не бывает!

— А чем это воняет так?

— О, — ответил я, — это танки бензином надымили. Чуешь этот запах? Это запах победы, — не знаю, почему, но мне захотелось надеть солнцезащитные очки, хотя был всего лишь март.

За разговорами пролетело почти полчаса. Готовиться нам не надо было — я запретил всем разряжаться, и тем более пользоваться предохранителями, так что всё для боя у нас было готово. Мы заняли свою позицию. Раздался выстрел сигнальной ракеты, и мы понеслись вперед, за коптящими воздух танками. Начался артобстрел, подавивший пулеметы противника — спасибо корректировщику. До позиций противника мы добрались почти без потерь — двое из центральной группы напоролись на мины и теперь валялись с оторванными по колено ногами где-то сзади.

Едва я запрыгнул в окоп, и сразу чуть не попал на штык противника. Отвел прямой удар противника в сторону и пробил сам в голову. Он успел среагировать и убрать голову, но я выиграл время и вытащил свой старенький Лахти и выстрелил. В узком окопе не было шансов увернуться, пуля попала точно в грудь. Я выхватил нож из его руки и нанес два удара в область сердца. Справа от меня раздались пулеметные очереди и незабываемый русский мат. Я хотел обернуться, но на меня вышел ещё один противник, с каким-то новым пистолетом-пулеметом, чем-то похожим на мой штуг, который я выронил то ли при падении в окоп, то ли короткой рукопашной.

Вновь вскинув Лахти, и выстрелив, я попав в руку и кинулся на него. Дернув на себя пп, я ударил ему в лицо. Он упал, потеряв равновесие, перекувырнулся, и пошел в контратаку. Сразу в лицо мне прилетело два джеба, а затем аперкот в живот, попавший в дыхалку. Я согнулся, увернувшись от очередного его удара в голову и обхватил его за пояс, повалив на землю. «Ну, рюссе, сейчас ты получишь». Я обхватил его шею и руку, войдя в удержание сбоку, положил его руку в свое согнутое колено и начал её отодвигать, растягивая сухожилия на его руке. Он начал меня бить по плечу, явно метя в голову, пытался освободить руку из живодерского захвата, но тщетно. Скоро его рука перестала дергаться, а сам он начал орать, как медведь по весне. Я перекинул ногу через него, поудобнее усевшись и начал опускать удар за ударом ему в лицо. Он пытался блокировать здоровой рукой, и мне это надоело. Я схватил левой его руку, а правой кадык и стал сжимать пальцы ЗА трахеей, и когда почувствовал теплую кровь, сочащуюся по ладони, дернул на себя. Русский закашлялся, изо рта у него полилась кровь.

— Сюда! Йохан, сюда иди! — крикнул я пулеметчику, видимо, вошедшему в раж, и унижавшему русских, у которых были только пп.

Он подорвался, снял с сошек пулемет и скатился в окоп. И вовремя — сразу раздались пулеметные очереди ПД.

— Займи оборону. Где радист?

— За танками.

— Шмульке!

— Я, Герр Тёрни!

— Бегом сюда, мы прикроем!

Под огнем пулеметов танков и нашего с Ерохманном, он дополз до окопа и свалился вниз.

— Собираем остальных наших и идем чистить окоп.

— Я волль.

Мы двинулись вперед. Проходя вперед, мы расстреливали всех, чья униформа имела отличный от серого цвет, мы были как три всадника апокалипсиса — где проходили мы, оставались лишь трупы. Постепенно наша группа пополнялась солдатами, и всадников становилось все больше, а патронов все меньше.

Вскоре мы были почти в полном составе, но волна танков была полностью уничтожена — их остовы одиноко дымили с трупами на броне, издавая тот необъяснимый аромат горелого мяса и крови.

— Патроны на исходе!

— Возьми русский автомат и стреляй из него!

Мы столь же стремительно двигались дальше, не оставляя никому шансов. Вот валяется красноармеец с раздробленным черепом — получил прикладом по голове, в двух метрах от него истекал кровью другой солдат, бившийся в конвульсиях с пеной у рта.  Оттаскивать их было некогда, (а одного так вообще не стоило — с трёхгранным штыком лежал в обнимку, ублюдок) поэтому мы шли прямо по трупам, и скоро вышли на пятерых вермахтовцев, оборонявшихся от красноармейцев.

— Вперед! В бой! — приказал я.

Сразу застрещали пулеметы, и противники, не устояв перед нашей мощью стали падать один за другим.

— Граната! — заорал я, — ложись!

Она взорвалась, и двое солдат вермахта, стоявших на переднем крае, не успевших залечь, страшно взвыли, заливая все кровью. Пулеметчики ответили увеличением плотности огня, и русские решили ретироваться.

Я подошел к раненым, все ещё кричавшим от боли, чтобы оценить повреждения. У одного пол-лица превратилось в нечто неопределенное, нашинкованное осколками, на уже почти вытекшем глазу виднелись зачатки безумия. Второй безуспешно зажимал шейную артерию, валяясь в луже крови. Достав Лахти, я добил их.

— Ты чего? Совсем конченый? Идиот! Это мои солдаты! — взвился командир (майор, судя по погонам) убитых.

— Ранения смертельны, их не спасти. Хотите продлить им агонию? — поинтересовался я, — давайте к делу.

Он посмотрел на меня, явно сомневаясь, стоит ли мне доверять. Я решил начать первым.

— Наша задача — захватить эти позиции и удержать их.

— Тогда наши цели сходны. Предлагаю сотрудничество.

— А где все ваши солдаты? — спросил мой зам, — вы же майор, у вас должно быть под командованием много солдат, а трупов здесь почти нет.

Мне его доводы показались неубедительными — скорее всего, при штурме позиций оказались нерасторопны и лежат где-нибудь со свинцом в башке или груди.

— Все сдались. Остались только мы.

«Немецкие солдаты!» — послышался голос из громкоговорителя на чистом, слишком чистом, немецком, — «мы призываем вас сдаваться в плен! Ваши танки уничтожены, а силы неравны, по сравнению с нашими…»

— Не слушать эту хрень! Занять позиции! Герр майор, командуете левым флангом, Шмульке — связь с корректировщиком! Рассредоточиться!

 

 

 

 

 

 

Часть 5. Das Herz des Wikinger (Сердце викинга)

8 марта 1945 г. 17.30. Венгрия, операция «Весеннее пробуждение», между озерами Баталон и Веленце

Быстро заняв позиции, мы начали выжидать. Шмульке переговаривался о чем-то по рации, неизвестно с кем. Скоро трансляция закончилась.

— Огонь по команде, не раньше. Передать команду по цепи!

— Огонь по команде, не раньше. Передать команду по цепи!

— Огонь по команде, не раньше. Передать команду по цепи!

Я слышал, как команда расходится в обе стороны. Выступила большая цепь русских — они шли неторопливо, за ними шли танки.

«Психическая атака. Вот черти»

— Приготовить панзершрайки!

Трое солдат сразу побежали на поиски гранатометов. Противник был в трёхстах метрах.

Я был на взводе. Нервы на пределе, адреналин бурлил по вене, но я сдерживался.

— К дьяволу все! Огонь! Откройте огонь! — один из солдат Вермахта. Он начал стрелять из своего маузера. Незамедлительно раздался ответ из пулеметов и ПП, и он сразу замолк. Он был на другом фланге, и я не видел, просто он спрятался или лежит с головой, превращенной в дуршлак.

— Вот, герр Терни, всё, что нашли — принесли панзершрайки.

— Огонь!

Началась канонада, огненный шторм по одному сметал противников — их можно было описать только словом «фарш», стреляли из панзерфаустов и танковых пушек. Бруствер траншеи раскидало от взрывов, и мы потеряли хоть какую-то защиту. Начался артобстрел сразу с двух сторон — нашей и противника.

В окоп рядом со мной влетел снаряд и меня отбросило взрывом.

Я пришел в себя от того, что меня кто-то тормошил. В ушах колотило, я чувствовал режущую боль. Меня тряс кто-то за плечи. «Что происходит?». Я огляделся: весь камуфляж и лицо, судя по ощущениям, были в крови и чем-то ещё. У меня перед глазами появилась чья-то рука. Я пришел в себя.

— …ть? Ку…ти?

— А? Что?

— Герр Терни! Левый фланг смят! На правом идет обстрел! Панзершрайков больше нет! Что делать?

Я выглянул из окопа. Земля была распахана взрывами, уродливо стояли, горящие остовы танков, валялись трупы.

— Отходим… тут мы уже ничего не сделаем, — поднимаясь и приходя в себя приказал я.

— Ерохманн, и ещё кто-нибудь, останьтесь со мной. Остальные бежать по команде.

— Я волль.

Впервые в глазах своих солдат я увидел страх. В тех немногих боях они показали себя с лучшей стороны — трусов не было, но сейчас как будто что-то надломилось.

—  Я останусь, — вызвался Хосе.

Тут подбежал майор, он нес два mg-42.

— Держи. Пригодится, — сказал он. Итого у нас было на троих три пулемета.

Вместе мы выставили пулеметы на остатки бруствера. Черт, да мне самому стало не по себе — обстрел ещё не закончился.

— Бегом марш! — скомандовал я. Мы открыли заградительный огонь. На какое-то время по нам перестали стрелять пехотинцы — залегли. Взрыв — в двух метрах разорвался снаряд от танка.

— Ещё немного, — я обернулся — наши были ещё в зоне досягаемости огня противника, — ещё минуту держимся и валим!

Грохот выстрелов бил по барабанным перепонкам, ещё не отошедшим от взрыва снаряда, но я нажимал на спуск, даже не видя, куда стреляю — дым от пороховых газов, от взрывов и горящих танков. Вдруг раздался глухой щелчок. «Патроны».

Ерохманн все ещё отстреливался, но скоро и у него закончились патроны.

— Уходим!

Мы побежали по траншее, забирая вправо — во-первых, выбегать там, где мы только что отстреливались, было бы самоубийством, а во-вторых из-за выхлопа пороховых газов отдачей ствол после выстрела вправо, значит, стрелку сложнее целиться влево. Их лево — наше право, значит, и бежать надо туда. Пробежав метров двести, я дал остановку.

— Отдых. Насчет три бежим в нашу сторону. Каждый сам за себя.

Я посмотрел на часы, стал засекать минуту. Стрелка двигалась как будто нехотя, не желая выпускать нас из траншеи.

