Продолжение истории офицера СС Лаури Аллана Тёрни, который, даже попав в плен, все равно продолжает бороться с врагом, но, не смотря на все усилия, все равно останется у разбитого корыта.
Внимание! Сексизм, расизм, сцены каннибализма, употребления наркотиков, жестоких пыток, убийств, изнасилований, секса, оскорбления религиозных чувств верующих, некрофилии. Мы осуждаем экстремизм и ксенофобию. Мы не призываем к свержению конституционных основ РФ и нарушению ее территориальной целостности. Данное сообщество — это попытка творческого самовыражения автора. Целью данной группы является развлечение подписчиков. Мы не призываем к воплощению описанных сцен в реальной действительности и всецело осуждаем насилие как средство разрешения социальных разногласий. 18+
Глава 1
— Подсудимый Лаури Аллан Тёрни, встать для оглашения приговора.
Встаю.
— Преступление по статье 121 «Измена родине» признано. Наказанием назначить пять лет лишения свободы в колонии строгого режима.
_______________________________________________________
Возможно, вам интересно, как я попал в такую ситуацию? Ну, это довольно долгая история. Но времени у меня, как вы поняли, вполне достаточно. Поэтому приступим.
_______________________________________________________
После сдачи в плен прошло два дня. Так как мы спороли все свои лычки и сняли медали, а свои мне удалось пронести в носке, в сапоге — тупые бриты не догадались до этого — чаехлебам очень хотелось узнать, откуда мы.
После переброски в лагерь, огороженый забором-сеткой и колючей проволкой, нас построили, вышел какой-то офицер. Он что-то сказал одному из солдат, и нас подвое стали отводить в барак. Наш строй (ну как строй — девять человек всего осталось в живых) уменьшался, очередь дошла и до меня. Нас (меня и другого солдата — его звали Йенс) завели в барак. Там стоял сержант в полевой форме, с дубинкой из дерева и недовольным лицом.
— Ваше подразделение? — спросил он на немецком.
В ответ — молчание.
— Ваше подразделение? — он ткнул мне дубинкой поддых. Я чуть подался назад от неожиданности — удар был довольно резким.
— Ничего не хочешь сказать?
В ответ — молчание.
Он с размаху ударил по ребрам. Я сложился от резкой боли, перехватило дыхание. И сразу же нá спину плашмя легла дубинка — прямо по почке, от чего я упал на пол, где меня настиг тяжелый сапог британца, попавший ровно в солнышко.
— А ты, — обратился он к моему товарищу, — ничего не хочешь сказать?
В ответ он промолчал.
Прошла неделя. Все это время нас не кормили, избивали, не давали даже покурить — а я еще с Талвисоты был заядлым курильщиком. Дрожат руки. Парням хочется шоколада — совсем понурые стали, даже лица посерели. Говорил же им, не жрать эту гадость!
Почки болели. Грязное тело нещадно чесалось, но даже почесаться было нельзя — все ногти были назворочены иглами и другими приспособлениями в первый же день, и только-только начади заживать.
Хочется жрать. Даже больше чем курить. Жрать. Жрать. Возле забора рос щавель — солдаты его не трогали, ибо не знали что это он съедобен. Городские… Как только стемнело, я подполз к забору (спали мы на улице — было очень холодно и мы по ночам спали по трое под одним одеялом) и съел его, давясь и обжигая кислым соком искореженные пальцы.
Скоро поступила новая партия заключенных — конвоир по одному заводил их из комендантского барака на огороженную территорию, на которой нам, а теперь и им, словно скоту, предстоит ждать конца войны.
Пленные рассказывали — сейчас идут бои в Арденнах.
— Вот представьте, зачищаем мы деревню, из дома выбегают трое бритов с поднятыми руками. Ну, думаю, сдаются — и черт с ними. Только повернулись к ним спиной — они нас всех и положили. Я один в живых остался…
— Так вот за что Кнохляйн приказал расстрелять из пулеметов пленных бритов! Так им и надо, ублюдкам!
Я увидел, как один из бритов отлучился поссать. Но не в угол, как это сделал бы нормальный человек, а на сложенные одеяла, под которыми мы спали.
«Это ты зря, подонок» — подумал я.
Ярость кипела во мне, я больше не контролировал свой разум. Повинуясь лишь бушующей внутри злости, я подошел к нему, положил руку на плечо и развернул его. Вижу проплывающее удивленное лицо. Но это мелочь, не заслуживающая внимания.
Сжав кулак, со всей силы бью в голову. От неожиданности и сильного удара он падает. Сажусь на него и начинаю бить в лицо. Он пытался закрываться, звать на помощь, но тычок поддых — и крики прекратились, руки ушли вниз. Очень скоро его тело превратилось в безвольный мешок, а мои руки окрасились кровью, испещрились ссадинами.
Я услышал звуки драки, выстрелы — кажется, отпустило. Вдруг я почувствовал, как меня треплет кто-то за плечо. Оглянувшись, я увидел Йогана.
— Герр Тёрни! Бежим! — он схватил меня за рукав, и куда-то потащил.
— Что, твою мать, происходит? — спросил я на бегу, вырывая свою руку из его хватки.
— Из-за воцарившегося в драках хаоса охрана занята восстановлением порядка, а не охраной, — на бегу объяснил он, — есть возможность бежать.
— Спереди бронемашины, они же нас из пулеметов перестреляют!
— А мы и не побежим вперед, — сказал Штайн, возникший из ниоткуда, — тут есть одно место, где можно приподнять сетку и слинять. В обычных условиях ничего бы не вышло — нас бы заметили и перестреляли как кроликов. Но сейчас охрана занята другим.
Через секунду мы уже стояли на том месте, и нас ждал Хосе с отобранным Гарандом у какого-то из британских солдат.
— Все? — спросил он
— Да, — ответил Штайн.
Он приподнял винтовкой металлическую сетку — руками не возьмешь, по ней пускали напряжение, и мы по одному проползли под ней, затем я взял её у Хосе, и придержал ему сетку.
— Линяем отсюда!
Мы почти пробежали просеку, когда в нашу сторону стали доноситься выкрики, а после полетели пули.
— Ооох, — сказал кто-то сзади голосом Штайна. Я обернулся. Он медленно оседал, а по его левой штанине расползалось красное пятно. Не знаю, чем я тогда думал — это, наверное, самый мой глупый поступок, но я развернулся и подхватил его — благо он не так далеко от меня был — взвалил его себе на плечи и понес. Оставалась-то всего десять метров до леса, откуда Хосе уже отстреливался из трофейной винтовки.
— Бросьте меня. — сказал он, — я не смогу с вами, — сказал он, едва я занес его за первые кусты.
— Нет! Ты сможешь, сын подзаборной шлюхи! — сквозь слезы крикнул Ерохманн, — ты будешь с нами.
— Ты же врач, Йоган. Ты видишь мою рану…
— У нас нет времени препираться, — сказал Хосе, отдавая ему винтовку, и, уходя, добавил: — задай им жару, брат.
С этими словами он скрылся в лесу. Я, Йоган и Эйке последовали за ним.
— До встречи в аду!
Мы бежали. Звук перестрелки понемногу стихал, но вдруг резко оборвался.
«Каждый сам делает свой выбор», — вспомнил я произнесенные мною когда-то слова.
— Заключенный, встать!
Встаю. Конвоир надевает мне наручники.
_______________________________________________________
«Но постой, Лаури, ты же сбежал от бритов», — скажете вы. Конечно, сбежал. Только вот жизнь — как портовая шлюха, от неё можно ждать чего угодно. Нетерпится узнать, что было дальше? Ну слушайте.
_______________________________________________________
Мы оторвались от погони, заночевать решили в лесу. Спать под открытым небом уже было довольно привычно. Перспектива спать на холоде меня не радовала, поэтому я стал искать что-нибудь хоть немного напоминающее растопку и зажигалку. Спустя полчаса поисков в потемках мне удалось найти кремень подходящего размера. Осталось найти обо что бить — обычно роль чиркала в огниве выполняла сталь, а в лесу её так просто не найти. Гаранд со стальным стволом ушел вместе со Штайном.
— Эй, Хосе! У тебя остались патроны?
— Никак нет!
«Сука. Вот же черт! Нет такой простой вещи как кусок железки!» Я уже было пошел к нашему импровизированному лагерю, как вдруг в ботинке что-то закололо. Я его снял и стал вытряхивать набившиеся непонятно откуда, а с ними выпал сверток… «Да это же мои награды! Как я мог забыть..» — я тут же ужаснулся своей мысли. «Это же.. ордена.. Так нельзя».
С одной стороны — что в этом такого — взять и развести костер об какую-то медальку — скажет обыватель. А я как ветерае уже трех войн скажу — за КАЖДОЙ медалью стоит подвиг, кровь и жопоболь. И сделать такое все равно что налить себе тарелку говна, взять ложку, есть, да зачерпывать побольше. С другой стороны, когда стоит вопрос жизни и смерти — и говно жрать будешь, или срать в штаны, как Йоган. Я сидел еще с минуту, в потемках разглядывая свой Железный крест второй степени. Холодало. Наступил тот момент, когда погибает гордость и честь, и остается лишь желание жить, не смотря ни на что. «Ладно, леший с ним. Мертвым слава ни к чему».
Я набрал лишайника и развел костер. Все сразу собрались к нему, вытянув руки.
— Вот что, братцы, — сказал Эйке, — конец войны не за горами. Смысла обратно возвращаться нет.
— Ты предлагаешь разойтись по домам? — напрямую спросил Ерохманн.
— Да, — стыдливо отвернувшись сказал он.
— Я согласен, — неожиданно сказал Хосе.
— А ты-то чего, — спросил Йоган.
— Мне в Испании еще должок отдать один надо, — я рассмотрел в тусклом свете костра его улыбку, от которой веяло злостью за километр.
Я предполагал что за долг — испанцев в составе Вермахта и СС было всего две дивизии — Франко не хотел ввязываться в войну, но и отказать тем, кто привел его к власти не мог. В итоге отправили самых буйных и несогласных на Восточный фронт, где они сгинули под Ленинградом.
Но не все — и Хосе один из немногих остался и жаждал мести.
— Я тоже за. Незачем нам зря жертвовать собой ради режима, который уже трещит по швам. Я больше не ваш командир.
Вот вы скажете — я уверен, мол, «как ты так легко слился с командования?» А я вам отвечу: командовать уже не кем. От роты осталось четыре человека — как в командире смысла во мне нет. А в случае чего они по привычке будут подчиняться.
— Ну, решено. Кто чем займется после войны? — спросил Хосе.
— Я по образованию. Попробую с нуля жизнь начать — новый город, новый дом…
— А ты Эйке?
— Я? Я на ферму, домой, к отцу вернусь.
— А вы, герр Тёрни? Чем дома займетесь?
Я криво улыбнулся. Дома у меня нет. Ничему, кроме как убивать не научен.
— А сам чем думаешь заняться? — я прямо ушел от ответа.
— У меня вилла есть. Сейчас ей мой брат управляет. Давно мне пора бы вернуться. Какие там персики… А как яблони цветут… — испанец мечтательно улыбнулся в свете костра.
А ведь и правда. Чем мне заняться после войны? Так далеко я не заглядывал. Плыл по течению. По-хорошему, надо бы снова в Шюцкера устроиться, если Советы не расформировали его — я уверен, после победы они сейчас там хозяйничают, и Советских резидентов сейчас в Хельсинки больше, чем финнов. Учитывая, что во Вторую Советскую за дырку в моей туше была неплохая награда, отправиться сейчас в Финляндию не лучшая идея. Хотя попробовать определенно стоит.
Глава 2
На следущий день мы вышли к дороге, и на ближайшем указателе разошлись — Хосе надо было на Юг, нам — на Восток.
— Не поминайте лихом, братья, сказал он и развернулся, — и еще, — добавил он, — герр Тёрни, служить вашим солдатом — честь для меня.
— Быть твоим командиром — честь для меня, — ответил я в тон.
Мы в последний раз вскинули руки в приветствии. Но в тот момент оно было для нас не нацистским, и славили мы не диктатора. Приветствие шло от сердца, от всей души. Это… сложно объяснить, но в последний раз я чувствовал такое, когда отец проводил меня в армию — чувство единения духом с ближним.
Хосе снова повернулся и зашагал, в свою сторону, мы в свою. Никто не оборачивался.
Мы шли с Йоганом и Эйке еще почти день, в итоге наткнулись на деревеньку — только распаханные поля, пасущийся скот, но самое для нас важное — много хозпостроек, в них можно незаметно для хозяев переночевать.
Скоро уже закат, и мы решили поторопиться. В итоге мы нашли самое близкое к лесу строение. Спокойно перемахнув через символический забор и пройдя пару метров, мы зашли в него. Строение, как выяснилось, оказалось полупустым складом для сена — оно лежало повсюду ровными кучами.
— В этот раз огонь разводить не будем, — сказал я.
— Неплохо бы еды поискать, — предложил Ерохманн.
— Неплохо… — мы не ели второй день, и это без учета голодной недели в лагере.
— Я схожу, осмотрюсь, — сказал Йоган, и вышел из сенохранилища. Прошел час, уже стемнело, а его все не было. «Неужели кинул нас?» — промелькнула мысль. Но нет, раздался тройной стук об косяк, и вошел Йоган — с большой белой курицей, у которой была неестественно, на 90 градусов к земле повернута голова, в руках была маслянная лампа, из кармана — откуда только достал! — торчал нож. «Отлично! Теперь у нас есть все, что только надо — огонь, нож, и кусок мяса. В нашем состоянии о таком можно только мечтать.
Разведя огонь за сенохранилищем — благо сена на растопку и дров вокруг хватало, мы ощипали и обожгли оставшиеся перья на курице, соорудили из палок вертел и опоры к нему, и через час у нас было готов ужин.
Мы приступили, жадно обгладывая каждую кость, а самые мелкие косточки и хрящи съедали практически не жуя. Поскольку мы не утруждали себя отжимом крови из курицы, то мясо приобрело красный цвет, в местах крупных артерий кровь застыла густым желе. Никого это не волновало. Спустя пять минут от курицы осталось пара крупных костей, и те с высосанным костным мозгом.
Тут мне в голову пришла мысль — если хозяин увидит следы нашего ужина, у нас могут быть проблемы. Я огляделся по сторонам и увидел палку длиной с предплечье, толщиной полтора дюйма. С её помощью я выкопал небольшую ямку, схоронив там оставшиеся угольки и кости.
Проснувшись, я решил обойти территорию, посмотреть что тут есть, да и просто возможные пути отступления. Эйке, видимо, тоже куда-то ушел, а Йоган еще тихо посапывал. Обойдя весь участок, я понял что хозяева знавали лучшие времена — всего один курятник, заброшенный коровник и овин, покосившийся сарай, едва державшееся сенохранилище и почти не распаханная земля. Я хотел пройтись еще вдоль забора, но увидел, как из дома кто-то выходит. «Черт, как не вовремя». Знакомиться с хозяевами я никаким боком не желал. Тем более после окончания войны мы сразу уйдем отсюда — о нас даже не вспомнят. Поэтому я дернулся обратно за овин, за которым я был секунду назад, и стал выглядывать оттуда. Вышедшим, точнее, вышедшей оказалась светлая девушка лет девятнадцати, в руках её была корзина с чем-то. Она подошла к курятнику, и примерно через минуту-две вышла с пустой корзиной. Затем зашла в сарай, взяла вилы. «Зачем девушке вилы?» — удивился я. Она пошла туда, где была вскопана земля, и стала перекапывать землю.
По моим внутренним прикидкам прошел час, когда она воткнула вилы в землю, устало охнув, вытерла пот со лба, осмотрела плоды своего труда. Постояла еще немного, и снова взялась за вилы. Примерно через полчаса, когда она выбилась из сил окончательно, она отнесла вилы обратно в сарай, а сама ушла домой.
Я тоже решил вернуться. «Ну, если что, тут есть неплохой планшет, куда можно положить карту» — подумал я. Жизнь-то налаживается. Вернувшись, я увидел проснувшегося Йогана, а Эйке все еще отсутствовал.
— Утро, — сказал Йоган.
— Утро. Эйке не возвращался?
— Не. А давно он ушел. Часа два, не меньше.
— Здрасьте.. — послышался чей-то голос.
Я чуть не подпрыгнул. Йоган застыл с гримассой, которой только лягушек смешить — глаза на выкате, волосы дыбом. Причиной было то, что этот неуверенный голос принадлежал той самой девочке.
— Здрасьте, — ответил я, не зная что сказать, — ты нас понимаешь?
— Конечно. Мой отец — коренной немец, — чуть смелее сказала она.
Мы с ней разговорились. Её отец участвовал в Сопротивлении, дед погиб в тридцать девятом, мать их бросила, а жила она с бабкой и младшей сестрой. Всю работу по хозяйству делала сама. Мне стало как-то неудобно жить нахлебником, я предложил свою помощь. Но тут наш разговор прервал шум моторов.
— Бежавшие из плена немецкие солдаты! – раздалось из громкоговорителя, — Сдавайтесь, вы окружены!
«Дьявол…» — пронеслось в голове.
— Как они нас нашли?
— Не знаю. Уходим!
— Стойте! Давайте я вас спрячу!
Она закидывала последние охапки сена на Йогана, а я уже минуту как лежал у стены присыпанный сеном, когда пришли британцы.
— Ты видела их? — на кривом немецком спросил офицер. Меня прошиб пот. Что если она ответит…
— Кого их? — ответила она, всем своим тоном показывая, что не знает, о чем идет речь.
— Фрицов! Здесь должны прятаться двое нацистов! — зверея, закричал на неё брит.
— Может и прячутся, — сказала она равнодушно, — мне-то откуда знать? Ферма большая, а я одна.