— Время. Три, два, один, — мы рванули в сторону, разбегаясь на дистанцию, чтобы не скосили одной очередью. Дыхание участилось, дым стал сильнее проникать в легкие, захотелось кашлять. С трудом сдержав порыв, я ускорил бег. Время потекло как-то по-особому, как мутная полноводная река. Споткнулся, упал в какую-то яму. Сердце выскакивало из груди. Внезапно меня опять стали тормошить. «Неужели вернулись? Идиоты»

— Герр гаупштурмфюрер?

— Где я, мать твою? — «из-за того, что резко остановился, сердцу кранты»

— На позиции дивизии СС-Ваффен «Викинг», третья труппа.

«Значит, добежал»

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Часть 6. Der Ungebetengäste (Незваные гости)

12 марта 1945 г. 14.30. Третий Рейх, Баден-Вюртемберг, перевалочный пункт где-то на юго-западе области.

Уже второй день мы ехали в поезде. Нас перебрасывают во Францию — на западный фронт, на помощь «Das Reich» и «Gogenstaufer». Как всегда, меня укачивало в поезде. Это неприятное для себя время я старался проводить либо во сне, либо у двери вагона, дыша свежим воздухом.

— Герр Тёрни, и вы тут? Я думал вас комиссуют, — подошел ко мне Эккарт.

— Да, хотели.

— И как же вы здесь?

______________________________

«Вы не сможете служить на передовой. У вас может случиться инфаркт, — венгерский врач смотрел на меня ровным взглядом, — мы переводим вас на другую службу»

«С какой это стати? Я вполне здоров, — уверенно ответил я»

«Мы почти на девяносто процентов уверены, что у вас под воздействием нагрузок разовьется сердечная недостаточность…»

«Ну не на сто же, — пожал плечами я»

«Я не имею права признать вас полностью здоровым… Я дал клятву Гипо… ффф — последний звук вырвался у него непроизвольно. Я взял его двумя руками за грудки и поднял над землей.

«Поговорили, и хватит. Или ты мне даешь допуск, или меня отправят в… Куда меня отправят?

«В интенданты, — хрипя сказал доктор. »

«…в интенданты. Но ты этого уже не увидишь.»

________________________________

— Врач в последний момент передумал. Решил, что я годен.

— Вы же знаете куда мы едем?

Похоже, он хотел поговорить. Я не большой любитель разговоров ни о чём, плюс меня ещё укачало. Хотя…  А что я теряю?

— Вроде под Париж. Я не совсем в курсе дел.

— Почти. Нас перебрасывают под Фалез.

— Там же вроде окружение…

— В точку. Мы будем вытаскивать своих из такой же задницы, как под Сталинградом.

Я на секунду представил, что же нас ждет. Выходило, что под Балатоном были цветочки — а там я потерял чуть не половину роты. Особенно меня опечалило то, что Ерохманн остался гнить там. «Мир твоему тухлому трупу, Йоган. Не повезло.»

— У нас будет остановка под Верденом через полчаса, на полдня — мы офицерским составом в бар собираемся. Пойдешь с нами?

— Не, у меня проблемы с алкоголем.

— Да? Жаль, — вздохнул Эккарт, — Ну, до скорого.

На самом деле, я бы выпить не отказался, да и настроение располагало. Только у меня уже были планы.

Я подошел к солдату, который получил письмо на «Весеннем пробуждении».

— Эй, Эйке! Через полчаса будет остановка. Ты уверен?

— Как никогда, герр Тёрни!

— Хосе, Штайн — с нами.

Сойдя с поезда, мы взяли такси, Эйке сказал название деревни. Стоит ли говорить, что мы были переодеты в гражданку во избежание возможных проблем, хоть мы и останавливались на двенадцать часов — предосторожность лишней не будет, жизнь научила.

Мы сидели молча, только Эйке подсказывал водителю с поворотами.

— Сколько ещё осталось?

— Где-то полкилометра, — ответил водитель.

— Тормози. Подождешь нас тут. Заплатим вдвойне.

Водитель пожал плечами, удивляясь столь странной просьбе, но остановился.

Быстрым шагом мы покрыли эти пятьсот метров за пять минут. Выйдя на холм, скрывавший деревню от нас ранее, нашему взору открылись двухэтажные дома с множеством пристроек, аккуратно огороженными участками, пасущимся скотом.

— Нам туда, — Эйке указал на дом, стоящий на окраине. «Как повезло-то», — подумал я.

Мы подошли к дому, пригнувшись возле забора, чтобы прошмыгнуть незамеченными, и обошли дом так, чтобы оказаться спиной к лесу и лицом к дому — то есть с краю деревни. Мы перелезли через невысокий забор — видимо, хозяева не боялись не только незваных гостей, но даже диких животных. Подбежали тихим бегом к крыльцу.

— Можно? — спросил меня Хосе.

Я прислушался. Слышался плач ребенка, и какие-то странные всхлипы женщины — из-за звукоизоляции (стены, видимо, были толстые) не разобрать.

— Можно.

Дверь была не закрыта, и мы тихо, давя возможные скрипы половиц, вошли. Сразу у двери в люльке лежал ребенок, и громко, в голос, плакал.

— Откуда у нее ребенок?

— Теперь понятно, почему она тебя бросила, — сказал, горячий как всегда Хосе, — не дождалась и нагуляла.

Эйке печально опустил взгляд.

— Где эта блядь? — задал он риторический вопрос.

— За мной, — я пошел на источник всхлипов. Приближаясь, я слышал, как иногда всхлипы переходили на крик. Поднявшись на второй этаж, я увидел картину — два мужика в полицейской форме (остатках, что не успели снять — на одном была куртка, на другом только футболка и носки) в два смычка наяривают по всем струнам одну скрипку. Не выдавая себя, я спустился.

— Она? — спросил я Эйке, показав ему увиденное мной.

— Она, — его глаза горели яростью, злобой… Да, он был зол, как чёрт!

Мы ворвались. Я сразу отправил в нокаут джебом одного полицая, другого лоу-киком от Хосе отбросило на пол. Досталось и изменщице — Эйке, влетая с нами, с ходу пробил ей в район солнышка как заправский голкипер, посылающий мяч на другую половину поля. Она скрючилась от боли, после того как приземлилась — удар разозленного изменой Эйке был страшен. Он хотел продолжить бить, но я и Штайн, шедший последним, удержали его — шлюха — теперь я называть ее мог только так — должна будет сдохнуть в мучениях. Хосе продолжал избивать лежащего противника.

— Полицаев в расход.

Штайн отпустил уже подостывшего Эйке, достал нож, перерезал горло сначала лежащему в отрубке полицаю, затем помог Хосе, воткнув нож под ребро сопротивлявшемуся блюстителю закона. Он схватился за рану, коротко вскрикнув, убрав защиту от головы, и тут испанец нанес сокрушительный удар сверху вниз кулаком, вместе со всем телом проломив череп противнику. Мозги разбрызгались по всему полу.

— Что за… вы кто? — спросила, подправляя растекшиеся пятна косметики на лице одной рукой, — Эйке?! — она все-таки узнала его, и удивлению её не было предела. Она сразу схватила покрывало, прикрылась. За две секунды из развратной деревенской шлюхи она превратилась в домашнюю девушку, которая, если верить глазам, никогда бы не впуталась в такое. Но беда (ЕЁ беда) в том, что я глазам не верил.

— Ты его любила? — резко спросил я.

— Да… — ответила она, и торопливо добавила: — и сейчас люблю!

— Откуда ребенок?

— Он… он… — она терялась, не зная, что придумать, — Он не мой!

— Да? — зло сказал Эйке, — а если я его убью?

— НЕЕТ! Пожалуйста, не трогай ребенка!

«Ну, пожалуйста. Шлюха хотела и рыбку съесть, и на хуй сесть. Как такие живут? Когда инстинкты — материнский и размножения затмевают разум — это уже не человек, а животное. Ведь чем отличается животное от человека? Очевидно, тем, что человек умеет думать, осознает ответственность, а животное следует инстинкту. И что с ней теперь делать?»

Она бросилась на Эйке, схватилась за его ноги и начала в них плакаться.

— Прости! Пожалуйста, прости!

Эйке стоял и не знал, что делать. У его ног была та, которую он и любил, и ненавидел. Штайн дал ему нож.

— Решай сам, что с ней будет, Эйке.

Он колебался.

— Пожалуйста, прости…

— Чей ребенок? — сквозь зубы спросил он.

— Какая разница? — затараторила она, — отец тот, кто вырастил, а не тот, кто… — фраза так и осталась недосказанной. Эйке направил нож прямо в сердце этой бляди. Она пару раз трепыхнулась, надсадно сипя, и затихла.

— Пошли.

На выходе мы вспомнили у о ребенке.

— А что с ним? — спросил бледный Эйке — убийство любимой сильно истощило его морально.

— Этот ребенок — не жилец. Отнесем к соседям — нас увидят. Оставим здесь — умрет от жажды и голода. Зачем? Лучше быстро умрет, — с этими словами я воткнул в него нож. Ребенок задергался, завизжал, срывая голос, как поросенок. Довернув ручку, я воткнул нож с удвоенной силой. Затем вытащил лезвие, вытер его о кроватку,  — не ты ли сам хотел его убить?

— Ну вы и маньяк, герр Тёрни, — пробормотал удивленно Хосе.

— Я бы не смог, — сказал Эйке, — я просто пугал.

Я пожал плечами. Мы вернулись в машину.

— Что, всё? — спросил водитель. Ему никто не ответил, — ну ладно, поехали.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Часть 7. Der Untote (Воскрешение)

14 марта 1945 г. Франция, Труа

 

До Парижа мы добрались без проблем, нашей отлучки никто не заметил — офицеры пришли из бара таком состоянии, что им было все равно, а солдат подобное волновать не должно.

Из Парижа нас перебрасывали под Труа (не спрашивайте, я тоже не знаю, что это за дыра).

— Приехали! Из этой дыры мы должны будем стать очередной порцией мяса для великого Рейха.

— Герр Тёрни, разрешите вопрос? — спросил Хосе.

— Давай, — вылезая из поезда сказал я.

— После вашей фразы будет логичным вопрос: «А зачем? Почему вы готов раскидать свои потроха, да ещё за чужую страну?»

— Интересный вопрос.

— Вы ответите? — спросил Штайн, — мне тоже интересно.

Мне не очень хотелось распространяться, и я решил попробовать уйти от ответа.

— Угадайте.

— За деньги? — спросил Эйке.

— Да, деньги лишними не бывают. Я давно мечтал накопить на домик в Испании или Италии, найти себе хозяйственную подстилку и жить до старости. Но это не главное.

— Вам нравится убивать?

— Да, мне нравится убивать. Но я бы мог пойти в полицию, в корпус Шюцкера в родной Финляндии. Но Финляндия для меня уже не родная — там всем заправляют краснопузые, но это тоже не та причина.

Повисло молчание. Ни у кого версий не было.

А что я им мог сказать? Что за тридцать лет кроме того, как нажимать на спуск ничему не научился? Эйке — деревенский парень, знает, как пасти коров, как вырастить хлеб. Шмульке может из говна и палок собрать рацию — как-то в учебке нáспор собрал рацию из проволки, проводков и раздолбанного радиоприемника, у которого все транзисторы проржавели и перегорели десять раз. Ерохманн по образованию был врачом, мир его праху, а у Штайна династия банкиров.

Они умеют больше меня, в мирное время я буду не нужен. Поэтому я и готов раскидать свой ливер за кого угодно — лучше сдохнуть для кого-то героем, чем в забвении, говне и голоде в какой-нибудь трущобе на окраине.

Хотя казалось бы — какая разница? Сдох да сдох — результат один. Но из чистой вредности я хотел отправляться за врата смерти не один. Да и просто привык я к войне. Не надо думать, что будет завтра — все уже известно, нужно просто плыть по течению.

— По четыре становись! — скомандовал я. За пять секунд передо мной выстроились четыре шеренги, уже с пополнением. Нас снова сотня.

— Нале-во!

— Извините, герр Тёрни?

Я обернулся. Передо мной стоял штурмбаннфюрер СС-Ваффен в сопровождении двух унтерштурмфюреров. Он был уже в годах — из-под фуражки выглядывали седые коротко стриженные волосы, лицо было сухим, на нем отпечатались морщины.

— Я волль.

— У меня для вас две новости, — хорошая и плохая. С какой начать? — со змеиной полуулыбкой спросил он. Я напрягся.

— Давайте с хорошей?

— За храбрость во время операции «Весеннее пробуждение» вас представили к Железному кресту. Решение было одобрено, но какой степени — зависит от вас сейчас. Вы готовы содействовать нам?

Я присмотрелся к его опознавательным знакам. «Чёрт! Черт, черт, черт! Тотенкопф! Что они тут забыли?»

— А теперь плохая. По нашим данным в вашей труппе имеются расово неприемлемые народы. Помогите нам найти того человека.

— У нас таких нет, — ответил я без раздумий.

— Вы уверены?

— Да, — «Что делать? Что делать?» — он погиб во время «Пробуждения».

— Тогда мы заберем его сами. Штайн Петерберг! Шаг из строя.

Я посмотрел на него — он был белее белого. Сразу отвел взгляд, чтобы случайно не сдать его.

— Таких нет! — послышалось из строя.

Офицер улыбнулся.

— Тогда будем называть по фамилиям.

Он достал длинными сухими пальцами из кармана список.

— Аарн Вайс! Шаг из строя!

Он вышел.

— Так, следующий…

Он назвал всех. Осталось два человека — Хосе и Штайн. Я понял, что надо что-то делать.

— Йоган, а ты чего стоишь?

— А? — удивленно спросил офицер, — он же погиб в последней операции!

— Это ошибка, я же сказал! Петерберг погиб, а Ерохманн жив.

— Да? — в лице офицера отпечаталась грусть, — ну тогда приношу свои извинения. Поздравляю вас с награждением Железным крестом второй степени, — он протянул мне небольшую коробочку, обшитую снаружи черным бархатом.

— Хайль Гитлер!

— Зиг хайль.

Он развернулся и ушел.

— Кто это был, герр Тёрни? — спросил кто-то из строя.

— Тотенкопф. По факту они наши, ССовцы, но они не воюют. Они занимаются охраной гетто и… — «про лагеря им знать явно не стоит», — и, эээ… других объектов. Их жестокость, — «хотя кто бы говорил о жестокости?» — к мирному населению бессмысленна. Но стоит им напороться на того, кто покажет зубы — например, партизан, они часто бегут, поджав хвосты, а если и принимают бой, то с явным преимуществом, — поэтому у них такая хорошая статистика.

Пожалуй, только Штайн знал, чем НА САМОМ ДЕЛЕ занимается Тотенкопф. Даже то, что рассказал я, довольно размыто. По факту, они выполняли роль чертей, что жарят грешников на сковородке. Только роль грешников выполняли расово неприемлемые народы — русские, поляки, или евреи, как Штайн.

Казалось бы — еврей в СС, вот это номер. Мне абсолютно все равно, кто он. Мне важно, что он солдат, готовый по моему приказу стрелять не разбираясь, в кого. Остальное меня не волнует.

Строевым шагом мы шли к постройкам, где нас должны были расквартировать, пока шла разработка плана по спасению наших из котла. Перед нами ездили фургоны с солдатами Вермахта — этим неженкам выделили машины. Проехала очередная машина, обогнала нас метров на десять, оттуда выпрыгнул солдат в ССовской пятнистой камуфляжке, поймал выброшенный вещмешок и развернулся, бросив на прощание какую-то шутку и, махнув рукой, развернулся. Это был… «Да ладно… так не бывает…»

Это был ЕРОХМАНН! Вот же везучий подонок! Я был уверен, что он подох, но нет — идет с улыбкой до ушей, поблескивая серебряной медалькой на груди… И почему-то я был рад, что он вернулся.

— Хайль Гитлер! — он вскинул руку.

— Зиг хайль.

— Герр гаупштурмфюрер, — он видимо решил соблюсти все формальности, — ефрейтор Йоган Андреас Ерохманн для продолжения службы прибыл.

— Вольно, солдат. Встать в строй, — сказал я, и добавил не по уставу, — с возвращением.

Дойдя до того дома — это была кирпичная пятиэтажка, ничем не выделявшаяся среди других. Я бросил вещи в своей квартире и стал искать квартиру, где живет Ерохманн. Мне было до жути интересно, как он выжил. Проходя по лестничным клеткам, я услышал нарастающий шум и решил пойти на него. По мере приближения шум увеличивался. Я открыл дверь, и точно — там сидело человек пятнадцать на двадцати квадратных метрах, а в самом мажорном месте — кожаном кресле, восседал пулеметчик.

— Что я пропустил? — осведомился я.

Ерохманн немного смутился, и спустя секунду ответил:

— Да ничего важного. Я закончил на том моменте, где вы из панзерфаустов стреляли.

— А, ну давай, продолжай.

 

_________________________

Рассказ Ерохманна.

8 марта 1945 г. 17.55. Венгрия, операция «Весеннее пробуждение», между озерами Баталон и Веленце

— Время, — услышал я команду, — Три, два, один, — мы рванули в сторону, разбегаясь на дистанцию, чтобы не скосили одной очередью. Но так или иначе, кому-то должно было не повезти. Я уже почти спрятался за дымящий остов Пантеры, но судьба была иного мнения — повсюду гремели взрывы мин и снарядов, и порция осколков, летающих повсюду, попал мне в плечо, черканув по боку, два маленьких попали в ногу. Я лег. И в тот же момент над моей головой пролетела пулеметная очередь с нашей стороны. «Идиоты! Чем эти слепые сыновья шлюх только думают?»

Под прикрытием высокой травы я заполз под танк, залег там, и начал резать ножом китель, чтобы перемотать рану — кровь сочилась не очень сильно, но все равно риск умереть от кровопотери имелся. Минут пятнадцать я возился с рукавом, ещё столько же с перевязкой. Моему дыханию не позавидовал бы и астматик — кислорода совсем не хватало. Я лежал на спине непонятно сколько: мимо пронеслись в атаку русские солдаты со своими т-34, но из-за того, что я лежал близко к гусенице, меня не заметили.

Во рту пересохло — слюна уже не выделялась, до смерти хотелось срать. Так я пролежал ещё с полтора час и понял, что сейчас порву кишку. Скрепя сердце и ненавидя себя, я расслабился. Сразу потеплело, а потом запахло дерьмом. “Зато мёртвым будет прикинуться проще. С таким-то амбре. А может, брезгливый похоронщик не захочет подходить к такой концентрации вони” — успокаивал я себя.

Стали доноситься голоса русских похоронщиков.

Я лежал под танком, весь в копоти, грязи и говне. Голоса похоронщиков приближались. Проходя мимо танка один из русских приостановился. «Давай, иди отсюда. Тут никого нет. Это танк врага, и своих тут нет. Свали отсюда. Давай-давай»

Но нет — он стал осматривать танк, что-то приговаривая. Заглянул под танк и увидел меня. «Черт. Теперь я сдохну гораздо быстрее»

— Эй! Ты чей?

Я повернул на него голову, и плечо, неосторожно повернутое, ударилось о камень. Я зашипел от боли. «Мне нужна медицинская помощь» — желание бороться за жизнь и инстинкт самосохранения брали свое.

— Hilfe mir, bitte (Помоги мне, пожалуйста), — слабым голосом произнёс я.

— Бляяяять, — протянул он. Встал, оглянулся, бросил флягу с водой и ушел. Спустя минуту до меня дошло, что произошло. Я подполз, щадя руку, и начал жадными глотками пить воду. Послышались выстрелы с наших (уже нет?) позиций. Я высунулся и посмотрел, что же происходит — неужели остатки наших сопротивляются? Но нет. Это похоронники добивали раненых, которые не смогли отступить. Я залез обратно. Нечего мне там делать. Я прижался к гусенице и попробовал заснуть, но сон не шел — я лежал в прострации не меньше часа.

Через какое-то время я услышал шаги. «Ну наконец-то». В этот момент я ждал смерти как избавления. Пришел тот же самый русский. За спиной у него была винтовка, а в руках какая-то книга.

— Was… ich konnt hilfen du? (Что я мочь помогать тебе) — спросил он. «Какой же кривой немецкий», — скморщился я внутренне.

— Ich brauche, um zu Baden und sich aufzuwärmen. Ich weiß, hier gibt es einen Fluss (мне нужно согреться и помыться. Я знаю, недалеко есть река)

— Wach auf (встань).

Я выполз, попытался подняться, но тщетно. Он взял меня за здоровую руку, закинул её на плечо, и мы пошли к реке.

Это были самые долгие полкилометра в моей жизни, да ещё и самые неприятные — дерьмецо попадало вниз штанин и уже холодными комками вязко чавкало там. Я снял порванный китель, залез в ледяную воду, развязал шнурки и снял здоровой рукой сапоги, промывая их от нечистот и по очереди бросая на сушу; затем снял штаны, начал их стирать, потом трусы, забросил все на плечо, и наконец помылся сам, тщательно промыв раны. В воде было проще двигаться, но выйдя на берег я опять стал беспомощным.