— Они здесь прячутся, — услышал я знакомый голос. «Эйке! Вот пидорас! Сучий потрох!», — мы здесь заночевали.
— Только и всего? — раздался звук пощечины, — а ты не думаешь, что твои друзья могли уйти?
— Нет.
— А я не верю. Я бы на их месте бросил такого щенка как ты. Потыкайте штыками тут, и уходим.
В стог сена, где я прятался, вонзилось несколько штыков. Они тыкали в центр, но не догадывались, что я могу спрятаться с краю, у стены. Один даже по мне прошелся — я почувствовал тяжесть его сапог.
— Нашел! — раздался победный клич, — кровь! Он тут!
С моего стога сразу слезли, мигом перенесясь на стог Ерохманна. Послышались звуки ударов.
— Так его! Мочи его! Мочи! По почкам! С приклада!
— Отставить! — сказал британец.
— Эйке, сука! Почему ты нас кинул, лохматое уебище? — слабым голосом спросил Йоган.
— За Людвику, которую вы безжалостно убили.
Смех. Я слышу смех Ерохманна. Смех человека, несмотря на близость смерти, с оттенком безумия, но все-таки смех.
— Ты мудак, Эйке… — он хотел еще что-то сказать, но не успел.
— Рядовой Джостар! Пристрелить! — раздался грохот выстрела, лязг падающей гильзы, — нам еще второго искать, а ты свою свободу купил. Сядь-ка вон там и посиди.
— Да, конечно, — покорно сказал Эйке. И сел на стог, где прятался я.
Кровь горела в моих жилах словно магма. «Мудак! Мы тебе помогли! Ты сам её убил! И винишь нас? Да Йогана тогда вообще не было рядом! Его-то за что?» — но скоро эти мысли, метающиеся в голове, словно рой ос по комнате,
Стараясь не шуршать сеном, я пододвинулся к нему, вскинул руки и потянул его на себя, левой хватая за шею, а правой закрывая рот.
— Мммм?!! — удивленно высказался он.
— Я тебе покажу мммм, — сказал я, вытаскивая добытый Йоганом нож, — ты у меня кровью захлебнешься!
Я сел на него, открыл ему рот, и стал неторопливо наносить ему тычки в язык, пошевеливая ножом, расширяя рану, чтобы было побольше крови, и зажал нос другой рукой, продолжая увечить ему щеки, язык и десны. Он пытался кричать, но из-за количества крови (а сосудов в языке очень много, как и нервных окончаний — там же вкусовые рецепторы), и вскоре эта мразь сдохла — от болевого шока, задохнуться не успел бы. Я снял с него одежду — он был уже в гражданке — серых брюках и непонятного цвета свитере и суконной кепке. «И одежду выпросил. Вот же змею пригрел на груди»
Я спрятал его труп под сено, и вышел из сеновала. И вовремя — солдаты ее тащили под руки, на тот же сеновал.
— Где этот уебок? Говори, шлюха подзаборная!
— Не знаю! Не знаю я!
На меня они внимания не обратили и прошли мимо.
— Не знаешь, говоришь? Эй, солдаты! Кто хочет позабавиться с молодой сучкой?
— Я! Я! Я! — отозвались все солдаты.
— Подходи! Только двери закройте, а то её бабку инфаркт хватит!
С веселым гоготом они заходили в сарай, хлопая друг другу по ладоням, обмениваясь шутками. Я уже хотел уйти, но что-то меня остановило. Спустя секунду, я понял что. «Она спасла меня. Неужели я просто так уйду?» Меня одернуло. «Ладно б её просто грохнули. Ну и черт бы с ней. Её же конкретно опустить решили. Хотя за бабу впрягаться…»
Пока я думал, из сеновала стали доноситься шлепки и крики, как мужские, так и женские. «Ну нет. Так дела не делаются». Я взял вилы, подпер ими закрытую дверь. Взял чью-то брошенную в спешке к нежданно-негаданно свалившейся офицерской щедрости у входа винтовку, вытащил оттуда патроны, высыпал из них порох и с помощью него и вчерашних углей легко развел огонь, а от них легко поджог соломенную крышу сеновала.
Я отошел на пару метров и закурил — в кармане брюк оказались сигареты. «Ооода». Наслаждение разлилось по легким. Сколько я не курил? Неделю? Две? Кажется, две. Великолепные ощущения! Нервозность как рукой сняло. Я просто стоял и смотрел на полыхающий во всю бывший сеновал, и крики, мольбы о помощи доносившиеся оттуда грели мне душу ничуть не меньше новой дозы никотина.
Как ни странно, но я слышал только мужские голоса. Женского не было. Видимо, даже в таком состоянии — изнасилованная, оплеванная и наверняка обоссанная, она нашла в себе силы сдохнуть достойнее, чем два десятка солдат. «Похоже, влюбился». Нет, что за бред — я тряхнул головой, — «Скорее всего, ей свернули шею сразу». Я поправил кепку, сдвинув набок. «Чтож. Пора идти дальше».
Я двинулся в сторону дороги. Там стояли офицерский «Роллс-ройс» и солдатский грузовик. Водители не обратили на меня внимания.
_______________________________________________________
Меня выводят из зала суда, подводят к автозаку. Один конвоир открывает дверь, второй заталкивает меня. Фоторепортеры блестят вспышками, упрашивают конвоиров вывести меня «всего на один вопрос». Безрезультатно. Машина троегается с места, и меня везут туда, где я потеряю пять лет своей жизни.
_______________________________________________________
Я подошел к водиле грузовика, открыл дверь и сходу пырнул его ножом, вытащил с сиденья его стэнли. Уже вооруженный, подошел к офицерской машине.
— Вылазь!
Дородный водитель, потея, в торопях вылез из машины, держа руки поднятыми. Я сел в машину, выстрелил водиле в голову — он мог запомнить мое лицо — и покатил. Куда? Куда угодно. Мне нужен был любой город, где есть железная дорога. Оттуда я смогу переправиться в Финляндию.
В итоге я заехал в какой-то город. Бросив машину (в которой кстати лежали офицерские бутерброды и четырехчасовой чай в термосе, коими я подкрепился), я решил осмотреться. Пройдясь по улицам, я убил остаток дня. «Пора бы возвращаться к машине. Темнеет уже». Возвращаясь, я случайно задел плечом крупного мужика.
— Смотри куда прешь, — сказал он.
— Извините, — я был не в том состоянии, чтобы поставить на место беспардонное быдло, повернулся и пошел дальше. Вдруг мне показалось его лицо знакомым. Повернувшись снова, я спросил его, — а мы случайно раньше не виделись?
— С таким доходягой как ты? Конечно нет!
И вдруг я его вспомнил. «Он был в ту ночь, когда мы принимали тотенов и ебали мертвых шлюх!» — мысль осенила меня, как молния. Он повернулся и пошел своей дорогой. В моей голове закрутился план. «Ну уж нет! Ты еще извинишься передо мной!» Усталость сняло как рукой. Я пошел за ним, стараясь оставаться невидимым во тьме, но и не терять его из виду.
Выйдя к окраине города, он привел меня к — судя по надписи — винодельне. Весь её вид говорил о том, что тут никого уже давно не было, и быть не может. Он подошел к двери, миновав калитку, постучал три раза и стал стоять. Ничего не происходило. «Может, там и нет никого?» Но вскоре дверь открылась, и верзила вошел.
Я, скрываясь случайных взглядов, подбежал к двери, постучал три раза. Вопреки моим ожиданиям ждать не пришлось, дверь открылась почти сразу. Оттуда вылетела рука, схватившая меня за грудки, повалившая на пол, и сразу на меня обрушился град ударов.
Я как мог прикрывал лицо, но два удара все-таки пропустил, не говоря уже об ударах в живот. Особенно болезненно приходились пинки в ребра — они вот-вот грозили сломаться.
— Хватит! — подал кто-то командный голос. Удары сразу же перестали сыпаться, — кто тебя подослал? И как ты нас выследил, чертеныш? — в вопросе так и сквозило ненавистью пополам с агрессией. Уверен, он бы меня прямо тут завалил, но он наверняка хотел узнать о своих преследователях. Стало быть, пока он ответ не получит, я буду жить.
— Я отвечу на все ваши вопросы. Но только одному человеку — Эриху Мильке! Да смотрите, — теперь уже я угрожал тому человеку, — как бы самим ответ держать не пришлось!
Тот замолчал, но я ощущал на своей истончавшей от голода шкуре, как он сверлит меня взглядом.
— Закиньте его в погреб и заприте. Когда господин Мильке должен приехать? — спросил он кого-то из адьютантов. Тот в ответ ему что-то шепнул в ухо, и я не расслышал, так как меня уже тащили вниз по ступенькам.
Глава 3
Пещера. Дымный чад факелов крылатые тени мечущиеся под потолком…
Я встяхнул головой. «Совсем крыша поехала. Надо что-нибудь пожрать»
— Эй, мудаки! — крикнул я тем, кто возможно стоял за дверью, — Я вижу, вы только немцев вином и коржами встречаете, а честных финнов сразу в подвал? Может, хоть пожрать дадите, оболтусы?