Жестами объяснив, что от него требуется, я отправил своего спасителя за сухими ветвями, сам стал собирать прошлогоднюю жухлую сухую траву. Я сорвал всю траву в пределах вытянутой руки, когда пришел русский с охапкой хвороста, бросил её рядом со мной.

Я достал из кармана кителя зиппо — это была подарочная зажигалка: на бронзовом корпусе был изображен Тигр pz.1, на заднем плане — свастика и цифра «39» — она мне досталась от брата. Я стал поджигать траву, и вскоре взошло небольшое пламя. Мы стали понемногу подбрасывать хворост, потом пошли ветки потолще.

Спустя полчаса я согрелся и обсох. Казалось, это один из лучших моментов моей жизни — я чистый, сижу в тепле, и от меня не воняет. То, что я не ел уже второй день, да и сам по себе дырявый немного, не имело значения. Но вернемся к реальности. Я достал нож и принялся, стиснув зубы, вытаскивать осколки — похоже, они попали на излете, так как зашли неглубоко. Я пошевелил ногой. «Уже другое дело». Засунул нож в огонь и подержал две минуты. «Собраться».

Я быстро вытащил нож и приложил его к ране. «Шайзе!» Кожу обожгло не больно, но от касания горячей железки мяса я с трудом сдержал крик. Спустя пару секунд убрал нож — на бедре отпечатался характерный след клинка, кожа на ожоге побелела, волосы, росшие на моей ноге не особенно густо, совсем отсутствовали.

Повторив процедуру со вторым ранением, я вздохнул.

— Danke (спасибо), — сказал я собеседнику. Он замешкался, начал искать что-то в справочнике. Я взял свой жетон, показал ему.

— Johan. Johan Erochmann.

Он посмотрел на меня, достал свой жетон.

— Слава. Слава Сычев.

«Жаль его». Я пододвинулся к нему, положил руку на плечо, дружеским жестом похлопал по плечу. «Извини, друг, но в плен я не хочу». Похлопывание сменилось захватом, дернувшим его к земле, а в горло молнией вошел нож. Я повернул его так, чтобы кровь не испачкала форму, и стал раздевать, после сбросил свою форму и стал переодеваться. Затем взял винтовку, его труп сбросил в реку — хоронить не было времени, и пошел по течению вниз.

___________________________

— Так я и дошел до наших, залечил руку, хотя швы до сих пор не сняты, ну и с горем пополам догнал нашу труппу.

— Напиши об этом статью в газету, — посоветовал один из солдат.

— Ага, особенно о том, как ты обосрался, — пошутил ещё кто-то.

В общем-то меня это уже не особо волновало — история закончилась — она была и впрямь довольно интересной, и я собирался уйти, как вдруг ко мне подошел Штайн.

— Герр Тёрни, разрешите обратиться?

— Говори.

Он воровато огляделся.

— Не при всех… — процедил он уголком рта.

Мы вышли. Он сразу повернулся ко мне и, сбиваясь, торопливо заговорил.

— Спасибо за то, что вы сделали для меня на вокзале. Но Ерохманн вернулся. Тотенкопф не оставят меня в покое. Вы же знаете, что они творят… Я не хочу ТУДА! – побледнев, начал, словно сорока трещать он.

— Заткнись, — сказал я, — не тараторь.

«Он прав. Эти сучьи потроха нас не оставят. А ещё и меня упекут туда». Я потер подбородок.

— Позови Ерохманна, Хосе и Эйке, — выдал я после короткой паузы.

Они вышли быстро — видимо, сразу подорвались.

— Что случилось, герр Тёрни? – спросил Ерохманн.

— Не здесь, — коротко объяснил я.

Мы зашли в мою комнату — как командиру, мне полагалась отдельная.

— Итак. Йоган, как пропустившему, поясню. Штайн — еврей. И за ним охотятся тотены. В прошлый раз я прикрыл его твоим именем. Сейчас ты вернулся, и прикрыть ему задницу нечем. Теперь вопрос ко всем, — я выдержал паузу. Провел взглядом по ним. «Да, им можно доверять.» Откуда такие сомнения? Сейчас мы шли на опасное дело, против своих — это попахивало предательством.

— Что будем делать? — спросил я.

— Кончать сук, — не раздумывая сказал Ерохманн, — кончать их. Мы все в одной лодке — Штайн, вы, так как укрыли его, — я чуть не вздрогнул, с трудом сохранив самообладание, ибо он полностью меня прочитал, — и мы.

— Я согласен, — ответил Хосе, — сегодня же надо решить этот вопрос.

— Эйке, — спросил я, — а ты чего молчишь?

Он медлил. «Неужели не пойдет? Тогда он может оказаться проблемой». Наконец он ответил:

— А какие есть варианты, — ответил он спокойно, — я пойду с вами до конца, герр Тёрни. Мы же братья по духу. Как говорили арийцы, до огня и костра.

Я мысленно вздохнул с облегчением.

— Итак, тотенов устроили в комфортабельном отеле недалеко отсюда — два километра пешком. Нужно найти гражданскую одежду и оружие — кастеты и свои ножи мы оставим тут.

— Я знаю где взять одежду — тут магазин рядом был, мы когда проходили, я заметил.

— Ножи там же возьмем, под предлогом кухонных.

— Тогда по коням.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Часть 8. Nachtwanderung (Ночная прогулка)

14 марта 1945 г. 22.10. Франция, Труа

Возле магазина стояло четыре молодых человека, одетых в недорогие, но приличные пальто, под которыми были тонкие свитеры, кепки, и серые брюки. Они курили, очевидно, ожидая кого-то. Из магазина выскочил ещё один такого же типа человек с бумажным пакетом, в которой был обернутый бумагой непонятный предмет.

— Чего так долго? — недовольно спросил один из молодых людей.

— Извините. Выбор большой, а денег немного.

— Проехали. Показывай.

Он торопливо кивнул и стал разворачивать предмет. Вскоре выяснилось, что этот предмет — ножи. Там лежал нож, чем-то напоминающий стилет, топорик для рубки фарша с пилоподобной обратной стороной, широкий рыбный нож, молоток для отбивки мяса, один нож с кривым лезвием, простой нож.

— Хорошее разнообразие, — сказал я, вытаскивая топорик и убирая его во внутренний карман, — взял бы ещё нож для пиццы.

— Не было, — виновато сказал Эйке. Он взял кривой нож, Ерохманн, фанат тяжелого оружия, конечно же молоток, Хосе рыбный нож, а Штайну достался простой. Они сразу спрятали их в карманы пальто.

— За мной, — скомандовал я, — и не идите строем, встаньте хотя бы в шеренгу.

Идти не строем у них получалось не очень. Я видел, что они нервничают, но не подбадривал, так как нервничал и сам. «Так, здесь влево… Вправо (черт, как же курить хочется) … Сюда… (чертовы нацисты, делать им нечего — евреев искать) ага, сюда, вот».

— Пришли. Стойте тут, — они встали чуть поотдаль от здания. Я пошел в отель, открыл массивную деревянную дверь, раздался звон колокольчика. Я осмотрел зал — три журнальных столика, за одним сидит мужчина в английском костюме и читает «Zeitung», справа лестница с деревянным перилом, опирающемся на старомодную узорчатую вороненую решетку, под ними — стойка администратора.

Вдруг сзади раздался звон колокольчика, и я поспешил отойти. Повернувшись я обомлел — это был тот самый штурмбаннфюрер, обнимающий двух проституток и весело гогочущий, за ним вошли двое унтерштурмфюреров, и каждый вел по девушке, в бумажном пакете звенели бутылки шампанского, шнапса, лежали какие-то коробочки. Они сразу стали подниматься, я, выждав паузу, подошел к ресепшену.

— Здравствуйте. Я друг тех господ. Не подскажете, где они живут?

— Да, конечно. 208 номер, — сказала заспанная хозяйка. Очевидно, ей было очень скучно.

— Благодарю вас.

Я вышел, подошел к нервно курящим штатским.

— Идем через черный ход. Я все выяснил.

Обойдя здание, мы зашли в служебный ход. Нас могли заметить, но меня волновало не это — бляди могли поставить весь отель на уши. Мы подошли к номеру. Я решил перевести дух, но все пошло как обычно — не по плану. Штайн постучал.

— Идиот! — шепотом выругался я, — ты придумал, что дальше делать?

Он повернулся на меня, и посмотрел непонимающим лицом. «Ладно, буду импровизировать» — констатировал я.

Из-за двери раздались шаги, послышался женский голос:

— Кто?

— Ужин заказывали? — спросил я, вытаскивая тесак. Остальные последовали моему примеру.

Послышался звук поворота замка, дверь чуть скрипнула, Йоган резко толкнул дверь плечом, чуть не сняв её с петель. Я видел, как часть силуэта — руку и ногу отбросило на пол, послышался глухой звук — видимо, она ударилась обо что-то. «Сотряс как минимум. Минус один» Я рванул за ним, вбежал в комнату и… крайне удивился увиденной картине.

На софе сидел старший офицер и, нюхая белый порошок, со смехом лапал сидящую рядом с ним грудастую шлюху. Второй ССовец насаживал голову миниатюрной шатенки на свой хуй, сидя в кресле, а третьего, с кляпом во рту и со связанными руками за спиной хлестала плеткой черноволосая плоскогрудая, но с отменной жопой, проститутка. Именно в неё полетел мой топорик, попав точно в ухо лезвием. Она мешком свалилась на клиента. «А-я-яй, а ведь Фюрер не одобряет… с тридцать девятого года гомосятину гонял… живучие, гады» — расстроился я. Мазохист задергался, но ничего сделать не смог и скоро затих. Ерохманн метнул свой молоток в мелкую проститутку, попав ей ровно в хребет. От боли она скривилась и закусила хер, полируемый ей. Обладатель хозяйства, вскрикнув, стал отвешивать ей пощечины, но подлетевший Хосе ткнул ему ножом в горло. Ещё раз. Ещё раз. Нанес сильный удар в висок — минус четыре. Штайн и Эйке тем временем кончали старшего, шлюху просто оглушили — она была под порошком и не оказала сопротивления.

— Йоган, да ты прямо Тор! Молотом в противного карлика — усмехнулся Хосе, пнув шлюху. Она застонала от боли, и из её глаз полились слезы — то ли от боли, то ли от обиды.

— Штайн, ты как? — спросил я, закрывая дверь изнутри.

— Как камень с плеч. А зачем вы дверь закрыли?

— А сейчас мы немного оттянемся, — ухмыльнулся я, — Ну что, — сказал я, хозяйским жестом протягивая руку, — к столу, мои викинги!