Минут пять ничего не происходило. Я понял, что меня никто не охраняет и я ни до кого не докричусь, либо всем на меня насрать. Но тем не менее, дверь открылась, чья-то рука, подозрительно тонкая, оставила авоську и скрылась, закрыв за собой дверь.
Я дотянулся до авоськи — молоко в стеклянной бутылке, две булочки, три яйца. Короче, стандартный набор — «Вермахт в России зимой» — курка, млеко и яйки, только вместо курицы булочки. Впрочем, не в моем состоянии привиредничать — поев и растянувшись на полу, я впервые за две недели по-настоящему почувствовал себя сытым.
Так пролетело еще два дня. Раз в день почти в одно и то же время открывалась дверь, оставляла еду. Один раз я поставил на ущи всю базу Сопротивления, когда мне приспичило, и эти черти стояли и смотрели на мои потуги возле дерева. Копрофилы, мать твою… спасибо хоть бумажки предложили. А на третий день утром дверь моей камеры открылась.
— Вставай, — сказал открывший мужик,- господин Мильке ждет.
Меня завели в комнату, в которой, видимо, когда-то заседал управляющий этой винокурней дворянин. За столом, читая блокнот, сидел Эрих.
— Ну здравствуй, — обратился я к нему.
— Мы знакомы? — спросил он, посмотрев на меня.
— Мы в Париже вынесли трех тотенов, а вы ворвались и чуть не поубивали нас.
— Ты? — его настроение резко поменялось — ты порушил нам всю операцию, которую мы две недели готовили, и смеешь являться сюда?
Я вдруг вспомнил прочитанное когда-то мной высказывание: «Чем невероятней ложь, тем вероятней, что в неё поверят». Не знаю почему сейчас, но, похоже, к месту. Я решил врать по-крупному.
— Ну, я вынужден просить у тебя помощи.
— Да? — кажется, ему это польстило, — и в чем же?
— Недавно мы вышли на связь с британцами. Они выслали нам самолетами оружие, остаток которого лежит в машине, на которой я сюда приехал. Она уже третий день стоит у магазина «Выпечка Франсуа», — я точно запомнил название магазина, так что тут я не лгал. К тому же, оружие, лежавшее там, и правда получено от бритов, — но не суть. Я решил разделить свои силы, перебросив часть за линию фронта, отправив их для диверсии в Германию, на завод Круппов…
— А силенок-то хватит? — спросил он, уже с потерянным видом. «Ага, вот я и утер тебе нос, сверхчеловек!»
— Хватит. Того, что было у нас, плюс поставки бритов, хватит чтобы разнести пол-города. Но беда не в этом. Связь с группой оборвалась, а бриты, видимо, решив присвоить славу себе, напали на нас, отправив под видом ссовцев в лагерь военнопленных, откуда мы успешно бежали.
— По тебе и видно, как успешно. Много ваших выжило?
— Я один. Плюс те, кто за фронтом.
— Погоди, брат, не договариваешь! Как же ты тогда можешь иметь бритское оружие, если они вас кинули?
— Ну я же не такой дурак как ты, чтобы носить все при себе! У меня и тайники есть! — «И кстати, я хотел бы навестить один», — промелькнула тут же мысль.
— Так значит, бриты предатели?
— Да. Я объявил им вендетту. И ищу твоей помощи. Хочу отомстить за парней.
Он посмотрел на меня. Тяжелым, как броня тигра, и металлическим — другого слова не подобрать, взглядом. Я посмотрел ему в глаза в ответ, начав сверлить его глазами. Это было похоже на игру в гляделки, но меня не покидало ощущение, что от витающего напряжения вот-вот заискрит воздух.
— Ладно, так уж и быть, я тебя приму к себе. Но своей местью занимайся сам. И спасибо за предупреждение.
— Мне нужен отряд. Я хочу объехать свои схроны. Там много оружия.
— Хорошо, — подумав, сказал он, — я дам тебе двух людей в сопровождение. Марта! Сандро! Сюда!
Дверь открылась, и я увидел, кого он звал. И тут же сморщился от отвращения. «Вот же урод! Насолил так насолил!» Вышла женщина и дородный мужчина. Разглядев его лицо, я его узнал — тот самый, по следам которого я пришел сюда.
— Ну, отправляйтесь. Подгóните машину, её заправят. Оружием воспользуетесь тем, что достанете. Еды купите, у Сандро будут деньги.
Я опять скривился. Тайников конечно никаких не было. Я планировал заехать в пару точек для вида, покачать головой, сказать какие бриты пидорасы, и забрать без палева свой Лахти. Больше мне ничего и не надо было. Но без оружия путешествовать по территории врага… Такое себе.
— Ладно, хватит болтовни! — сказал Сандро, — и так долго провозимся!
Втроем мы вышли из винокурни. Я наконец-то вдохнул полной грудью свежий воздух и собрался закурить.
— Господин Тёрни, курить не красиво, — вежливо заметила Марта, — тем более в присутствии дамы.
Я ухмыльнулся. Чиркнул спичкой, попытался подкурить, но тщетно — сигарета отсырела и не хотела зажигаться. Я со злостью выбросил всю оставшуюся пачку, швырнув её в кусты.
— Как некрасиво игнорировать даму, — ехидно заметил Сандро, — которая тебя кормила несмотря на запрет.
Марта сразу встрепенулась.
— С чего ты взял?
— Да сам видел, как ты открываешь дверь и ставишь авоську.
— Никому ни слова, понял, ублюдок? — сказал я сквозь зубы.
Конечно я ей был благодарен за еду. Но не более — я не считал, что я чем-то ей обязан. И заткнул я его не из чувства благодарности, а просто потому что он меня заколебал.
— Да, да, командир, — произнес он, сделав ударение на последнее слово.
Пригнав машину, и быстро её заправив, мы отправились в путь. За рулем был Сандро, я за картой, а Марта, посидев пять минут на заднем сидении, не найдя себе занятия, легла, мирно засопев. Деревья мелькали по краям дороги, перемешиваясь со сгоревшими остовами, поля утопали зелени, пополам с воронками от бомб и перерезавшими их нитями траншей — природа представляла странное зрелище. Жизнь и смерть были рядом. «Прямо как у меня» — мелькнула бредовая мысль. «Все умирают вокруг, а я нет. Как будто герой какой-то второсортной книги». Но скоро я от неё отмахнулся. «Что за бред? А может и вправду потом написать книгу? Я думаю, хоть кому-то она будет интересна…»
За этими мыслями я сам не заметил, как заснул…
Глава 4
— Вскрывай!
Сандро налег на лом, открывая подвал в заброшенный дом. В подвале было пыльно и душно, пахло чем-то стухшим.
— Вы тут клубнику что ли прятали, а не оружие? — морща нос, спросил он.
— И тут пусто… — с грустью сказал я, потирая в кармане рукоять Лахти, — это был последний. Возвращаемся.
К слову сказать, мне повезло на чей-то чужой тайник, и в машине лежали старые МП-38, немного подржавевшие, но рабочие. Боеприпасы к ним найти не трудно — уверен, у этого увальня Эриха найдутся патроны 9х19.
Мы уже неделю катались по Франции — живописнейшим местам, которые я когда либо видел в своей жизни. Видимо, это кого-то подбило на романтику. Марта стала оказывать мне знаки внимания, явно желая лишний раз прикоснуться ко мне, подержать меня за руку, посмотреть мне в глаза. Впринципе, я был бы и не против ответить ей взаимностью, — женщина хозяйственная, готовит-стирает, за своей внешностью следит — ей было лет двадцать-двадцать три на вид, каштановые волосы, заплетенные в колосок, уходили к затылку, серые, внимательные глаза всегда смотрели уверенно вперед, на лице не было ни морщины, ни прыщика. В отличие от других особей женского пола она не раздражала меня, но я уже по привычке воспринимал женщин как расходный материал, по типу «выебал-и-выбросил», так что на её ухаживания внимания не обращал.
Сандро сел в машину, с досадой хлопнув дверью.
— Поехали, чего стоишь? — спросил он. Меня не надо было просить дважды. Я сел вперед, аккуратно закрыв дверь. Марта только выходила из подвала.
— Эй, финн! Почему ты так плохо относишься к ней?
— К кому — к ней? — не понял я вопроса.
— К Марте.
— А разве я ей что-то плохое сделал?
— Дурак! Любит она тебя! И видно это невооруженным глазом! Зря ты так с ней. Она баба хорошая.
Я внимательно слушал его.
— После того, как немцы разорили её хозяйство, угнали родных в Германию, она осталась одна. Другие на её месте шли на панель, где их свеженькими брали нацистские твари. Но она не из таких. Она устроилась прачкой, стирая кожу с рук едкими порошками для стирки, пинками разгоняя всех «благодетелей», жадных до девичьей красоты…
— Извините что долго, — открывая дверь, сказала Марта.
— Ничего, — сказал Сандро. Садись и поехали.
Мне было над чем подумать. Сандро, конечно, дубина и деревенщина, каких поискать, и мог говорить о чем угодно не задумываясь. Только вот и врать он не умел, да и язвил очень по-детски. «А может, она и правда такая? Как он и рассказал? Или все-таки соврал?» Какая-то часть меня не давала поверить ему.
Машина неспешно подъехала к винодельне, остановилась. Мы взяли сумки со стволами и понесли их к нашему лагерю. Первым вошел Сандро, за ним Марта, я последним переступил порог…
…Чтобы уткнуться в стволы направленных на меня винтовок.
— Что здесь происходит?
Молчание. Никто не отвечает.
— Что здесь происходит? — кажется, это был не мой голос. Не понятно, да и не важно. Мои нервы были на пределе. Послышались чьи-то шаги.
— Я не знаю, за кого вы себя выдаете, но точно не за Сопротивление. Я навел справки — никогда твоего отряда не было, никто о нем не слышал. Да и не предали бы нас Союзники. Спасибо конечно за оружие, но мы решили отдать тебя британцам, — он посмотрел на часы, — через пять минут они должны приехать. Свяжите пока его.
«Вот сука, Эрих, мудила! Что делать, сука, ебанавротнах…» Вышедший из строя начал завязывать веревку мне на руках. За стенами послышался рев моторов. Эрих пошел было открывать, но послышался рев громкоговорителя, вещавшего лаем что-то на французском. Не знаю, что он там говорил, но местные засуетились.
— Развязать его! — послышался приказ. Почти сразу мне перерезали веревки и сунули в руки Шмайсер. Я, полный непонимания, посмотрел на Эриха.
— Что происходит, мать твою, Эрих?
— Британцы решили заминусить нас. Они приказали нам выходить с поднятыми руками, — голос Эриха становился все громче, — они думают, что мы — это те французы, которые в 39-м сдались без боя! Чертовы капиталисты, за кого они нас держат?? Покажем им, почем фунт лиха! — голос его едва не сорвался на крик. Я лишь покачал головой. «Решил принять бой. Чтож, похоже, самое время сваливать». Сопротивленцы стали разбиваться по секторам, подходя к окнам, кто-то помогал вытаскивать из подвала патроны, кто-то заряжал магазины. Я тоже решил заняться делом — прежде чем валить, надо еще от чаехлебов отбиться.
— Эй, финн! — я обернулся, — похоже, я был не прав.
Я внимательно слушал его, рассматривая его лицо.
— Что ты уставился? Иди к своему рубежу.
— Я вообще-то извинений жду, — заметил я.
— Получишь их, когда вернешься из боя.
Глава 5
— Следущий! — Эрих широким жестом зачерпнул овсянки, налил в тарелку и отдал ее солдату.
— Спасибо! — с сильным кокни* сказал он.
— Чай? — осведомился я.
— Конечно! — ответил британец.
— Следущий!
Вот вы спросите — какого дьявола, Лаури, ты делаешь на раздаче жратвы у британцев? Долгая история. Но если в кратце, то на совещании (где кстати, вопреки обещанию, Эрих не извинился — «за то, что ты ослушался приказа и мы тебя не бросили там?» — поинтересовался он у меня тогда) было принято решение вендетты на бритов, уничтожавших коммунистические ячейки. Но так как нас всего двадцать рыл, то особо не повоюешь.
— А зачем нам наламываться на них? Если противник сильнее тебя, то нужно наебать его, посадить в лужу и обоссать, — сказал я. Решение было быстро поддержано, а план придуман еще быстрее. Недалеко от их запасной базы я нашел заросли травы, которая моя бабка-ведунья называла дурман-травой, она вызывала сильные отравления, глюки и вообще была довольно едкой, при отсутствии запаха. Я вырвал её всю, высушил в духовке у Сопротивленцев за пол-дня. Затем мы с Эрихом пробрались в их лагерь под видом грузчиков и стали разгружать их машины с едой, а когда вышли два повара — то стали поварами (которых было всего два) (надо ли говорить, что эти повара лежали за ящиками на складе с большими отверстиями в теле, не совместимыми с жизнью?). И конечно же весь «типа чай» мы размешали с нормальным чаем — чтоб всем хватило.
Спустя два часа раздачи, ужин закончился. Надо отметить все время операции, от совещания до текущего момента, я непрерывно, постоянно, ежесекундно испытывал смешанные чувства — с одной стороны я мстил за своих, но с другой — я помогал КОММУНИСТАМ. Да, тем тварям, которые обосрали мне всю жизнь. Никогда бы не подумал, что Я и ОНИ могут работать вместе. Весь богатый финский язык казался мне бедным, ибо я не мог подобрать слов, чтобы описать свое состояние — удивление с примесью стресса и непонимания. В английском (который я подучил в учебке) есть пара слов, которые я повторил про себя уже сотню раз:»Holy shit! What a fuck is it?». Но вернемся к реальности.
— У нас есть еще максимум минут пятнадцать. Что будем делать?
— Идем снимать часовых?
Эрих задумался.
— Можно, уже стемнело.
Мы подошли, неся сэндвичи в корзине к блок-посту. Там было два охранника — молодые парни о чем-то весело болтали, коротая время. Едва мы подошли, постовой протянул было руку к корзине, но у меня из-за спины раздался удивленный возглас, и постовой схватился за винтовку. Я ударил кулаком, целясь в нос, но он дернулся в сторону, и рука попала в подбородок. Раздался треск, и мой противник отлетел в сторону и затих.
— Нельзя ли поаккуратней? — раздраженно поинтересовался я.
— Нет. Иди лучше оттаскивай трупы! — ответил он.
Труп жертвы Эриха кстати тоже был неплохо обезврежен — удар был нанесен сначала в живот, прямо под солнышко а затем в шею (но сука удар неаккуратный — нож сделал лишнее движение, и пищевод вместе со всеми артериями был виден, из дыры лились какие-то жидкости пополам с кровью в такт рывкам Эриха) — таким образом противник убирал руки к животу и не мог иметь ни малейшего шанса защититься от удара в шею.
— Сигналь.
Эрих, воняющий утробными соками, достал лампу и зеркало, а меня тем временем переклинило — как под Лаваярви. «Этот подонок виновен в смерти Ерохманна и других…» — моя рука потянулась к ножу, пока Эрих возился с лампой. Рванув брита на себя, я быстро вспорол одежду убитого чело… животного, двумя точными резкими движениями накрест распорол живот, медленно вытащил двенадцатиперстную кишку, а затем сдавил её и рванул на себя. Солдат, бывший в отключке, вскрикнул, но крик сменился хлюпающими звуками — он начал блевать и заткнулся — видимо, сознание милосердно выключилось. «За то я вместо него постараюсь»
Я сжал кисти в замок над головой, и стал что есть силы бить по грудной клетке британца, раз за разом поднимая руки над головой и опуская их вниз с силой, которой бы позавидовал Тор-громовержец, до тех пор, пока не раздался хруст костей. Мильке что-то там говорил, может быть даже кричал мне, но тщетно — меня не остановить. Взяв винтовку и гранаты брита, я пошел в сторону палаточного городка. В голове звучал адский мотив…
Дойдя до палаточного городка перед моим взором предстал вид солдат, лежащих на земле. Кто-то блевал, кто-то не лежал, а пошатывался стоя, как пьяный, кто-то послабее лежал с пеной у рта. В толпу полетела инициированная граната, и самые адекватные попытались убежать, отползти, спастись от взрыва, но бесполезно. Граната взорвалась, разнеся с пол-десятка тел на ошметки, слишком близко стоящие к месту её падения, и еще столько же получило порцию осколков, но я не смог увидеть этого, ибо они лежали. Начав идти вперед, я с силой пинал всех, кто попадался под ноги, разбивал прикладом винтовки головы. Я слышал, в Древнем Риме если гладиатор просил о помиловании на арене, и ему отказывали, то его не добивал другой гладиатор, а выходил специальный раб, который чем-то похожим на булаву разбивал ему голову максимально зрелищно — чтоб мозги разлетались как можно дальше, как можно красивее.
«Хлеба и зрелищ народу — через край! Сила приносит свободу! Побеждай!»
Чё за хрень я несу? Какой хлеб, какие, блять, зрелища? Мать твою, там бегут дозорные с другого КПП на звук взрыва. «Вот дерьмо…» Я взял Гаранд покрепче, лег рядом с палаткой, притворившись таким же упоротым (меня они еще не заметили), что в общем-то было легко — белый поварской халат был весь в крови и мозгах, сам вонял как труп, так что опасений бы не вызвал. Лежа, я прикрыл глаза. «Ууу, что я с вами сделаю, суки! Вы сдохнете, подонки!»
Они подбежали к месту взрыва, и начали переговариваться.
— Джостар, что это за хрень? Что случилось?
— Откуда я знаю, господин сержант?
«Джостар?»
«…- Ты мудак, Эйке… — он хотел еще что-то сказать, но не успел.