Викинги не заставили приглашать дважды и не мешкая, но и не торопясь, занимали места, грубо оттолкнув труп и тело в отключке. Кому не хватило места садились, подогнув ноги под себя, я же подтащил себе кресло, чуть не споткнувшись о шкуру, сосавшую хуй. Кресло оказалось измазано в крови, но меня это мало смущало.

— Дай-ка нож, Штайн. Только вытри его.

Вытерев его об китель, он протянул его мне, держа за лезвие. Я его принял, и стал делить порошок на шесть частей. Подгреб каждому по кучке.

— А теперь смотрите.

Я поделил свою горку на две, сформировал из них дорожки, вытащил из кошелька купюру, скрутил из нее трубочку.

— Повторяйте, — я передал нож Эйке, сидящему слева от меня, остальные разобрали свои ножи и стали повторять за мной.

— Ну, поехали, — сказал я, когда они скрутили трубочки. Наклонился к одной дорожке и начал её «проходить». Пройдя, откинулся на спинку. Глаза сами собой закатились наверх, вдруг все полегчало, захотелось курить. Я услышал, как вкидываются остальные. Вытащил сигарету, зажег её, затянулся.

— Фантастиш… — другого слова просто не подобрать. Ещё после Талвисоты, когда я гасил послевоенный синдром (проще говоря, флешбеки) коксом, правда, не таким забористым, я обожал курить под ним.

— Эх, сейчас бы ещё поебаться, — размечтался Ерохманн.

— Да было б неплохо, — оценил идею Хосе.

— А кому-то бабы не хватит, — с усмешкой сказал Хосе.

Закончил тут

—  Сейчас исправим, — сказал я, направляясь к шлюхе с плеткой. Вытащив из нее топор, я стал рубить ей бошку, и мазохист, на которого брызгами летела кровь и маленькие кусочки кожи, хряща да и просто что под тесак попадется, задергался и заголосил.

— Заткнись, — сказал я, дорубив голову, — Хосе, лови!

Голова перелетела через стол, капнув кровью на стол, и приземлилась точно в руки испанцу.

— Давай, по-ка-жи что с ней де-лать! — путая слова, включился в игру Эйке. «Нифига его вштырило. Слабоват парень»

Но Хосе был явно не против — он расстегнул ширинку, из которой выпал здоровый болт. Он открыл рот и стал насаживать голову на свой хуй.

— ХАХХПАХХХМА — начал истерично смеяться Эйке, — у неё хуй из горла лезет! АХХАХАА

Мда, хуй действительно вылезал из горла, вот только не с той стороны, с которой обычно. Головка стучалась прямо в глотку, иногда показываясь изнутри. Некоторые повторили за ним — истеричный нездоровый хохот наполнил комнату. Я присел в свое королевское кресло и дунул ещё одну дорожку. «Ладно, хватит херней страдать. Пора и делом заняться»

Я встал, кинул на кровать мордой вниз ещё живую, но, похоже, ненадолго — все-таки позвоночник — шлюху. Поднял её задницу повыше, для собственного удобства.

— А волнует ли меня? — вслух спросил я, — нет конечно!

Я поставил её раком, спустил штаны и потихоньку стал разгоняться. Поскольку она была мелкой, но в теле, в таком положении ее жопа смотрелась просто бомбезно. Несмотря на весь свой опыт, я ещё не пробовал ебаться под кайфом. И я много упустил. Из-за пройденных дорожек я чувствовал каждый сантиметр своего тела, одновременно пребывая на небесах.

— По… жалуйста… не надо… — прошептала шлюха. Вместо ответа я схватил её за волосы, накрутив их на руку, приподнял её, и смачно плюнул прямо в лицо, бросив её обратно на матрац.

Вдруг в дверь раздался стук. Я быстро напялил штаны и застегнул ширинку. Хосе же в свою очередь спрятал оттраханную голову проститутки под стол. «Унтерменш, твою мать».

— Кто там? — имитируя сонный голос отозвался я.

— Ужин заказывали? — раздался хриплый мужской голос.

«Дежавю». Похоже, они и впрямь заказывали ужин…

— Йоган, открой, — сказал я и, взяв нож, завел руку за спину.

— Сейчас, — он приоткрыл дверь, которая сразу ударила в него — будь он более упорот, отлетел бы следом за шлюхой. «Карма?» Со следующего удара кулаком в челюсть он отлетел и затих.

— Руки в гору, нацистские ублюдки!

Я увидел ствол пистолета, смотревшего мне в лоб.

«Что за цирк? Сопротивление что ль? Да, определенно подпольщики» — поняв это, я выбросил нож и поднял руки. И тут в мою одурманенную голову пришла мысль. Мы же в гражданском?

— Спокойно ребята, свои!

На меня сразу наставилось несколько стволов. Из дверей вышел человек. Нет, не так. ЧЕЛОВЕК. Его профиль можно было изображать на ССовских агитплакатах — волевое лицо, смелый взгляд — ну точно сверхчеловек, ебать его в дупло.

— Вы кто такие? — обратился он на чистом немецком.

— Мы? Мы-то понятно, борцы с нацизмом, а вот вы кто? — теперь следовало перейти в контратаку.

— Да вы нам всю операцию порушили! Мы две недели их пасли! Идиоты! — закричал сверхчеловек.

— Ты на меня не ори! — попытался я перебить арийца, но тщетно.

Сверхчеловек был в бешенстве. «Тоже мне, нордический характер, учись у финна — блядей убили, голову отрезали, выебали, а мне хоть бы хны», — в моей одурманенной голове витали мысли, полные дерзости и сарказма.

— Почему мы ничего о вас не знали? Почему вы говорите на немецком?

— У меня к тебе тот же вопрос. Но я в отличие от тебя не немец. Этот вот, вообще еврей! — я ткнул пальцем в Штайна.

Ариец успокоился и взявшись за подбородок почесал его.

— Подпольная группировка «Мельхиор». Я её руководитель. Меня зовут Эрих. Эрих Мильке. Надеюсь на сотрудничество.

— Конечно. Что вы нам можете дать?

— Размечтались, сами добывайте, — с насмешкой сказал он. Потом, подумав, добавил, — хотя кое-что можем подкинуть, — и, похоже, он не шутил.

— Мы подумаем. Можете идти.

— Все вон, — сопротивленцы вышли, — и приберитесь тут! — крикнул он напоследок, хлопнув дверью.

Мы сидели в растерянности.

— Что… тут случилось? — спросил пришедший в себя и потирающий фонарь под глазом, Ерохманн.

— Похоже, — дрожащим голосом сказал Эйке, — мы вступили в сопротивление.

Кайф как рукой сняло, да и ебливости поубавилось.

— Пошли-ка домой, — сказал я.

Моё предложение было единогласно принято.

— Пошли, — сказал Ерохманн, держась за отбитую дверью голову. Ножи мы бросили прямо там, в переулке сняли гражданку и одели свою форму, и уже без приключений добрались до казарм.

Всех оставшихся в живых добили, оставив на память улыбку от уха до уха.

Я закурил. Шмульке подсел ко мне.

— Как отдохнули, герр Тёрни? — похоже, он считал, что мы пошли в бар и забыли его. Что ж, это полуправда — я и впрямь забыл о нем.

— Так себе.

Разговор определенно не клеился. Никакого в нем смысла не было. Я сделал затяжку.

А в чем вообще есть смысл? В чем смысл дружить, враждовать? В чем смысл жить? Не смысл жизни, а именно смысл жить. Не ЗАЧЕМ, а ПОЧЕМУ. Почему я живу? Кому я нужен? Я ж бесполезен. К тридцати годам только и научился резать бошки.

«Да ну его все к черту. Прямо сейчас сойду с поезда под откос. Или застрелюсь. Детей нет, семьи нет, никто не расстроится».

Вдруг повеяло ароматом ели — видимо, мы начали проезжать какой-то ельник — я вспомнил мать. Отца. Братьев. Как мне хорошо было в семье. ДОМА.

ДОМ… Я и забыл, что это слово значит. Не место, где можно жить — разве казармы — это дом? Нет конечно. А тот самый ДОМ, где тебя защитят, согреют. «Как мы защитили Штайна. Выходит, это и есть твой дом? Твоя семья? Выходит, что так». На душе полегчало, я вдруг понял, что ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО. Так или иначе.

— Герр Терни, с вами все в порядке? — вопрос вывел меня из ступора.

— Ай! — сигарета обожгла палец, и я её сразу сбросил, — да, всё отлично.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Часть 9. Versündigung (Залет)

16 марта 1945 г. 08.40. Фалезская область

Рев тяжелых двигателей и черный дым ознаменовали рассвет, застыв в лучах алого солнца. Танки шли напролом, ломая молодые деревца, разрывая дёрн гусеницами. Они двигались к высоте, явно намереваясь её штурмовать. К очередной из тысяч высот, которые нам предстоит завалить трупами. Подъехав на расстояние выстрела прямой наводкой, они начали обстрел, выстрел за выстрелом оставляя воронки в и без того покалеченной шрамами окопов и блиндажей землю, поднимая столбы пыли.

Но вскоре и люди в окопах начали стрелять в ответ — ударила артиллерия с минометами, и танки начали отступать.

Корректировщик сидел с биноклем, педантично отмечая на карту вскрывшиеся позиции — блиндажи, колючку, окопы, Шерманы в капонирах и пушки, позиции минометов.

— Шмульке, все записал?

— Да, герр Тёрни.

— Радируй.

— Schütze-21, Schütze-21, — заговорил он в рацию, — Я Feld-3, даю координаты целей. Квадрат семь — бэ, ориентир — береза, лево пять, дальше семнадцать…

Через минуту указанные цели тщательно обрабатывала наша артиллерия.

Танки, отойдя с дистанции выстрела, остановились. К ним-то мы и выдвинулись. Дойдя до них, мы построились колонной, чтобы хоть как-то защититься от летающих повсюду пуль и осколков. Шаг за шагом, рысцой двигаясь за танком, мы подходили к окопу. Вдруг прямо под танком что-то негромко бухнуло.

— Мины! — крикнул кто-то

— Насрать! Идем по следам гусениц! — ответил я. К счастью, мины были противопехотные, и тяжелым толстым гусеницам Пантеры было на них все равно. Мы стали догонять танк по следам гусениц, который стал набирать скорость и на полном ходу снес столб с колючкой, проехал с ней метра четыре и порвал её. В это время рядом упала мина, вся наша колонна залегла. На минном поле. Раздалось сразу пять взрывов, мне на каску упали чьи-то ошметки.

— Встать! Бегом вперед!