— Рядовой Джостар! Пристрелить! — раздался грохот выстрела, лязг падающей гильзы…»
«Это же тот самый». Похоже, удача улыбнулась мне.
— Сзади!
Они обернулись, и начали куда-то стрелять. «Что за хрень?» — я не понимал, что происходит, до тех пор, пока сержант не упал. «Мильке, чертов выблядок!» Я прицелился в солдата. Вдох. Выдох. Взять живым. Выстрел.
Солдат закричал, упал на спину, и стал держаться за свою ногу. «Точно под коленку. Лучше бы тебе застрелиться» — промелькнула мысль.
Подбежав к тому рядовому, я выхватил у него винтовку, и стал избивать его, но так, чтобы не убить раньше времени. Даже если сюда придет танковая дивизия шерманов, мне насрать — я сделаю с ним все, что мне потребуется. Резкий удар в подбородок — и он лег отдыхать в глубокий нокаут. Вытащив ремень из его штанин, и связав лим руки, а оружейным ремнем ноги, я осмотрелся.
— …ошибка эволюции?!
— Вот он, товарищ Мильке!
— Тебя где носит, сын шлюхи подзаборной! Какого хера? Какого хера мы за тобой должны гоняться по полю боя? Я твою мать раком поставлю, если еще раз…
— Тебе придется ее сначала выкопать, — я зловеще улыбнулся в ответ, — Этот солдат мой. Он убил моего лучшего друга.
— И что ты с ним собираешься делать? — слегка недоуменно спросил Эрих.
— Отыграюсь.
— Потом. Сначала все зачистим, а этого с собой заберем.
— Ладно. Я пойду на склад, может, что-нибудь интересное найдется.
Склад находился в тридцати метрах от раздачи. Быстрым шагом, даже полурысцой я дошел до него за пару минут, обходя покосившиеся палатки и валяющиеся в изнемождении тела.
— Так-с, что тут? — моему взгляду предстали ящики с патронами, гранатами, и… — да ладно, так не бывает! — в самом углу стояли литров на десять-пятнадцать цистерны, окрашенные в оливу, к нимбыли подключены короткие шланги с разбрызгивателями. Огнеметы! Подбежав, я быстро накинул одну цистерну на манер рюкзака — для этого на ней были предусмотрены лямки, взял распылитель. «Эххх, кайф». Выйдя, я увидел несколько приходящих в себя, держащихся как с похмелья за голову, солдат. «Было мясо, станет жареное мясо». Нажал на спуск, и из огнемета вылетела волна пламени, упав немного левее той группы. Сразу корректирую, и пламя льется точно на самого левого солдата. Приподнимая и опуская, перенося вправо-влево, будто художник кистью, переношу огнемет. Спустя пять секунд та кучка людей превратилась в группу тел.
— Й-й-й-у-хуу-у!
Я пошел вперед, поливая огнем, все, что под руку попадется — палатки, трупы, еще живых людей. Ничего не предвещало беды, как из-за палатки, которую я решил обработать чуть тщательней, вынырнул сопротивленец. Струя смеси ударила ему прямо в лицо. Он схватился за него руками и стал истошно кричать. Конечно я прекратил подачу, но какая-то часть огнесмеси еще летела, и уже все его тело полыхало. Он кричал, но его крик потонул в сотнях других криках, сожжёных мною людей. Мысли метались по голове в непонятных направлениях. «Мне пизда». Смесь тушить было нечем. «Если Эрих узнает, мне можно сразу убегать». Я осмотрелся. Своих не было ни слева, ни справа. Снова на горящего сопротивленца. И со всей силы вдавил кнопку спуска.
— Что за хрень тут происходит?
Увидевший меня с огнеметов, сжигающим заживо англичан, Эрих знатно охренел. Его лицо надо было видеть — глаза с блюдца, рот до колен.
— Да вот, развлекаюсь..
— Враг слева! — крикнул кто-то из сопротивленцев. Я сразу упал, стараясь не ударить емкость с огнесмесью. Раздалось пара коротких очередей, и голос, предупредивший нас о противнике сорвался на крик.
— Черт, откуда они?
— А мы третье КПП зачистили?
— Ясно. Я за подкреплением, — сказал Эрих, ретируясь.
— Поторопись.
Я примерно видел, откуда стреляли, и на звук пустил струю пламени, но всего лишь сжег еще одну палатку.
— Лаури! Лаури, ты где?
«Ебаный насос, Марта, ты что тут делаешь???»
Видимо, пока я чесал языком с Эрихом и сжигал пустую палатку, за которой никого не было, они перегруппировались и стали крыть меня с трех точек. Я сбросил цистерну — от греха подальше, выхватил у ближайшего трупа (коих было до кучи в этом аду, сходство с которым усиливал огонь и запах горелой плоти), и стал отстреливаться по вероятным местам противника, стремясь прорвать блокаду. Сбоку раздался одиночный выстрел, и огонь с одной из точек чуть поутих. Я стал понемногу отползать, но ответом за ранение брита стала граната, брошенная в мою сторону. Тут пан или пропал — бежать под пулями или лежать под осколками. Я выбрал первое — резко встав, пригнувшись я рванул назад. Раздался взрыв, и в моем теле будто взорвалось несколько бомбочек. Я упал, скрышись за очередной горкой трупов. Вдох. Выдох. Успокоиться. Собраться. Глаза застилала кровавая пелена — неудачно упал, и рассек себе бровь. Что-то или кто-то потащил меня.
— Ты кто? — я силился разглядеть человека, тащившего меня, но бесполезно.
— Я, — сказал женский голос, — я вытащу тебя.
Глава 6
Мое плечо было перебинтовано, как и половина левой икры и бедра. Рядовой Джостар был привязан к стулу в подвале заброшенной, а теперь и разъебанной винодельни. Повсюду были следы от пуль, осколков и взрывов гранат, валялись трупы, хотя сопротивленцы вытащили и похоронили почти половину на заднем дворе, и проходить стало гораздо удобнее — не надо было постоянно смотреть под ноги, а затем они почти все ушли. Остались только я, Эрих и Марта (непонятно зачем). Эриху («Вот же садист») было интересно посмотреть, как я буду пытать , поэтому на них внимание можно было не обращать. Я остался один на один с убийцей Ерохманна.
Вообще, я не помню зла — особенно после того, как сломаю человеку половину костей, срежу мясо до кости, попутно завязав жилы в морской узел. Но тут особый случай. Я придвинулся к нему, взял его кисть, и стал медленно, максимально получая удовольствие, заламывать её. Он начал ерзать на стуле, но ничего поделать не мог. Раздался хруст, и его перекосило от боли, раздался вскрик. Я пару раз легко хлопнул по его ладони, «дав краба». Он завыл. Потом я вспомнил, как расспрашивал Ерхо,** когда он нас предал. Я взял его кисть и стал заламывать пальцы, попутно покручивая их. У брита полились слезы из глаз, он завертелся как уж на сковородке, а от его криков я даже хотел приостановиться. Чтобы засунуть ему кляп.
— Эй, эй, эй! Ты что делаешь? Он у тебя так умрет! — ни с того ни с сего вскочил Эрих.
— С чего ты взял?
— Есть кой-какой опыт, — сказал он, подходя к столу и вытаскивая набор игл для шитья, веревку, нож и плоскогубцы, — я еще в Испании фашистов убивал.
_______________________________________________________
Рассказ Эриха
— Говори, кто сдал нашего агента, — испанский комиссар допрашивал лейтенанта-фалангиста, у которого все лицо было разбито в мясо, не хватало половины зубов.
— Так я тебе и скажу, краснозадый ублюдок.
Стоящий рядом с ним солдат замахнулся, но моя кисть, словно каменная, застыла на его руке.
— Обожди, друг, — сказал комиссар, — Фриц***! Твоя очередь!
— Хорошо, — я отпустил его руку, поставил на пол чемодан, щелкнул замком, открывая его. В нем было с десяток скальпелей, пинцетов и прочих орудий труда.
— Ну-с, приступим.
Я стал аккуратно, ловкими отточенными движениями заталкивать лезвия под ногти под аккомпанемент душераздираюшего крика пленного. Затем вколол ему сыворотку — особая разработка, вступая в реакцию с какой-то составляющей крови, это вещество обильно выделяет тепло, как итог — все сосуды у человека горят словно от горчичников, только намного сильнее. Затем пошел в ход скальпель. Аккуратно, чтобы не повредить глаз, я отрезал сначала одно веко, затем второе. Кровь заливала глаза, не давая им засохнуть (обычно эту функцию выполняют веки), но кровь для глаза чужеродный предмет. А теперь представьте, что у вас прямо на зрачке — на засыхающем зрачке, лежит какая-то хрень, которую даже сморгнуть не можешь, хотя все мышцы напрягаются. Такое ощущение бессилия давит на человека все больше и больше по мере засыхания крови и глаза, вкупе с остальными модификаторами — пылающими кровеносными сосудами и лезвиями под ногтями.
— Хуан! Хуан Гарсия Мария! — спустя пять минут от достоинства пленного не осталось ни на йоту, только желание от боли. Моя работа была окончена.
— Вот, смотри, как надо, — он взял скальпель и загнал его под ноготь. Британец завыл, как голодный волк на луну, — попробуй сам. Нужно аккуратно по ногтю резко протолкнуть лезвие, но так, чтобы оно не застряло в жесткой ткани ногтя, и не слишком сильно в палец, иначе коснешься нервных окончаний и можешь вызвать шок. Давай, — он протянул мне скальпель. Я взял его, чуть приподнял ноготь лезвием, легко преодолев сопротивление нервно дергающейся руки и толкнул миниатюрный нож. Он дошел до середины ногтя и остановился, уперевшись во что-то жесткое.
— Что за фигня? — спросил я.
— Ну я ж сказал. Чуть-чуть пониже меть.
Я взял еще один скальпель, еще один палец, опять отогнул податливую плоть пальца от ногтя и толкнул туда скальпель. Англичанин уже не выл, а плакал как ребенок. А скальпель, опять дойдя до середины, остановился.
— Черт…
— Успокойся. У меня тоже получилось не сразу. Расслабься и сделай еще раз.
Я вспомнил тот темп дыхания, который я использую при стрельбе. Взял еще один скальпель, убрал подушечку пальца. Вдох. Выдох. Толчок! Скальпель прошелся прямо до основания ногтя, вызвав новую, однако более ярко выраженную, волну завываний от англичанина.
— Я вижу у тебя получилось. Молодец. Теперь…
— А теперь я сниму с него скальп, — я вспомнил рассказы отца, согласно которым именно так наши великие предки именно так умерщвляли пленных врагов. Я вытащил свой штык-нож, который между делом прибарахлил на складе британцев, сделал надрез скальпелем с задней части шеи, затем поддел ножом и стал снимать кожу, будто разделывая рыбу — оттягивая кожу вверх и делая легкий надрез. Кровь полилась небольшим ручейком, ибо сосудов над черепушкой особо много и нет, но тем не менее, вся шея привязанного за секунды окрасилась в красный. Он дергался как черт, пару раз я даже промахнулся ножом, но когда я я дошел до макушки, он перестал дергаться, отвиснув вперед. Я снял скальп с его волосами до конца и бросил на пол. «Парик мудацкий». Все тело болело от ран и резкого напряжения, но оно того стоили — адреналин бил по жилам, сопровождая выброс эндорфинов. Таких ощущений я не испытывал давно.
— Ну ты и дебил.. — Эрих тряхнул головой.
Я стер кровавой рукой пот со лба, только больше испачкавшись. Дверь в подвал открылась, и со словами «вы там уже закончили?» вошла Марта. Я рефлекторно повернулся в её сторону. В тусклом свете лампы она увидела меня — с кровью, размазанной по лбу пополам с пылью и потом, со скальпом (какого хрена он еще у меня?) в руке.
— Аааааааа! — видимо, эта картина её немного напугала. Я спрятал скальп за спину (ну а что я могу сделать?).
— Молчать! — властно крикнул Эрих. «Видимо, как и я не любит, когда баба кричит не под ним». Марта заткнулась, но ее глаза выражали страх, по щеке текла слеза. Она смотрела на меня. Я смотрел на неё. Она что-то сказала, едва шевельнув губами и убежала.
— Что она сказала? — Спросил Эрих.
— Не знаю, — соврал я.
Я умылся из ведра стоящего в углу комнаты. Что-то жгло нутро. «Палач» — это слово, сказанное Мартой, будто метка, не давало мне успокоиться.
Холодная вода обожгла горячую голову. Щеки кололо, но не от холода.
— Шел бы, поговорил с ней что ли, — сказал Эрих.
Я пожал плечами.
— Почему нет? — сказал я и направился наверх.
Верхние этажи в отличие от нижних, как это ни удивительно, сохранились в разы лучше — по отдельным комнатам даже не понять, что тут два дня назад свистели пули и взрывались гранаты. Марта лежала на диване и плакалась в подушку, лежа на диване. Я подошел поближе, сел на диван.
— Уйди!
Я промолчал.
— Если бы я знала, что ты такой отморозок…
— То что?
— То никогда бы в тебя не влюбилась!
«Вот это номер». Ну как. И повышенный интерес во время поездки по моим «схронам», и даже когда Сандро (который кстати сдох во время штурма англичанами винокурни) напрям мне сказал об этом, и все равно я оказался не готов к этому.
— Этот человек жестоко убил моего друга. Пойми меня. Я не смог бы жить, не сделай я этого.
Она на мгновение замолчала, перестав плакать. «Ну наконец-то истерика прекратилась». Марта повернулась, и я увидел её красные щеки, красные глаза с навернувшейся слезой.
— Тебе стало легче?
— Ты куришь? — ответил я контрвопросом.
— Нет.
— Жаль, попробую объяснить по другому. Каждый день ты пьешь воду. Много. А потом ты попадаешь в пустыню и тебя трясет от жажды. Даже плюнуть не можешь, слюна не выделяется. И ты идешь день, два и жажда усиляется. А потом наконец находишь оазис, бежишь к озеру и пьешь. Пьешь жадно, даже наркоман, гоняющийся за дозой не поймет тебя.
— Значит, легче? — спросила меня она, смотря мне в глаза.
— Да, кивнул я.
Еще с минуту мы сидели и смотрели в пустоту.
— Лаури?
— Что?
— А у тебя дома есть семья?
— Нет. И дома нет. И друзей.
Она что-то хотела сказать, я виде это. Только стеснялась, но вскоре желание перевесило.
— А оставайся здесь, во Франции? Скоро война кончится.
Меня ошарашили второй раз за день. «Старею», — подумала одна моя часть. «А что я забыл в Финляндии?» — подумала другая моя часть.
— Я подумаю, — ответил я.
— Это значит да? — с надеждой спросила Марта.
— Можешь считать что да.
Эпилог
Война подходила к концу. Все это время мы активно содействовали американским войскам (неплохие парни, должен сказать), в освобождении Франции, британцев сторонились. Мы с Мартой стали намного лучше и чаще общаться, а после того, как немецкие войска полностью вышли из Франции, и Сопротивленцы разошлись по домам, мне идти было некуда, Марта любезно пригласила меня в свое жилище — видавший виды дом, успевший немного обветшать за время отсутсвия хозяйки, но тем не менее сохранивший былую стать. Я конечно же принял предложение, совсем не потому что вариантов не было.
Я повидал многое — дикую еблю с трупами, снятие скальпа живьем, отрывающихся от взрывов мин ноги, но жизни с человеком, который тебя любит (семья не в счет, ибо было это очень давно и я ничего уже не помнил) ничуть не хуже кокаина помогает от синдрома послевоенных действий, мучавшего меня в перерыве между Талвисотой и второй Советской. Я как будто заново родился. Да и секс по обоюдному согласию (да даже просто секс) был очень давно, но все равно — ебать какую-то шмару, которая сегодня с тобой, а завтра с твоим командиром и тот человек, который любит тебя, и которого любишь ты (а я все больше укреплялся во мнении, что я действительно влюбился). Ощущения совсем другие.
Наконец-то возникло чувство дома как места где мне хорошо просто находиться. Вместе с ней мы за пол-месяца восстановили дом, обзавелись какой-никакой скотиной. Но однажды…
Я проснулся. Встал с постели, потянулся. Опять всю ночь мучила бессонница по имени «Марта». Я уже забывал родные финские земли. Вдруг я ощутил небывалый подъем сил, как будто дунул холодный ветер… «Неужели опять?» Я вскочил и побежал на улицу чтобы умыться холодной водой и прогнать неприятное наваждение. Но выйдя на улицу, я увидел оставленную почтальоном газету. Наваждение понемногу отпускало. Я взял газету, непонятно зачем — по-французски я понимал все равно плохо — и взглянул на первую полосу. Там была фотография ели на фоне моего родного флага и крупная надпись «Finland». Вздохнув, я зашел в дом, бросил газету на стол. Стало нестерпимо тоскливо. По училищу, отцу, Ерхо (не по предателю, а по тому Ерхо, с которым я когда-то учился, сдавал экзамены, ел карпов, в конце-концов первый бой с ним принял. Подойдя к шкафу, я открыл его и достал ничем непримечательную, кроме замочной скважины, шкатулку, подержал её в руках, будто изучая. Вытащил из кармана связку ключей, выбрал самый маленький и открыл её. Тут было все — на открывшейся крышке фотография моей егерской роты, с которой мы воевали во вторую Советскую. В самой шкатулке лежали бережно хранимые мною ордена. Я начал доставать их по порядку. Серебрянная медаль «за ранение» второй степени Ерохманна. «Да, поносило видать бродягу». Медаль «за храбрость» Шмульке — он рассказывал, что заработал её во Франции, когда у них была жесткая стычка с Британским экспедиционным корпусом. Эти медали я забрал из того дупла, в который мы их сбросили перед последним боем, параллельно срывая все опознавательные знаки.**** Перебираю дальше. Вот поцарапанный Железный крест — им я разжигал костер чтобы согреться. Думал, что потом будет стыдно за такой поступок, в моих глазах цена (если у такой вещи как орден была бы когда-нибудь цена)за эти царапины упала. А теперь наоборот. Видимо, каждое страдание, за которое получен орден, о котором он напоминает, увеличивает его цену. Странно, уже третья война, а понял я это только сейчас. Вот Бронзовая медаль свободы, вот Серебряная медаль свободы, а вот и медаль за Зимнюю войну. Бережно перебираю их, будто лаская, а на душе будто кошки скребут. А вот и главное сокровище — Крест Карла Густава Маннергейма. Я посмотрел на него, сжав в руке. Часы негромкок тикали на другой полке шкафа, но из-за тишины это тиканье казалось мне громом; сзади скрипнула половица. Меня как молнией ударило, и я кое-что внезапно понял. Кладу все ордена обратно. Закрываю шкатулку, затем открыл свой походный вещмешок, положил туда немного еды, шкатулку, потертый пистолет Лахти. Одел стертые сапоги, старые брезентовые штаны и полувоенный китель, вышел из дома, в последний раз оглянувшись. «Надеюсь, она будет счастлива». Я пошел по проселочной дороге в сторону ближайшего города. Что же я понял тогда, спросите вы наверняка. Я отвечу. Тогда мою голову посетила бредовая мысль, полная… патриотизма, что ли? «Парни боролись. И если я останусь тут мирно жить, они бы расстроились».