Поднявшись, я увидел четверых счастливчиков — один лег на мину прямо грудью, и чуть выше солнечного сплетения у него была дыра размером с суповую тарелку — видимо, ошметки принадлежали ему. Второй лег на мину бедром, и сейчас его левая нога лежала в полуметре отсюда, нелепо торча из оврага. Третьему повезло вдвойне — миной оторвало голову и колено. «Безликий ужас, так вот ты какой», — подумал я. Четвертому взрыв пришелся в левую ключицу, чуть не оторвал плечо; сноп осколков пришелся в лицо, но самое страшное (для него, конечно), что он был в сознании. Крик боли наполнил поле боя. «Нужно идти дальше, хотя парня, конечно, жаль»

Я увидел, как вылезают трое солдат из окопа. Один держал амеровскую базуку.

— Йоган, контакт на одиннадцать! — я достал из-за пояса гранату.

Он мигом рухнул брюхом на пулемет, начав поливать троицу, которая успела залечь. Сразу в окоп полетела моя граната, раздался двойной взрыв — видимо, снаряд базуки сдетонировал.

— Дальше! — Эйке подхватил пулемет за сошку, Йоган за приклад, и мы двинулись дальше.

Танк повернул на окоп, стал проезжать, осыпая бруствер на сидевших в нем солдат. Все, кто пытался выбежать получали порцию свинца от повара-пулеметчика.

— За ним! — мы двинулись по окопу, в который порядочно набросало земли, стали добивать испуганных солдат — ещё бы, помню, как наложил в штаны сам, когда надо мной встал танк и стал коптить в окоп. У некоторых поляков — а это были поляки — штаны были мокрые, остальные не было видно, но, судя по запаху, штаны были не только мокрые.

Добивали контрольным в голову, ибо времени на удар ножом просто не было. Спустя некоторое время, мы догнали Пантеру. Из открытого люка в башне валил дым, и оттуда же пытался вылезть командир танка. Увидев нас, он запросил помощи:

— Вытащите меня отсюда!

— Сам! — коротко бросил я, и двинулся дальше. Танк опасно дымил, и рисковать своей тушкой желания не было. Вскоре мы снова залегли — пулеметной очередью скосило двоих — один лежал с льющейся изо рта кровью и тремя отверстиями в теле, второй кричал от боли — пули угодили в правую руку, покрошив кость.

— Бункер! — крикнул кто-то

— Огнеметчики есть?

— Да!

— Сначала кидаем две гранаты, потом вы выходите. Йоган, прикроешь. Остальным в круговую.

— Я волль!

— Гранаты! — полетели две «колотушки» со смертельной начинкой.

— Пошли! Пошли, бегом! — Пока они вылезали, Ерохманн начал строчить из пулемета в сторону бункера. Гранаты взорвались рядом с бойницей, на время заставив поляков залечь. Огнеметчики подползали, но начался ответный огонь, и им пришлось забрать в сторону, чтобы уйти из сектора обстрела — как раз под огонь второй траншеи. Первому номеру сразу прилетел как минимум десяток пуль, и, подозреваю, там сейчас самый настоящий фарш. Не иначе, как только по воле всех лесных духов не произошло взрыва огнесмеси. Второй вжался в свою ямку и прикрыл бошку руками и только за счёт этого остался жив.

— Шмульке, горбатое дрочило! Корректировку! Остальные — огонь на подавление!

Шмульке срочно начал вызывать минометный обстрел, а мы начали отстреливаться, не жалея патронов. Противник тоже увеличил плотность огня.

Наконец-то начался обстрел.

— Двигай! — крикнул я огнеметчику.

— Я не могу! Там… мины! – испуганно прокричал он мне, при этом голос его дрожал.

«Мудак», — подумал я, выползая из окопа.

— Эйке, за мной!

Я быстро выполз, добрался до второго номера.

— Вылезай! — я начал его пинками выгонять из ложбинки, и быстро его выкурил. Дотолкал его подсрачниками до первого номера (вернее, того, что от него осталось), снял с того огнемет.

— Тор, огонь по бункеру! — я стал подползать к нему, но внезапно огонь прекратился.

— Перезарядка! — крикнул он. И только сейчас я понял, что выполз один. «Эйке, сын шлюхи. Расстреляю как дезертира, сука». Минометы тоже стихали — видимо, это всё, и скоро меня оденут в деревянный бронежилет.

Из бункера стали стрелять, и меня не задели чудом — видимо, я был вне сектора. Вжимаясь в землю под перекрестным огнем, мы ползли, как ужи на сковородке, к амбразуре бункера. Кажется, хозяева ДОТа нас заметили.

— Adolf? Spierdalaaaj! — голос сорвался на истеричный, — Kurwa! Kurwa pirdole! Kurwa mác!

— Стреляй! — приказал я горе-огнеметчику. Он открыл подачу смеси, которая вылилась огромным огненым снопом. «Н-на. Получите и распишитесь». В бункере раздались истеричные крики, но я не остановил огнемет.

— Хорош, — он остановил подачу, я залез в бункер со штугом и увидел пшечей, напоминавших уголь — глаза выгорели до глазниц, сухая черная кожа обтягивала головы с выжженными волосами. При этом они ещё трепыхались. Я пнул одного, державшего брэн, вытащил пулемет из бункера. Выглянув, я увидел уходящий вправо от меня окоп, забитый пшечами. Недолго думая, я бросил в них гранату, выскочил из бункера и направил пулемет на них.

— Сдохните, мрази!

Ближние ко мне поляки превратились в дуршлак, разбрызгивая остатки завтрака по окопу, остальные, приофигев от такой вариации черта из табакерки, поливающего их огнем пополам с матом, начали отступать — под огонь моей штурмтруппы. Я видел, что они все уже разбежались или подохли, но все равно жал на спуск, выкрикивая что-то нечленораздельное — даже когда кончилась лента.

Не знаю, сколько времени прошло, но пришел я в себя от того, что меня тряс за левую руку Ерохманн.

— Герр Терни, вы как? Герр Терни, придите в себя!

— А? — я дышал, как рыба, вытащенная из воды. Правый бок был весь в крови, я наконец ощутил адскую боль.

Спустя полчаса я сидел в палатке — нас отвели от фронта, заменив другой ротой дивизии. Медсестра перевязывала мне бок — поцарапало, хотя больше трепалась («Ой, да у вас рана сантиметр вглубь» — хлопая глазками, приговаривала медсестра), крови уже не было.

— А вот моя подруга…

— Перевязала? — спросил я, прерывая её, безусловно, интересный рассказ о подруге.

— Да.

— Ну и свали.

Я вышел из палатки. Повернул вправо, прошел метров тридцать. Там стояли мои викинги, существенно в меньшем количестве, стыдливо понурив головы.

— Ну здрасьте.

— Здравствуйте, герр Терни.

«Ну все. Сейчас буду зверствовать»

— Эйке, объясни-ка всем нам, что значит приказ «идти за мной»?

Он выдержал паузу.

— Это значит, что нужно идти за вами.

— Тогда какого рожна ты сидел в окопе? Может, тебе сам Рейхсканцлер особое приглашение выписал? А ты, — я указал на огнеметчика — если я сказал «вперед», даже если там не мины, а сам Сатана со своей сковородкой — ты ПОЛЗЕШЬ! ПОЛЗЕШЬ НА ЭТУ ДОЛБАННУЮ СКОВОРОДКУ И ЖАРИШЬСЯ НА НЕЙ КАК СТЕЙК, ПОТОМУ ЧТО Я ТАК РЕШИЛ!

— Я волль!

— Герр Тёрни, герр Тёрни… — выбежала медсестричка.

— ПОШЛА К ЧЕРТУ, ШЛЮХА! — она отшатнулась, уткнув лицо в ладони, так же быстро убежала. И, уже своим, — упор лежа принять!

По уставу я их в штрафроту должен был перевести. И они — Эйке и огнеметчик — заслуживали этого. Но делать я этого не собираюсь.

Вдруг раздался гул винтов.

— Воздух! Воздух!

Я быстро лег на землю. Самолеты — это были тандерболты — пролетели, накрывая наши позиции — ближайшая от меня бомба легла метрах в двадцати пяти, и меня присыпало землей. Я поднял голову. От медпалатки не осталось почти ничего — каркас был разметан и обуглен, на нем тлели остатки ткани, а повсюду валялись куски бинтов в крови и человеческие останки — обрывки плоти, кусок чьей-то головы, и, кажется, ноги — это все, что я смог узнать. Во внутренностях разбираться желания не было. «Вовремя я. Похоже, наличие красного креста не смущает Союзников»

Я качал их два часа. Наконец, с полностью закисленными мышцами, еле державшихся на ногах, я их отпустил.

Я сидел на бревне и курил, когда ко мне подошел Карл Ульрих.

— Здравствуйте, герр Тёрни. Не возражаете?

— Нет, герр Ульрих.

— Давайте на «ты», с марта вместе служим.

— Давай, — равнодушно ответил я.

— Я с тобой поговорить хотел. Ко мне приходил главврач. За что ты обидел медсестру? Она ж молодая ещё. Зеленая.

— Ну, во-первых, я был злой, и она подвернулась под руку. А во-вторых, я вообще терпеть не могу этих сволочей.

— Медсестер?

— Женщин.

Он удивленно посмотрел на меня.

— Ты часом не…

— Нет, нет. Я натурал. Но я ненавижу женщин.

— Почему это?

— Про естественный отбор слышали? — я по привычке сказал на «вы».

— Ну да.

— «Выживает сильнейший». Женщина слабая. Мужчины сильные. Но почему-то они живут, а вот мы, мужчины, нет. Сегодня только в моей штурмтруппе я не досчитался семнадцати человек. А женщин? Сколько погибло женщин? Это против законов природы. Так быть не должно.

Карл пожал плечами.

— В чем-то ты прав…

Мы ещё поболтали о сегодняшнем дне. Высоту удалось захватить, но и победа эта далась нам дорого. Столько парней полегло. Он рассказывал мне про прекрасное пиво, которое ставила его тёща — Карл родом из-под Мюнхена, а в Баварии, чем он несказанно гордится, варить пиво в крови у каждого. Я же в ответ рассказывал о мастерстве финских охотников, о том, как в нашей деревне делали оленью колбасу. Будто и не было войны никакой. А после, выкурив по еще одной сигарете, вернулись в лагерь.

«Извинись все-таки перед ней» — в голове промелькнул воспоминаниями голос Карла. «Ага, конечно»

Я зашел в лес, ибо приспичило. Со мной шел Ерохманн — откинуться на куче говна или стать языком пшечей мне не хотелось. В туалет мы ходили только по два и с оружием — на Йогане висел Шмайсер, а я никогда не расставался со своим Лахти. Я встал к дереву, расстегнул ширинку. «Эх-х, сейчас бы присунуть кому-нибудь…»

В тот раз в отеле чертов Мильке не дал поебаться нормально, и с тех пор шанса не выпало. Вдруг я услышал шаги. Быстро — реакция у меня что надо — застегнул штаны и вытащил пистолет. Патрон уже был дослан, предохранитель снят — такие вещи надо делать заранее.

Я подал знак тишины Йогану, направившему ствол в сторону предполагаемого противника, и мы, стараясь не шуметь, пошли вперед. Я увидел, как медсестричка, которую я послал сегодня, присела помочиться. «Да мне везет сегодня!»

Но увидел её не я один — к ней, прячась за деревом подходил в маскхалате, держа в руках Стэнли, солдат с опознавательными знаками Канады. «Вот уебок. Не дают потрахаться нормально». Я вытащил свой нож, взял за лезвие. Канадец дождался, когда она сделает все свои дела, застегнется и только тогда он схватил её за шею, приставив нож к лицу. Он начал отходить, прихватывая ее иногда за интимные части тела. Все это время я сидел как зверь, ждущий добычу, и дождался своего часа — он засунул ей правую ладонь под юбку, убрав ее от оружия. Выскочив из кустов, я метнул в него нож — попал точно в шею, выхватил у него мой (подчеркиваю — МОЙ) чехол для члена, пнул его, захлебывающегося кровью, и побежал.

— Заткнись! — крикнул шкуре, а затем Тору, — беги за мной!

Я, а за мной Йоган, побежали в лес, пробежав примерно полкилометра — канадец по-любому не один. Заблудиться я не боялся — я же финн, я в лесу вырос. Я отпустил шкуру, но она не отпустила меня, все ещё держась за меня своими руками. Надо сказать, мне определенно повезло — она была роста метр шестьдесят, с короткими светлыми волосами, и одна из прядей неловко упала выпала на середину лица. В темноте я чувствовал тепло от её объятий.

— Спасибо, герр Тёрни…

— Тор, помнишь Париж? — он с улыбкой кивнул, — хочешь так же?

— Не откажусь.

— Извини, крошка, у нас на тебя планы. Ты не против?

— Я… я… у меня никогда с двумя не было…

— Ещё не было, — поправил Йоган, снимая с неё испачканный белый халат.

— Но я не хочу, — попыталась она возразить.

— А я хочу. — Я расстегнул на ней мундир, оторвав половину пуговиц, сорвал бюстгальтер. «Да, сиськи у нее хороши». Я полюбовался на них.

— Смотри, Йоган, какую красотищу припрятала!

— Чего там? — он возился с юбкой, — о, ниче так, — сиськи были твердая двоечка, а для её роста смотрелись как троечка.

— Клади на бок, — сказал я, пристраиваясь спереди.

— Ну пожалуйста…

Йоган дал ей подсечку, и она свалилась. Он конечно сразу пристроился.

— Вот чудеса! Говоришь, что не хочешь, а течет как из крана.

— Это не правда, — с обидой сказала она.

— Открывай рот. Прикусишь — все зубы выбью. По одному.

Она открыла рот, и я сразу приступил к делу. Для поднятия разнообразия, и чтобы ещё как-то унизить эту блядь, довольно скоро начавшую издавать вздохи удовольствия, я иногда легко хлопал её по щекам, вытаскивал обслюнявленный хуй и бил им по лицу, вытирал его об волосы.

— Меняемся? — спросил Йоган

— Давай.

Мы перевернули её. Мне вдруг захотелось чего поинтереснее, чем изношенная вагина блядоватой медсестры. И я засунул палец ей в жопу

— У-у-у, — раздалось недовольное мычание, но с хуем во рту особо не поговоришь. Так-то. Поэтому я засунул второй, третий и четвертый пальцы.

— Подожди, Йоган. Облизывай, — протянул я руку бляди. Она языком стала вылизывать её.

— Ну все, поехали, — сказал я, забирая полностью чистую от говна руку и засовывая хер ей в жопу. Поначалу заходил туго и не полностью, но вскоре она стала принимать его весь.

­­­­­­­­­­­­­­­___________________________________________________________________

Шлюха лежала, сжавшись клубком, вся в сперме. Мы с Йоганом застегивали штаны.

— А с ней что сделаем, герр Тёрни?

— С кем?

— С медсестрой.

— Так её ж канадский разведчик забрал, — улыбнулся я.

— В смысле? — спросила медсестра. «Хммм… а она милая, когда пытается думать». Улыбаясь, я подошел к ней.

— Извини, что все так получилось.

— Да мне понравилось…

«Не, не люблю тупых»

— Да я не об этом.

С этими словами я свернул ей шею.

* Adolf? Spierdalaaaj!— Адольф? Уёбывай отсюда!

** Kurwa! Kurwa pirdole! Kurwa mac! — Сука!… Рот твой ебал! Мать твоя сука! — примерный перевод

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Часть 10. Der Letzte Kampf (Последний бой)

18 марта 1945 г. 07.20. Фалезская область

Я проснулся от грома артиллерии.

— Встать! Боевая тревога! Подъем! — дневальный будил всех по тревоге. Союзники начали ответную атаку. К счастью, я и большая часть моей роты спала не в палатках, а в окопе. Конечно, по моей инициативе, за что меня поминала добрым словом минимум половина состава. Впрочем, любить меня они не обязаны.

Встав, (форму никто не снимал) все похватали оружие и, добежав под разрывами снарядов, пригибаясь, до переднего окопа, замерли, выставив стволы в сторону противника, подпуская его на дистанцию выстрела. Кто-то брал панзерфаусты, кто-то запасался колотушками. Штайн принес две ленты патронов 7,92.

— Йоган, тебе, — протянул он топливо для фаршмашины пулеметчика.

— Садись, помогать будешь, — крикнул Йоган товарищу.

Он вставил ленту в пулемет.

— Эйке, гони ещё за патронами! – заорал я.

— Я волль!

— Где наши минометы? Шмульке, вызывай обстрел! – продолжал командовать я.

Вековые деревья скрывали численность противника, но не давали ему использовать танки. Наши окопанные тигры отстреливали амеровские скауты, неуклюже поворачивающие в лесу, не успевающие выйти на нужную дистанцию. Но их подход был вопросом времени.

— Герр Тёрни! Рация не работает!

— Чини!

— Невозможно!

— Ищи другую!

— Я волль! — он убежал куда-то.

Артиллерия противника один за одним выбивала тигры, скауты подходили все ближе, как и мясо в их корпусах и за ними». Сто сорок метров… сто двадцать… сто…»

— Огонь! — из flak 30 прошило один из скаутов с его мясом внутри. Один из солдат выпал из этого катафалка… вернее, то, что от него осталось — кусок руки, тело, изорванное снарядами, из которого сочилась черная кровь и выпадали остатки перемешанных в кашу органов. Видимо, что-то внутри сдетонировало, и он взорвался, подлетев на полметра. Идущие за ним штурмовики получили порцию осколков. Пехота в окопе по одному добивала оставшихся без защиты солдат — их было с десяток, и все лежали на земле с дырками в теле, кровь из них обильно сочилась на землю. В ответ из-за скаутов стали стрелять. По орудию сразу отработали в ответ с пулеметов бронемашин — стрелок лежал в неестественной позе в двух метрах от него, истекая кровью с огромными дырами в теле, были обнажены ребра, некоторые органы — кажется, это были остатки печени — вывалились из него. Сам flak находился в таком же состоянии — повсюду были дыры от пуль.

Первый скаут, подошедший на сорок метров, сожгло панзерфаустом. Прятавшиеся за ним штурмовики сразу выбежали из-за него и рванули вперед. Я навел ствол на ближайшего, открыл огонь. Он упал, схватившись за живот, истошно крича. «Заткнись, сукин сын!». Я прицелился в голову и нажал на спуск. Он сразу замолчал, голову отбросило назад с характерным черным фонтаном, и он отвалился набок.

Последний из суицидников даже успел запрыгнуть в окоп до того, как его тушку продырявил свинец.

Осмотревшись, я увидел на позициях лишь остатки своей роты. Мои парни отчаянно отбивались, но главное было не это. В окопах остались лишь мы… «Дьявол…Нас кинули…»

— Помогите! — я услышал крик со стороны подлеска, справа от меня. Оттуда выбегал как ошпаренный Шмульке, одев рацию на спину, как рюкзак. «У пшечей спиздил, что ли?»

— Контакт на два часа! Прикрыть радиста!

Я навел штурмгевер направо, прикрывая бегущего во весь опор радиста, а пулеметчик открыл заградительный огонь по скаутам, заставив идущих за ними солдат не высовываться. Скоро из подлеска появились преследователи Шмульке — их было трое. Первый навел винтовку, уже готовясь выстрелить, но я уже подхватил его на прицел и дал короткую очередь. Он упал, уронив винтовку. В это время Шмульке нырнул в окоп, а один из солдат кинул колотушку в оставшихся двух солдат, но граната была брошена на удивление плохо, никого не задев осколками. Я снова навел штуг и выстрелил в одного — на животе появились красные пятна с фонтанами крови, тело завалилось на спину. Другого добил кто-то из солдат.

Подбежав ко мне, Шмульке стал связываться с минометами.

— Я Feld-3, я Feld-3, Schütze-21, прошу поддержку. (ответ) То есть как не будет? (ответ) Я волль! Герр Тёрни, вас, — он протянул мне гарнитуру. Рядом разорвалась мина, присыпав меня землей.

— Слушаю, — сказал я, перекрикивая гром выстрелов и взрывов.

— Тёрни? Тёрни, это вы? — услышал я знакомый голос.

— Да, это я! С кем я говорю?

— Это Карл Ульрих. Вы слышали мой приказ об отступлении?

— Никак нет! У нас сломалась рация, приказ не услышал, — рядом снова что-то взорвалось.

— Мы ничем помочь не можем, «Викинги» вернулись на исходные позиции. Мой приказ — прорывайтесь назад. Задача по освобождению котла выполнена. Повторяю, прорывайтесь назад.

Я осмотрел высоту. Все танки отгорели, окоп был завален стреляными гильзами разных калибров. Вражеские солдаты уже в открытую шли вперед, а скауты объезжали нас по флангам, устремляясь в тыл.

— Приказ понял. Конец связи. Прощайте.

Я снял гарнитуру.