Похоже, всю жизнь сражаться — это мой путь.
Вернувшись в Финляндию, я обнаружил много нового: на аккуратных прежде европейских улицах намусорено, на перекрестках стоят полицейские (зачем?), да еще и при оружии, а так же сотни комми на улицах, и что-то мне подсказывало, что эти факты были как-то связаны. Подумав, я решил не возвращаться пока в армию, по крайней мере, пока не прояснится ситуация — все-таки за мою бошку, желательно отрезанную от тела три миллиона марок, так что я остановился в съемной квартире на окраине Хельсинки, устроился на подработку мести дворы — это было самое доступное.
Однажды в выходной я решил прогуляться в центр города. Гуляя по центральным улицам, я с огромным трудом узнавал старую Финляндию — и дело было не только, как я уже говорил, в изменившемся пейзаже. Изменились люди. Гуляя и все больше приходя к этой мысли, я случайно вышел к площади. Диктор что-то говорил в микрофон, с явным пухуу кирякиэлта*****. Народу было мало, человек двадцать, и я подошел послушать.
-…редатели! Они предали честь родины! Они воевали с мирными жителями Советского Союза, а не солдатами! В блокадном Ленинграде люди голодали, даже дети брались за оружие, так как не было взрослых мужчин. И наши солдаты не смогли победить детей?!
— Может, потому, что мы и не были под Ленинградом? — я не сдержался.
— Как это не были?! Я был офицером! Я и в Талвисоту…
— Кто такой Мотти Матти? — я все ближе подходил к этому ублюдку, поливавшему говном тех, кто его защищал.
— А.. у..
— Говно ты, а не офицер, — я плюнул ему под ноги, рядом с ботинком, но так, чтобы не попасть на его ботинки — не хватало еще замараться.
— Эй, да как ты смеешь? — вступился за него один из стоявших рядом мужиков — здоровый детина лет двадцати пяти, — я тебе сейчас как… — он толкнул меня для затравки, хватая за грудки, но я уже был готов — мои руки пошли вниз, через середину вверх, оказавшись между руками верзилы. Затем я рванул свои руки резко вниз, хватая его руки, вырываясь из захвата, но немного не рассчитал, и он начал падать за руками вниз… прямо на моё колено. Вектор его падения неслабо подкорректировался, а я начал продираться сквозь толпу на свободу.
— Не встает.. — послышалось сзади. Я ускорился. «Бежать! Бежать!» — единственная мысль, отдающаяся ритмом в пылающих висках. Я бежал без памяти три квартала пока не остановился. Отдышался, закурил сигарету.
— Молодой человек, ваши документы?
Я обернулся. Передо мной стоял толстый полицейский. «Вот же черт». Я полез было за военным билетом — других документов с собой не было — но вдруг мне показалось лицо полицейского знакомым. Я вгляделся в него.
— Карло? Карло Боров?
Он отшатнулся.
— Ты.. Откуда ты знаешь это прозвище?
— 4й егерский полк.
Спустя полчаса мы уже сидели на скамейке и пили пиво, как старые друзья, хотя мы виделись всего один раз.
— После поражения в стране к власти, пусть и негласно, пришли комми. Их агенты повсюду. Их провокаторы повсюду. Их стиль жизни все сильнее врывается в нашу жизнь. Это какая-то чертова система, и с ней нельзя бороться. Никак.
— А ты уверен, Карло?
— А? В смысле?
— Это наша земля! Мы должны ее защитить! Помнишь, как в тридцать девятом? — я перешел на крик — Njet Molotoff, niet Molotо..
— Тише ты, — он оборвал меня, — дурак! Я же сказал, тут полно советских шпионов.
Я посмотрел на него. С того момента, как мы виделись в последний раз, он повзрослел. Тогда он был козлом отпущения всей своей дивизии — нет, до стирки портков и отжатия денег не доходило, просто его не любили и подавляли психологически. Тогда он держался молодцом, а сейчас, видимо, доломался.
— Лаури, у меня семья. Мне детей растить надо.
— Хорошо. Извини, я пойду.
В эту ночь я не пошел домой — после разговора с Карло было не по себе. Сидя на скамейке в парке и, допивая теплое пиво, думал о том, что делать дальше. Допив пиво, неимоверно захотелось спать. «Может, все-таки домой? Или леший с ним, под деревом — по старой привычке заснуть?» Усталость давила тяжелой пеленой. «Ну ладно». Я лег спать на скамейке, над которой раскинулась роскошная еловая лапа, какие бывают только у финской ели.
_______________________________________________________
«Где я? Помнится, я лег спать в парке. Значит, я сплю? Выходит, что так». Я осмотрелся. Снег. Снег и ничего более вокруг. Только маленькая елочка рядом со мной. За спиной раздался хруст. Я обернулся — там стояло несколько людей с надвинутыми на голову капюшонами.
— Вы кто?
Люди не шелохнулись.
— Кто вы такие?
Один из них сделал шаг вперед.
— Шмульке Вильгельм фон Вайс. Радист. Умер 19 августа 1944 года. Причина — черепно-мозговая травма.
Он сделал шаг назад, вместо него вышел другой.
— Штайн Фриц Петерберг. Умер 23 августа 1944 года. Солдат. Причина — сильная кровопотеря.
Как и в прошлый раз — он сделал шаг в строй, а вместо него вышел другой человек. Я уже догадывался, кто это будет.
— Йоган Ерохманн.. — сказал я шепотом.
— Йоган Андреас Ерохманн. Умер 25 августа 1944 года. Солдат. Причина — остановка сердца от механических повреждений.
Шаг в строй. Выходит следущий.
— Эйке ван Хеллсинг. Умер 25 августа 1944 года. Убийца. Причина — болевой шок.
«Убийца? Почему не солдат?» — не понял я поначалу. Но потом дошло — человек, предавший своих не имеет ни чести, ни совести, и солдатом называть себя не может. «Гори в аду, мразь», — гневно подумал я.
Шаг в строй. Вышел следущий — последний.
— Хосе Мария Мартинес Гарсия Хуан. Умер 28 августа 1945 года. Солдат. Причина — передозировка цианистого калия в организме.
Шаг в строй. Видимо, теперь моя очередь говорить.
— Вы мертвы, парни. Что мне теперь делать? ЧТО МНЕ ТЕПЕРЬ ДЕЛАТЬ?! — мой голос сорвался на крик.
— ИДИТЕ, — величественным хором ответили мои фигуры, — ИДИТЕ И ПРИДЕТЕ.
Я задумался.
— Идите? Но я один..
_______________________________________________________
— Мужчина? Мужчина! Проснитесь!
— Это он?
— Да, похож.
Я поднялся с земли. Полицейский не дал мне опомниться:
— Лаури Аллан Тёрни, вы арестованы, — сказал он и накинул наручники.
Против меня завели дело о предательстве. Все мои ордена — даже за Талвисоту, даже выданный мне пистолет как офицеру за окончание училища, приложили как неоспоримые доказательства моей вины. Я надеялся лишь на справедливость судьи.
_______________________________________________________
— Подсудимый Лаури Аллан Тёрни, встать для оглашения приговора…
*кокни — акцент жителей Лондона и близлежащих земель
**повесть о финском солдате
*** В Испании Эрих Мильке работал под псевдонимом Фриц Ляйснер
****История одного гаупштурмфюрера.
*****Рuhuu kirjakieltä — «книжный», литературный стиль финского языка.