— Отходим к лесу! — скомандовал я, направляясь туда, откуда недавно убегал Шмульке, по пути сдирая знаки различия, ордена запихивая в карман. Отступление началось организованно — трое проходили вперед, за ними ещё трое, в конце всех прикрывали пулеметчик, Штайн и вернувшийся Эйке с лентами и гранатами. Я вертелся налево-направо, уничтожая появляющиеся щели одну за одной, меня прикрывали мои солдаты, а я прикрывал их.

Подлесок был в ста метрах от окопа, мы собрались в этой точке, стреляя в прущих отовсюду британцев — это было понятно по форме.

— Уходим по пять! Добежавшие туда прикрывают следующих! Первые пошли!

— Бегом, бегом! — перекрикивая гром выстрелов подгонял я первую пятерку. Заметил движение справа, сразу навел туда ствол.

— Ныааааа! — двух бритов, обходивших нас, прошило очередью в районе таза, они свалились, — Гранату! Кидай туда гранату!

— Первая группа дошла! — Я обернулся на солдата, как раз, когда раздался взрыв из точки локализованного прорыва.

— Вторая — ты, ты, — я показывал пальцем на солдат, — Хосе, Шмульке и ты, — я показал на второго пулеметчика, помогите ему с пулеметом.

— Я волль, — раздался слаженный ответ. Я снова вернулся к рубежу. Солдаты противника шли чуть не в наглую, почти не прячась за скаутами.

— Слушай мою команду! Отсекать пехоту от машин! Машины уничтожать оставшимися панзерфаустами, стрелять наверняка!

— Панзерфауст всего один!

—Используй по три раза! Выполнять!

— Я во… — полбашки не в меру общительного парня раскидало по окопу, а из второй половины, упавшей с телом, выпали остатки мозгов. «Меткие, твари».

Я высунул из окопа STG и дал очередь. Попасть в кого-то я даже не надеялся, но в мою сторону сразу начали стрелять минимум с трех тяжелых пулеметов — бруствер окопа от столь плотного обстрела (уверен — 12.7 пули) присыпал меня. Тут же высунулись Штайн с Йоганом, и, истерично крича, стали поливать из пулемета подступающих противников.

Я увидел, что тройка (да, уже тройка) почти добежали.

— Следующие! Все кроме меня и пулеметного расчета, — их было человек семь, остальные валялись со свинцом в теле и под колесами бронемашин, которые проезжались по ним, выдавливая остатки органов, говна и крови наружу, — бегом марш!

— Пустой!

Ерохманн убрался с позиции, Штайн нырнул в окоп вместе с ним. Сразу начался ответный огонь. Я залег с краю, так, чтобы если оттуда кто-то выйдет, я сразу мог выстрелить в него, а если граната — то покинуть окоп и добежать до спасительного подлеска.

— Ленту! — Штайн стал помогать Ерохманну, но тот треснул его по протянутой руке:

— Не так, мудила рукожопая! Прикрывай лучше!

Я услышал рев дизеля. «Дистанция — не более пяти метров… И ни одного панзерфауста. Вот дерьмо».

____________________________

4 декабря 1942 г. 13.30. Советский Союз, Медвежьегорский район, полевой лагерь 56-й пехотной дивизии финской армии

Я вдруг вспомнил Вторую Советскую войну. Я тогда был просто старлеем, пусть и с солидным опытом и жаждой битв. Каждый месяц, каждую неделю я писал прошения командованию с просьбой перевести меня в диверсанты или ещё куда-нибудь — не мог я усидеть на позиции, в окопе. И все время мне отказывали — мол, ты недавно вернулся после ранения, оклемайся сначала…

Как обычно, после аудиенции, закончившейся для меня ничем новым, я шел из штабной палатки.

— Старый пень… Не оклемался я… Ууу, олень сохатый… — моя кровь горела от негодования, я шел напролом и случайно толкнул плечом одного из офицеров.

— Извините, господин полковник, — я глянул на его погоны. А потом на его лицо.

— Ну здравствуй, Лаури, — полковник улыбнулся, — я вижу, ты все-таки поступил в школу офицеров.

— Да, господин Матти, — черт, как же я был счастлив, увидев его! ТОТ САМЫЙ КОМАНДИР, РАЗГРОМИВШИЙ СОВЕТСКИЕ ДИВИЗИИ ГОВОРИТ СО МНОЙ НА «ТЫ»! — господин Матти, у меня к вам одна просьба…

Спустя неделю под мое командование отобрали сотню стрелков, прошедших внутренний конкурс — они стали первой моей ротой. Ротой Тёрни.

_______________________________

18 марта 1945 г. 08.43. Фалезская область

Штайн сориентировался быстрее меня — в двух метрах от него нашелся фаустпатрон, на котором лежал, простреленный где только можно, труп солдата, прикрывая его. Штайн подполз, бесцеремонно столкнул труп и нацелил фаустпатрон, с которого густо капала кровь, в место предполагаемого выхода машины. Рёв всё приближался.

И вот он появился — полугусеничный бронемобиль. Как только он заехал на окоп, Штайн прицелился и выстрелил прямо под днище. Раздался взрыв, кабину скаута объяло пламенем, открылась дверь, из которой выпал — да, именно выпал объятый пламенем водила. «Все, времени больше нет» — понял я.

— Кончай с пулеметом! Бросаем колотушки и бегом! – приказал я Йогану.

Бросив в сторону противника оставшиеся гранаты и оставив пулемет, мы бросились к подлеску, откуда были слышны выстрелы — нас прикрывали. В последний раз так быстро я бежал в марте, во время «Пробуждения». Шаг за шагом, убегая от противника к своим, учащая дыхание, стараясь бежать зигзагами, чтобы хоть как-то увеличить свои шансы на выживание — на открытой местности моя жизнь стоила меньше ржавого пфенинга.

Добежав до подлеска, скрывшись за кустами из виду, я оперся на дерево, пытаясь отдышаться. Вдруг перед глазами потемнело, я почувствовал резь в груди и упал.

_______________________________

Рассказ Ерохманна

Вот же дьявол, все пятки намозолил себе в этих сапогах — как знал, малы будут. Добежав, я понял, что слишком забрал вправо — пришлось пройтись пешком. Идя на звуки выстрелов, я нашел наших.

— Стоять!

— Свои. А где герр Тёрни?

— Вот… — солдат неопределенно махнул рукой на тело. Тело принадлежало Тёрни.

— Что с ним?

— Пульса нет.

«Шайзе… остаться без командира сейчас равносильно смерти. Нужно срочно привести его в себя, иначе мы тут все подохнем, как собаки».

— Давно?

— Минуту.

— Дайте мне платок или тряпку. Эйке, иди сюда.

Я приложил руку к сонной артерии — пульса действительно не было.

— Давишь вот сюда три раза резко по моей команде, — я показал ему, как и куда давить, — Понял?

— Да… да… — неуверенно ответил он.

Накинув протянутую тряпку (вдруг ещё заражу(сь) чем-нибудь), запрокинув голову пациенту и зажав ему нос, я сделал три вдоха рот-в-рот.

— Давай! Раз… два… три.

Я попробовал прощупать пульс. Глухо.

Ещё три вдоха.

— Давай! Раз… два… три…

Ещё три вдоха.

— Раз! Два! Три!

Я опять прощупал пульс. Он был! Слабый, но был! Но спустя секунду снова пропал.

Ещё три вдоха — я уверен, я смогу спасти его. Командира вдруг затрясло в кашле, он сбросил с себя тряпку, рывком сев, и долго откашливался. Затем посмотрел на меня.

— Йоган, надеюсь ты не пидорас, — сказал он.

_____________________________________

Итак, я пришел в себя благодаря моему пулеметчику, имеющему, на мое счастье, высшее медицинское образование. Встав, я подобрал свой штурмгевер и осмотрел свое воинство. Человек двадцать — не более, да и оружие было не у всех.

— Снять все лычки и опознавательные знаки!

Медали мне было конечно жаль, как и Железный крест. Но пистолет… его бы я взял с собой даже в ад. Он напоминал мне о том, что у меня когда-то было, и чего никогда больше не будет.

— Прячьте медали сюда! Лычки просто бросайте на землю!

Сдал свою медаль Ерохманн, сдал Шмульке и ещё трое других солдат. Перезарядившись и распределив патроны, мы пошли дальше в лес колонной по одному — и так много времени было потеряно.

Едва мы прошли метров двести, началась стрельба — я увидел, как наш головной дозор был полностью уничтожен — у двоих хлестала кровь — парней насквозь прошило одной очередью, один был расстрелян почти в упор, и там, где у обычного человека селезенка, у него зияла огромная дыра от длинной очереди, из которой торчал обрывок кишечника с изливающейся кровью пополам с кишечным соком и говном.

Я спрятался за деревом. Слева попытался обойти один из британцев. Две коротких очереди — и он лежит в траве, дергаясь в конвульсиях. Справа из-за деревьев британские солдаты швырнули две гранаты — осколками задело троих, среди них оказался Шмульке. Его изуродованный труп лежал на спине, глаз вытекал, шея была разворочена — осколки попали в лицо. «Мне жаль, друг. Земля тебе пухом».

Сзади застрекотал пулемет, а спереди послышались ещё голоса. Нас обложили со всех сторон. «Пахнет жареным. При другом раскладе я бы попробовал отбиться, но нас слишком мало». Я повернул голову, увидел ещё одного британца. Нажал на спуск, прострелив ему ногу. Он упал, визжа, как свинья.

«С другой стороны, британцы, сука, злопамятные. Сдамся — попаду в такое пекло, что все печи Аушвица покажутся сказкой».

Для тех, кто не в курсе, что такое лагеря военнопленных, поясню в двух словах: там сделают все, чтобы убить в тебе человека и превратить тебя в послушную униженную скотину. А идти сдаваться в плен офицеру, да ещё и ССовцу это все равно что самому встать раком, снять штаны и открыть рот. «Вот и думай, Лаури, что для тебя важнее — достоинство или жизнь? А может решить все проще?». Я покосился на Лахти. Я был с ним неразлучен с момента выпуска из офицерской академии. «Его отнимут. Крест отнимут. За Талвисоту медали отнимут. Я себе там жопу рвал, а их так просто заберут?»

Я посмотрел на остатки наших солдат. Почти все были ранены. Многие лежали без сознания, но все равно сжимали оружие. Все понимали, что не смогут выиграть этот бой, но приказа опустить оружие не было, и все, кто мог сражались. «Черт, и что мне делать? Как человек я хочу жить, но как офицер я не могу сдаться!». Я ещё раз покосился на Лахти. «Прости, мой друг. Мои товарищи меня поймут»